— Чтобы выжить, я не нуждаюсь в тебе. — Это были громкие слова, и оба знали это.

— Как ты будешь зарабатывать деньги на пропитание? Живописью? Уличной продажей нескольких своих рисунков? Или вернешься к своему любовнику?

— Какому любовнику? — Дина почувствовала, как будто ее ударили по лицу.

— Ты думаешь, я не знаю, ты лицемерка, стервозная обманщица. Ты читаешь мне мораль по поводу моих… дел… — Он слегка качнулся, бросая ей в лицо подобные слова. — Но ты не такая уж чистая сама.

Она вдруг побледнела.

— Что это значит?

— Это означает именно то, что ты думаешь. Я уехал в Афины, а ты, очевидно, решилась немножко погулять. Не знаю с кем, и его имя мне безразлично, потому что ты моя жена, и это будет мой ребенок. Вы оба принадлежите мне, ясно?

Внутри у нее все бушевало.

— Как ты осмелился сказать мне об этом! Как посмел! Возможно, я принадлежала тебе раньше, но не сейчас и никогда в будущем. И ребенок никогда не будет принадлежать тебе. Я не позволю сделать тебе с ним то, что ты сделал с Пилар.

Он со злостью посмотрел на нее, стоя на лестнице.

— У тебя нет выбора, моя дорогая, ребенок мой… Мой, потому что я готов принять его, стать его отцом, остаться с тобой, несмотря на все, что ты сделала. Но не забудь, что я все знаю. Ты не лучше, чем я, несмотря на весь твой вид святоши. И помни… — его глаза сузились, и он вновь покачнулся, — именно я усыновлю ребенка, дам ему свое имя. Потому что я хочу его, а не потому, что он мой.

Голос Дины прозвучал намеренно холодно. Она стояла неподвижно, наблюдая за Марком.

— Значит, ребенок не твой, Марк?

Он неуклюже расшаркался перед ней, склонив голову.

— Верно.

— А почему ты так решил?

— Потому что женщина, которую ты так ненавидишь, страдает диабетом, и если бы она забеременела от меня, это могло бы убить ее. Несколько лет назад я подвергся стерилизации. — Он посмотрел на Дину, довольный сделанным признанием. Дина рассеянно прислонилась к спинке кресла.

— Понятно. — В комнате наступила долгая тишина.

— А почему ты сообщаешь мне об этом сейчас?

— Потому что я устал от лжи и от твоего несчастно-трогательного выражения на лице, разыгрываемых тобой чувств, которыми я часто злоупотреблял. Но я не злоупотреблял вами, мадам. Я оказал вам милость. Несмотря на ваше мерзкое поведение, я содержал вас и ребенка. Несмотря на то, что вы изменили мне. И теперь, когда он оставил вас, кроме меня, нет никого, к кому бы вы обратились. Вы моя.

— И мной можно распоряжаться как угодно, не так ли, Марк? — Глаза ее полыхали огнем, но он был слишком пьян, чтобы заметить это.

— Вот именно. А теперь я предлагаю тебе отправиться вместе с моим сыном в кровать, и я поступлю таким же образом. Увидимся утром. — Он с торжествующим видом стал подниматься наверх, не осознав полностью последствий своего признания. Дина обрела долгожданную свободу.

Задняя дверь дома, которая находилась за кухней, была заперта, но у Дины был свой ключ. Она позвонила Ким и попросила ее нанять машину — грузовой фургон. Она объяснит ей все позднее. Она договорилась с бакалейной лавкой, чтобы те прислали ей дюжину ящиков. Необходимые принадлежности для работы в студии легко уместились в трех из них. Ее фотографии и альбомы — в пяти. Все картины были аккуратно сложены внизу у лестницы. Она приготовила шесть чемоданов для личных вещей. Позвонив по телефону Маргарет, Дина попросила о помощи, так как одной ей с этим было не управиться. Она принялась за работу в студии с шести утра, а сейчас было почти девять. Она знала, что Марк уже, по-видимому, шел на работу. После ночного разговора, когда она покинула их спальню, он не последовал за ней в студию. Тишина в доме была невыносимой; развязка наступила при полном молчании. Теперь все ее прошлое сможет разместиться в дюжине ящиков и нескольких чемоданах. Все остальное она оставляла ему. Оно принадлежало ему по праву. Вся мебель привезена из Франции; картины, ковры, столовое серебро, принадлежавшее его матери, тоже было доставлено из Франции. Все, что она с годами собрала в своей студии, — книги по искусству, кисти, краски, безделушки, включавшие ее любимые вещи, были дороги только ей. У нее была одежда и ювелирные украшения, которые она возьмет с собой. Пока она не найдет работу, ей придется их продать. Она заберет все свои картины, которые мало что значили для него, чтобы продать их тоже. За исключением одной, где она вместе с Пилар. Это было ее сокровище, не подлежащее продаже. Остальное останется ему, он один мог претендовать на все это.

Она отперла дверь внизу у лестницы, ведущей в студию, и нерешительными шагами стала пробираться по дому. Что, если он еще не ушел? Если он поджидает ее? Если догадался о ее намерениях в ближайшие часы? Но это все не имело значения. Он не сможет вернуть ее. Он сказал ей все, что ей нужно было знать этой ночью. Ребенок был не его, а Бена. И он знал об этом все это время. Но теперь и это не имело значения. Никакого.

— Маргарет?.. — Она была в затруднении, что сказать.

— Он отправился на работу в половине девятого. — В глазах у Маргарет стояли слезы. — Миссис Дьюрас, вы не… не покидайте нас, не уходите…

Эти слова должны были бы быть произнесены Марком, хотя его слова мало что могли изменить, ибо он проиграл. А убедиться в реальности своих опасений по поводу ее окончательного решения он не мог, так как был слишком пьян. Он, должно быть, решил, что, отоспавшись и позволив ей укрыться в студии, он сможет выпросить у нее прощения. Он купит ей что-нибудь из дорогих ювелирных украшений и сможет солгать ей в очередной раз, и тогда все снова наладится. На сей раз он ошибся. Дина одной рукой обняла Маргарет.

— Я должна. Но вы придете навестить меня.

— Правда? — Старая женщина выглядела совершенно разбитой. Дина улыбнулась ей сквозь слезы. Но сейчас она плакала не из-за него, а из-за себя.

Не успели они покончить со вторым чемоданом, как раздался звонок. Дина вскочила на ноги, вздрогнула, и даже Маргарет испугалась на мгновенье, но Дина, сбежав по лестнице, увидела, что это пришла Ким.

— Я заказала самый большой фургон, который у них был. Он напоминает лодку. — Она хотела было улыбнуться, но увидела, что Дине не до шуток. Под глазами у нее были темные круги, волосы растрепаны, глаза покраснели. — Похоже, что ночь была еще та.

— Ребенок не его. — Это было первое, что Дина смогла вымолвить, и вдруг она улыбнулась подруге. — Это ребенок Бена, и я так рада.

— Боже праведный, Иисус Христос. — Какое-то время Ким не знала, плакать ей или смеяться, но все же почувствовала, громадное облегчение. Дина была свободна.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— И ты уходишь?

— Да. Сейчас же.

— Я подозревала что-то в этом роде. И все из-за ребенка? — Они стояли по-прежнему у двери. Дина медленно направилась к лестнице.

— Из-за этого и всего остального. Из-за его подруги, из-за ребенка. Это не была счастливая семейная жизнь, Ким. Но как бы там ни было, все закончено. Я поняла это окончательно вчера вечером.

— Ты сообщишь Бену? — Этот вопрос был лишним. Она знала, что Дина сделает это. Она верила в это. Но Дина покачала головой.

— Ты шутишь, а почему нет?

— Почему? Чтобы я, убежав из дома Марка, направилась сразу в его дом? Чтобы он стал заботиться обо мне? Я покинула его, Ким. Просто оставила одного, вернувшись к Марку, не сказав даже, что жду ребенка. Разве у меня есть право позвать его сейчас? — Глаза ее казались такими большими. Ким уставилась на нее, пытаясь осмыслить сказанное.

— Но у тебя его ребенок. О каком еще праве ты говоришь?

— Не знаю. Я просто знаю, что не смогу позвонить.

— Тогда какого черта ты все это делаешь! — Ким схватила ее за руку, когда та начала подниматься вверх по ступенькам.

— Ухожу отсюда. Найду квартиру и стану сама заботиться о себе.

— О, ради Бога, оставь свои благородные замашки! Как ты, черт возьми, будешь питаться?