Мандралиска сложил кончики своих длинных худых пальцев перед грудью, неторопливо развел локти в стороны, напрягая руки.

— Еще несколько слов, прежде чем я разрешу тебе идти. Расскажи мне еще немного о себе. Почему ты пошел на службу к Пяти правителям? Какую выгоду ты рассчитывал извлечь из этого?

— Выгоду, господин? Я не понимаю вас. Я не думал ни о какой выгоде. Это был просто мой долг, ваша светлость. Пятеро правителей — законные владельцы Зимроэля после прокуратора Дантирии Самбайла.

— Красиво сказано, граф Тастейн. Я восхищен вашей преданностью нашему делу.

Юноша снова направился к двери, как будто стремился поскорее покинуть общество Мандралиски. Но Мандралиска еще раз остановил его.

— Интересно, ты знаешь, чем я занимался на первых порах после того, как попал в свиту прокуратора Дантирии Самбайла?

— Откуда же мне знать это, господин?

— Действительно, откуда? Я был при нем дегустатором яда. Это очень старомодное занятие. Нечто из мифов и сказок. Но Дантирия Самбайл считал, что ему нужен такой человек. А может быть, он всего лишь хотел придать дополнительную романтическую черту своему облику, нечто средневековое. Какую бы еду или питье не ставили перед ним, я пробовал это первым. Отрезал кусочек от его мяса, отпивал его вино. Он никогда не брал ничего в рот, если я сначала не пробовал блюдо. Знаешь, я производил на всех большое впечатление, когда стоял у него за плечом на пирах в Замке или Лабиринте. — Мандралиска улыбнулся во второй раз — больше чем достаточно за одно утро, подумал он. — А теперь иди. Приведи ко мне моего Барджазида.

— Не стоит ли мне поехать с тобой? — спросила Вараиль. — Ты же знаешь, мне нет совершенно никакой необходимости оставаться здесь.

— Неужели тебе так не терпится снова увидеть Лабиринт?

— Не более чем тебе, Престимион. Но прошло уже много лет, с тех пор как мы в последний раз путешествовали вместе. У меня даже иногда мелькает мысль, что ты стараешься избегать меня.

Он поднял на нее изумленный взгляд.

— Избегаю тебя? Ты, должно быть, шутишь. Но я хочу, чтобы это был короткий, почти неофициальный визит — быстренько спуститься вниз и сразу же выбраться обратно. В конце концов, он, по-видимому, не настолько болен, как мы того опасались. Я пробуду у него пару дней, обсужу важнейшие дела, если таковые найдутся, пожелаю долгих лет жизни и крепкого здоровья и вернусь домой. Если я поеду с тобой, или Деккеретом, или Септахом Мелайном, или Дембитавом — да с какой угодно малочисленной, но все же свитой, — то сразу возникнет необходимость проводить различные церемонии, соблюдать все требования протокола… А я ни в коем случае не хочу, чтобы он переутомился. И конечно, не хочу появляться там со всей придворной знатью, чтобы у Конфалюма не возникло подозрения, что это официальный прощальный визит к умирающему.

— Я не собираюсь уговаривать тебя везти туда весь двор, — возразила Вараиль. — Я всего лишь прошу взять меня с собой.

Престимион взял ее руки в свои и склонил к ней голову. Они были почти одного роста. Улыбнувшись, он потерся кончиком носа о ее нос.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, — нежно сказал он. — Но я чувствую, что эту поездку должен совершить один. Если ты решишь поехать со мной, то я, конечно, не стану возражать. Но я предпочел бы только спуститься туда в одиночку и как можно быстрее вернуться обратно. И вовсе не потому, что нам предстоит еще вместе пробыть в Лабиринте много лет.

— Значит, ты быстро вернешься?

— На этот раз — да. А следующая поездка, боюсь, окажется намного более продолжительной.

Очень похожие беседы состоялись у него несколько раньше с Деккеретом и Септахом Мелайном. Все они разговаривали с ним так, будто это он, а не Конфалюм был больным стариком. Они воспринимали вероятную смерть понтифекса как трагедию для Престимиона и стремились собраться вокруг него, чтобы защищать и успокаивать.

В некоторой степени близкие, конечно, были правы. Ему предстояло важнейшее событие — не просто посещение Лабиринта, а неизбежный переход туда, до которого оставалось теперь уже не так много времени. Тем не менее неужели они опасались, что он может не выдержать и разрыдаться, вступив в подземную столицу? Или считали его настолько неспособным примириться с перспективой стать понтифексом, что рядом с ним всегда должны находиться самые близкие, дорогие ему люди? Как он мог объяснить им, что любой корональ каждый день и каждый час, все дни и все ночи на протяжении жизни помнил о маячившей перед ним возможности в любой момент стать понтифексом? Это было просто одно из важных профессиональных качеств, и тот, кто не в состоянии смириться с этой мыслью, на самом деле вовсе не годится в коронали.

В результате единственным человеком из ближайшего окружения, которого Престимион взял с собой, оказался принц Тарадат. Мальчик был разочарован столь неожиданным завершением поездки в Фа (он долго и серьезно к ней готовился) и, кроме того, еще не видел Лабиринта. А встреча с его величеством понтифексом должна была произвести на него незабываемое впечатление.

Еще для Тарадата было бы полезно кинуть хотя бы мимолетный взгляд на административную машину понтифексата. В пятнадцать лет юноша уже проявлял все задатки серьезного человека, для которого, без сомнения, найдется подходящая должность в правительстве, когда Деккерет станет короналем. Из сыновей короналей, знавших, что ни при каких условиях они не смогут стать теми, кем были их отцы, часто получались легкомысленные бездельники или же, что было намного хуже, тщеславные, беспринципные, самовлюбленные болваны — такие как Корсибар. Престимион надеялся, что ему не придется расстраиваться из-за своих детей.

Они отправились в Лабиринт по общепринятому маршруту — на борту королевского судна вниз по реке Глэйдж, через плодородные сельскохозяйственные районы. При иных обстоятельствах Престимион мог бы предпринять небольшое паломничество, задержаться в таких важных городах, как Митрипонд, или Палагат, или Греввин, но он обещал Вараиль, что это будет очень непродолжительная поездка. Он вступил в Лабиринт через врата Вод — именно этим входом обычно пользовались коронали, — стремительно спустился по многочисленным ярусам подземного города, мимо тесных жилых кварталов, нор-учреждений, где гнездились чиновники, и расположенных ниже великих архитектурных чудес — зала Ветров, двора Колонн, площади Масок и других странных и прекрасных мест, которые вызывали восторг у каждого, кто любил Лабиринт так, как, по мнению Престимиона, сам он никогда не сможет его полюбить, и прибыл наконец на самый нижний уровень — в имперский сектор, где издавна обитали понтифексы.

Согласно протоколу, его встречал главный спикер понтифекса, второе из должностных лиц Лабиринта. В течение последних пяти лет этот пост занимал почтенный герцог Хаскелорн Чоргский, представитель рода, к которому принадлежал понтифекс Сталвок; после его правления сменились уже десять государей. Хаскелорн — почти такой же старик, как и сам Конфалюм, — был пухлым розовощеким человеком с сильно отвисшими щеками и жирной, выступающей из-под подбородка шеей. По давней традиции он носил крошечную маску, прикрывавшую глаза и переносицу, — это был своеобразный опознавательный знак чиновников понтифексата.

— Конфалюм… — начал Престимион.

— … Пребывает в прекрасном здравии и с нетерпением ожидает встречи с вами, лорд Престимион.

В прекрасном здравии? Интересно, каким было представление главного спикера о прекрасном здоровье? Престимион понятия не имел, чего ему ожидать. Но все разъяснилось, когда он вошел в вестибюль резиденции понтифекса Маджипура, своеобразного лабиринта в Лабиринте. Улыбающийся Конфалюм, одетый в официальные роскошные одежды, изукрашенные алым и черным орнаментом, стоял — стоял! — в дверной арке в дальнем конце вестибюля и искренне радостным жестом протягивал руки к Престимиону.

Престимион был настолько ошеломлен, что на мгновение утратил дар речи, а когда снова смог говорить, то не нашел ничего лучше, чем пробормотать еще не до конца повинующимся языком: