Деккерет с любовью осторожно обнял мать, как будто она была столь хрупкой, что могла сломаться от слишком крепкого объятия. Конечно, он знал, что она отнюдь не такая слабая, как может показаться на первый взгляд, ибо леди Тэлайсме действительно отличалась изящной миниатюрностью сложения и тонкой костью. Ее покойный супруг тоже не был крупным мужчиной. Деккерет с детских лет иногда ощущал себя неким монстром-переростком, по необъяснимой прихоти шалуньи-судьбы случайно попавшим в дом этих крошечных людей.

На Тэлайсме было платье из шелка цвета кости без всякой отделки, голову с блестящими серебряными волосами украшал тонкий золотой обруч. Подарки, которые принес ей Деккерет, отличались тем же строгим стилем: небольшой глянцевый кулон из драконовой кости, тонкая, как паутинка, косынка из переливающегося материала, вытканного в далеком Габилорне, гладкое небольшое колечко из фиолетового нефрита из Виронджимона, и еще две-три вещицы в том же роде. Тэлайсме приняла их с явным удовольствием, поблагодарила сына, но почти сразу же, выждав лишь несколько минут, чтобы не показаться невежливой, убрала подарки. Она не жаждала подобных сокровищ в те дни, когда они были бедны, и сейчас ее отношение к ним можно было назвать, пожалуй, мимолетным интересом.

За чаем с бисквитами они непринужденно болтали о жизни в Замке: Тэлайсме расспрашивала о лорде Престимионе и леди Вараиль, об их детях, о Септахе Мелайне и других членах совета, кратко, очень кратко, упомянула леди Фулкари, поинтересовалась, каковы придворные обязанности Деккерета, — так, словно была не вдовой мелкого провинциального торговца, а знатной дамой, которая всю жизнь провела при королевском дворе. С таким же знанием дела она рассказывала о последних событиях в Норморке, о смещении министра, питавшего слишком большую любовь к продукции своих виноградников, о рождении наследника графа Консидата… Двадцать лет назад она знала бы обо всем этом не больше, чем о частных разговорах, которые волшебники из племени меняющих форму ведут в своей лежащей далеко за морем столице Пиурифэйне.

Деккерет с искренним восхищением наблюдал, как естественно леди Тэлайсме вживается в ту роль, которую предназначила ей судьба. Он провел почти полжизни среди принцев Замка и давно уже не был тем провинциальным мальчишкой, каким в тот давний день впервые увидел его здесь, в Норморке, Престимион. Его мать не имела возможности получить подобное образование среди власть имущих. Но все же она каким-то образом узнавала то, что ей, вероятно, вскоре понадобится. По своей сути она оставалась такой же простой и скромной женщиной, как и прежде, и тем не менее готовилась в будущем — может быть, в недалеком будущем — стать одной из властительниц царства, на удивление разумно и с достоинством воспринимая столь неожиданный жизненный взлет.

Поначалу их разговор шел вполне обычно — милая дружеская беседа матери с навестившими ее сыном и его другом.

Но постепенно Деккерет ощутил витающее в комнате подспудное напряжение, как будто над их головами негромко протекала другая — безмолвная и сокровенная — беседа:

«Как ты считаешь: долго ли проживет понтифекс?»

«Ты же знаешь, мать, что я не смею даже думать об этом».

«Но все же думаешь. Так же, как и я. С этим ничего нельзя поделать».

Он нисколько не сомневался, что здесь, среди приятно позвякивающих чайных чашек и бисквитов на изящных подносах, мать в глубине души тоже ведет с ним тайный разговор. Какой бы спокойной, добропорядочной и уравновешенной она ни была перед лицом всех поворотов судьбы, но в данном случае даже она ничего не могла поделать: мысли ее против воли то и дело обращались к уготованной провидением невероятной перемене в жизни сына норморкского торговца и его матери. Деккерета ожидала корона Горящей Звезды, а леди Тэлайсме — третья терраса Острова Сна. Следовало быть не человеком, а существом какой-то совсем иной, неведомой породы, чтобы не думать о такого рода вещах.

Часто размышлял об этом и Деккерет.

Мысленным взором Тастейн уже видел, как почерневшие бревна, из которых сложены стены дома лорда Ворсинара, обрушиваются, охваченные бушующим алым пламенем устроенного ими пожара. Иного Ворсинар не заслуживал. Разум юноши никак не мог смириться с увиденным. Конечно, что могло быть хуже восстания против Пяти правителей, но если при этом еще и водить шашни с метаморфами… Они представляли собой столь страшное зло, что Тастейн с трудом мог постичь его умом.

Ну что ж, они выяснили то, ради чего приходили сюда. А теперь наступил черед спорам о том, что же делать дальше.

Крискантой Ваз настаивал на том, что им следует немедленно вернуться и сообщить о своем открытии графу Мандралиске, чтобы на основе новых данных он мог разрабатывать дальнейшую стратегию. Но некоторые требовали напасть без промедления; особенно неистовствовал Агавир Тоймин, крупный мужчина из Пидруида, города на западе Зимроэля. Всем известно, что форт мятежников необходимо разрушить. Ну и отлично, именно это они и должны сделать не откладывая. Зачем уступать свою славу кому-то еще? Конечно, Пятеро правителей щедро вознаградят тех, кто избавит их от врага. Так что нет никакого смысла удирать отсюда, когда до штаб-квартиры противника рукой подать.

Тастейн, конечно, разделял это мнение. Самым верным, думал он, сейчас было бы спуститься с этого склона, так же осторожно, как тот острозубый хелгибор, и без лишнего шума и тревоги разжечь хороший огонь.

— Нет, — отрезал Крискантой Ваз. — Мы всего лишь разведывательный отряд. Нам не дано право атаковать противника. Тастейн, беги в лагерь и доложи графу о том, что мы узнали.

— Не торопись, парень, — вмешался Агавир Тоймин, известный тем, что всячески пресмыкался и заискивал перед лордом Гавиралом и лордом Гавиниусом. — А кто поставил тебя командиром отряда, а? — повернулся он к Крискантою Вазу— Я что-то не припомню. — В его голосе внезапно почувствовался металл, зато не было и намека на ярость.

— Как и тебя, насколько мне известно. Беги, Тастейн. Графа необходимо поставить в известность.

— Мы поставим его в известность о том, что нашли форт и разрушили его, — сказал Агавир Тоймин. — Что, по-твоему, он может сделать, кроме как послать нас сюда, чтобы мы сделали то, ради чего все затевалось. Отсюда до лагеря графа три мили. Пока мальчишка доберется туда, ветер переменится и донесет наш запах до меняющих форму, а тогда весь склон до самой крепости будет полон защитников, только и дожидающихся, пока мы спустимся. Нет, мы должны поджечь это гнездышко и покончить с ним раз и навсегда.

— Говорю тебе, что мы не имеем… — В голосе Крискантоя Ваза явственно слышался гнев, а в глазах сверкнула ярость.

— А я говорю тебе… — Агавир Тоймин уперся указательным пальцем в грудь Крискантою Вазу.

Глаза Крискантоя сверкнули пламенем. Он резким движением отбросил руку.

Больше ничего и не требовалось: пара молниеносных жестов — и обоюдный гнев вспыхнул диким пожарищем. Тастейн, с недоверием наблюдающий за ними, увидел, что лица у обоих потемнели и перекосились, глаза стали пустыми, а затем они ринулись друг на друга, словно лишились рассудка, громко сопя, рыча, толкаясь и обмениваясь мощными ударами. Остальные быстро присоединились к драке. Прошло несколько секунд, и началась безумная схватка. Восемь или девять человек сталкивались, как слепые, пихали друг друга, ругались и рычали.

Поразительно, думал Тастейн. Поразительно! Более дурацкого поведения для разведывательного отряда просто нельзя было выдумать. С таким же успехом они могли бы поднять на краю утеса знамя клана Самбайлидов — пять кроваво-алых лун на багровом фоне, — затрубить в трубы и объявить тем, кто засел в форте, что вражеские отряды разбили лагерь у них над головами и намереваются удивить их внезапной атакой.

И подумать только, спокойный, рассудительный Крискантой Ваз, такой мудрый и ответственный человек, позволил себе ввязаться в такое..

Тастейн не желал принимать какое бы то ни было участие в этой абсурдной ссоре и быстро отошел в сторону. Но, сделав несколько шагов прочь от кучки дерущихся людей, он вдруг нос к носу столкнулся с Садвиком Горном, который тоже не стал ввязываться в драку. Скандар возвышался перед ним, как гора грубого темно-рыжего меха. Его глаза мстительно пылали Четыре огромных кулака судорожно сжимались и разжимались, как будто уже стискивали горло Тастейна.