Небо над ним опускается все ниже. Серый щит ложится на спину. Его колени больно ударяются о землю. Он ползет… ползет… ползет… ползет…

«Помогите! — кричит он. — Фиоринда! Престимион! Абригант!»

Его слова — словно свинцовые шарики. Они вываливаются из его рта и тут же падают наземь.

Он ползет.

Он чувствует ужасную боль в боку. Он боится, что у него лопнули кишки. Кости в локтевых и коленных суставах начинают расходиться. Он ползет… ползет…

Ползет…

«Прес… ти… ми… он!»

Вместо имени слышится невнятное бормотание. Его глотка окаменела. Его глаза окаменели. Его губы окаменели. Он ползет. Его руки глубоко уходят в землю. Он с великим трудом вытаскивает их обратно. Он теряет последние силы. Он погибнет. Это конец — он умрет медленной и отвратительной смертью. Серый плащ неба стремится раздавить его. Он заперт между землей и воздухом. Все немыслимо тяжело. Тяжело… тяжело… тяжело… Он ползет. Он видит только жесткую голую почву в восьми дюймах от своего лица.

А затем перед ним в воздухе чудесным образом возникают ворота, мерцающий золотой овал — совсем рядом.

Теотас знает, что если он сможет добраться до них, то освободится из царства невыносимой тяжести. Но он не уверен, хватит ли его на это. Каждый дюйм, который он преодолевает, воспринимается как триумфальная победа над непримиримыми силами.

Он стремится к ним. Дюйм за дюймом, дюйм за дюймом он тащит себя вперед, цепляясь за землю, вонзая в нее ногти и подтаскивая свое невозможно тяжелое тело ближе к этим золотым воротам, и вот овал парит в воздухе совсем рядом с ним, а он просовывает руки в его оправу, невероятным усилием поднимается на ноги и пропихивает в овал одно плечо, затем голову, шею, потом каким-то образом ему удается поднять одну ногу и перенести ее через порог. И он оказывается на той стороне. Он чувствует, что падает, но падает с высоты каких-нибудь двух футов, растягивается во весь рост на мощеной поверхности и лежит, жадно хватая ртом воздух.

Здесь, с другой стороны, его вес оказывается нормальным. Здесь реальный мир. Он все еще спит, но чувствует тем не менее, что покинул свою спальню и бродит по каким-то внешним пределам Замка.

Все вокруг кажется ему незнакомым. Он видит шпили, амбразуры, отдаленные башни. Он находится на узкой извилистой дорожке, которая, кажется, ведет вверх, заворачиваясь спиралью вокруг какой-то высокой, отдельно стоящей постройки Замка, но он никак не может припомнить, что это. Черное небо полно ослепительно яркими звездами, а невысоко над горизонтом холодно светят две или три луны. Он продолжает подниматься вверх. Ему представляется, что он слышит страшный вой ветра, бьющегося о вершину Горы, хотя отлично знает, что на этих благословенных высотах такого звука быть не может.

Мощенная гладким камнем тропа, по которой он идет, становится все круче и все больше сужается. Невысокие ступени под его ногами растрескались и перекосились, как будто здесь никто не ходил несколько сотен лет, и кладка брошена на произвол судьбы, чтобы спокойно разрушаться от времени. Ему кажется, что он взбирается по наружной стороне одной из наблюдательных вышек, выстроенных в дальних углах Замка, взбирается по устрашающе ненадежной тропе, по обе стороны которой открываются бесконечно глубокие обрывы. Он начинает немного тревожиться.

Но он лишен возможности вернуться. Подъем по этой тропе подобен восхождению по гребню, украшающему спину какого-то гигантского чудовища. Дорожка здесь слишком узка для того, чтобы он мог повернуться, так что отступить, попробовать спуститься обратно просто невозможно. Он ощущает, что его тело начинает покрываться холодным как лед потом.

Он минует крутой поворот, и небо внезапно заполняет Великая Луна. Этой ночью она в половинной фазе — ослепительно яркий гигантский полумесяц, нацелившийся в него своим острым рогом. В свете его леденящего пламени он видит, что карабкался на шпиль, торчащий поодаль от всех строений колоссального Замка, и почти добрался до его верхушки. Далеко справа от себя он видит то, что ему представляется крышами внутреннего Замка. Слева — только черная пропасть.

Дороги выше отсюда нет. И повернуть назад здесь тоже невозможно. Он может только, дрожа, стоять здесь, на этом ненадежном уступе, по которому хлещет воющий ветер, и ожидать пробуждения. А еще он может поступить по-другому: шагнуть в пустоту и плыть вниз, к тому, что ждет его там.

Да. Именно это он и сделает.

Теотас поворачивается налево и смотрит в темноту, а затем он поднимает ногу над чуть заметным барьером, обозначающим край дорожки, и переступает через него.

Но это совсем не сон. Он действительно падает.

Теотаса это не волнует. Это похоже на полет. Прохладный воздух треплет его волосы, будто гладит. Он будет падать, и падать, и падать, тысячу футов, десять тысяч, и, возможно, долетит до самого подножия Замковой горы; когда же он достигнет подножия, то — он хорошо это знает — его ждет покой. Наконец-то. Покой.

Понтифекс Престимион никак не ожидал, что ему так скоро придется возвратиться на Замковую гору, да притом по такому печальному поводу, как смерть брата. И тем не менее он, охваченный печалью, со всей доступной его кораблю скоростью поднялся по реке от Лабиринта, чтобы участвовать в похоронах Теотаса. Церемония должна была состояться не в Горном замке, а в замке Малдемара, фамильном поместье, где Теотас родился и где ему теперь предстояло упокоиться навеки среди множества его владетельных предков.

Прошли уже многие годы, с тех пор как Престимион в последний раз посещал Малдемар. У него просто не было никаких реальных предлогов для поездок туда. Будучи одним из принцев Замка, он часто навещал мать, леди Териссу, но его вступление на трон корона-ля автоматически принесло ей титул Хозяйки Острова Сна, и она сразу же переехала на Остров. Владельцем Малдемара сделался брат Престимиона Абригант, и корональ вовсе не стремился своим появлением отобрать хоть крупицу почтения и популярности, которыми его брат пользовался в родных местах.

Но пришло невероятное, страшное известие о смерти Теотаса, и Престимион примчался в дом своих предков. Абригант, внушительная фигура в темно-синем камзоле, полосатом черно-белом плаще с прикрепленным к плечу желтым траурным значком, встретил брата, когда кортеж понтифекса подъехал к воротам города Малдемар. Его глаза покраснели, веки распухли. Он был высоким человеком, более чем на голову выше остальных трех братьев, которые много лет назад росли здесь вместе с ним, и когда он крепко и порывисто обнял понтифекса, у того перехватило дыхание.

— Прошу тебя пожаловать в Малдемар, брат, — сказал он, разжав объятия. — Не забудь, что это место навсегда останется твоим домом.

— Если бы ты знал, Абригант, как я благодарен тебе за эти слова.

— Теперь, когда ты приехал, мы можем приступить к похоронам.

Престимион мрачно кивнул.

— Было что-нибудь от нашей матери?

— Она прислала теплое письмо, полное любви, в котором сообщает, что скорбит вместе с нами. Но приехать сюда она не сможет.

Эта новость ни для кого не стала неожиданностью. Трудно было рассчитывать на то, что леди Терисса сможет почтить церемонию своим присутствием. Она уже слишком стара для трудного путешествия по морю и суше с Острова Сна до Замковой горы, но и не будь этого препятствия, расстояние было настолько большим, что она никак не смогла бы добраться сюда достаточно быстро. Абригант и так задержал церемонию похорон, чтобы Престимион успел приехать с другого конца континента и принять в ней участие. Леди Териссе предстояло оплакать своего самого младшего сына издалека.

Престимион был поражен тем, насколько старше выглядел Абригант, чем был во время их последней встречи, ведь она происходила совсем недавно, на коронации Деккерета Точно так же, как это было с Теотасом, годы очень сильно сказались на Абриганте. Он начал заметно сутулиться, в его густых, еще несколько месяцев тому назад ярко блестевших золотых волосах во множестве появились серебряные нити, а морщины по сторонам носа, которые тогда только-только начали чуть заметно обозначаться, теперь превратились в глубокие борозды. Очевидно, он очень тяжело воспринял смерть Теотаса. Абригант и Теотас, третий и четвертый сыновья леди Териссы, были чрезвычайно близки, особенно в последние годы, когда королевские обязанности Престимиона вынуждали его держаться особняком.