Да, в этих доводах, несомненно, был смысл. Теотас был горд и рад, что ему сделали столь почетное предложение.
Но знал ли Деккерет, что Вараиль уже уговорила Фиоринду отправиться в Лабиринт? Скорее всего, не знал. А оба этих предложения были абсолютно взаимоисключающими.
Как он мог быть Верховным канцлером лорда Деккерета в Замке, в то время как Фиоринда будет первой фрейлиной леди Вараиль в Лабиринте? Не могли же Деккерет и Вараиль ожидать, что они с готовностью пожертвуют своим браком? Или же рассчитывать, что они половину времени будут проводить в одной столице, а другую — во второй? Это тоже было абсолютно неосуществимо. Короналю требуется Верховный канцлер, который будет рядом с ним постоянно, а не такой, который половину времени будет торчать у понтифекса в Лабиринте. Да и Вараиль тоже не захочет, чтобы Фиоринда надолго отрывалась от нее.
Одному из них следовало решиться и принести великую жертву. Но кому?
Пока что Теотас избегал обсуждать эту проблему с женой, в отчаянной и довольно жалкой надежде, что вдруг случится какое-то чудесное событие, которое разом разрешит все трудности. Впрочем, он прекрасно понимал, что ничего подобного произойти не может. Да, он знал, что с искренним желанием всегда и во всем шел навстречу Фиоринде. Но отказаться от поста Верховного канцлера — это было бы почти государственной изменой. Деккерет нуждался в нем и хотел видеть его в этой должности; каждому должно быть ясно, что человека на подобный пост найти чрезвычайно трудно. Вараиль могла бы, конечно, найти себе другую фрейлину. Это было не так… но ведь, с другой стороны…
Он никак не мог найти решения и страшно терзался из-за этого.
Это была одна часть мучений Теотаса. Но, помимо проблем реальной жизни, имелись еще и сны.
Ночь за ночью, он видел сны. Они были настолько ужасными, что к настоящему времени он уже боялся засыпать, потому что, стоило ему только погрузиться в тот темный мир, от которого его отделяла подушка, как он становился добычей невероятных, чудовищных кошмаров. И когда, после пробуждения, он говорил себе: это был просто сон, ему нисколько не становилось легче. На самом-то деле в снах не было ничего простого. Теотас знал, что в снах всегда содержится серьезное значение, что они являются отблесками невидимого мира, который лишь в этих условиях может расширяться за границу человеческой души. А черные сны, такие как у него, могли исходить только от демонов, от скрывающихся за облаками мириад древних существ, которые некогда управляли этим миром и могли стремиться в один прекрасный день отнять его у тех, кто прибыл сюда и завладел им.
Сон теперь по-настоящему ужасал его. В состоянии бодрствования он мог защититься от чего угодно. Во сне же он оказывался беспомощным, как ребенок Неспособность защитить себя приводила его в настоящее бешенство. Но, как он ни старался, он же не мог все время обходиться без сна.
Вот и теперь он накатывался на него, невзирая на внутреннее сопротивление.
— Спи, Теотас, спи… — Фиоринда поглаживала его лоб, щеки, шею. — Расслабься. Успокойся, Теотас, ни о чем не думай.
Что он мог сказать? Я не осмеливаюсь заснуть? Я боюсь демонов, Фиоринда? Я не желаю сдаваться им на милость?
Ее объятие было нежным и успокаивающим. Он прижался головой к ее мягкой теплой груди. Какой смысл был в борьбе? Сон был необходим. Сон был неизбежен. Сон был…
А потом он обрушился куда-то, неудержимо, против собственной воли, сорвался в бездонную пропасть…
… Чтобы оказаться на голом черном плато, изборожденном зияющими трещинами, усыпанном шлаком и пеплом, из которого кое-где торчат изможденные мертвого вида деревья, а сам он с каждым сделанным шагом становится старше, намного старше Он вдыхает старость, словно какой-то ядовитый дым. Кожа делается сухой, ее пересекают многочисленные крупные морщины. Его грудь, живот и спина покрываются курчавыми седыми волосами Вены вздуваются Суставы скрипят Зрение мутится. Колени подгибаются. Сердце то начинает учащенно колотиться, то тревожно замирает в груди. Ноздри при дыхании издают хриплый свист.
Он бредет вперед, отчаянно пытаясь остановить свое преображение, но ему это никогда не удавалось. Бледное солнце начинает проваливаться за горизонт Путь, по которому он следует неведомо зачем и почему, теперь начинает медленно подниматься в гору Каждый шаг — настоящее мучение. В горле у него режет от сухости, а распухший язык лежит во рту комом старой тряпки. Липкая слизь вытекает из-под век и капает на грудь В висках гулко и непрерывно стучит, а кишки сводит сухой резкой болью.
Существа, больше всего похожие на сгустки пара в воздухе, пляшут вокруг него. Они указывают на него конечностями, они смеются, они издеваются. «Трус! — кричат они. — Дурак! Насекомое! Жалкая ползучая тварь!»
Собрав силы, он грозит им кулаком. Но их смех становится еще более язвительным. Оскорбления — еще более злобными. Они полусотней различных способов указывают на его полнейшую никчемность, и у него совсем нет сил, чтобы возразить им, а спустя некоторое время он понимает, что возражать попросту невозможно, так как они говорят чистую правду.
И тогда, словно потеряв к нему, к такому жалкому и презренному человеку, всякий интерес, призраки начинают быстро таять и вскоре исчезают, оставляя после себя лишь звонкое эхо звуков жестокого веселья.
Он еле-еле удерживается на ногах. Дважды он падает и дважды с трудом поднимается на ноги, чувствуя, как кость скрежещет о кость, как темная кровь с натужным скрипом проталкивается через суженные артерии. Он никогда не имел представления о том, что быть стариком настолько мучительно. Стремительно сгущается темнота Его окружает глубокая беззвездная безлунная ночь, и он радуется тому, что не должен больше смотреть на свое тело. «Фиоринда?» — хрипит он, но не слышит ответа. Он один. И он всегда пребывал в одиночестве.
Вдруг в небольшом отдалении от него появляется свет. Он мигает, вспыхивает, а затем начинает быстро и устойчиво усиливаться, превращаясь в люминесцирующий зеленый конус, этот конус расширяется, заполняя собой все небо; становится видно, как бледное сияние, словно гейзер, устремляется вверх. Ветер, проносясь через этот светящийся конус, завивает в нем серые воронки, вихри в потоке света. Движения света сопровождаются негромким, но отчетливым шепчущим звуком, напоминающий отдаленный шум порожистой реки. Он слышит также какие-то другие звуки, нечто вроде подземного смеха, гулкие и неизвестно откуда прилетающие. Он идет вперед и входит в нечто вроде зеленого облака, поднимающегося над землей. В воздухе пахнет электричеством. В порах кожи он ощущает покалывание. Ноздри чувствуют кисловатый запах. Его согбенное больное тело покрывается обильным потом и, кажется, окутывается испарениями. Впереди в полумраке вырисовывается какая-то гора, но, уже проходя через облако, Теотас понимает, что он видит перед собой гигантское живое существо, приземистое, огромное и непостижимое, вертикально сидящее на чем-то похожем на трон
Кто это был? Бог? Демон' Идол? Существо покрыто коричневой толстой глянцевой шкурой с неровными натеками, напоминающими чешую рептилии Массивное низкое и широкое туловище, тупая морда с выпученными глазами, голова с высоким закругленным черепом, жирные бока, выпирающее брюхо, огромная, похожая на пьедестал, задница Теотас никогда еще не видел столь колоссального существа. Один только рот…
Этот рот.
Эта разверстая пасть
Теотас не в состоянии сдержаться. Пасть зияет, словно вход в величайшую из пещер, и он уже не бредет вперед, еле-еле волоча ноги, нет, он, скользя и спотыкаясь, но быстро идет, а затем все быстрее бежит к этой пасти, мчится туда…
… А она разевается все шире и шире Огромная пещера заполняет все небо. Оттуда раздается ужасный рев, от звука которого дрожит весь мир. Земля под ногами дрожит и корчится, слышится грохот камнепадов; укрыться негде, только в этой пасти, этой вечно разверстой пасти, разинутой в ожидании пасти…
Теотас мчится вперед, в черноту.
