Наконец по рядам пробежал тихий шепот, столь способный подчас взволновать толпу, и племя, словно повинуясь единому порыву, разом поднялось на ноги. В ту же секунду дверь хижины распахнулась, и три человека не спеша направились к месту, где происходил совет. Все они были старше даже самого старого из присутствующих, а тот, что шел посредине, опираясь на спутников, достиг возраста, дожить до которого редко удается человеку. Стан его, некогда высокий и стройный, как кедр, согнулся под бременем более чем ста лет жизни. Он уже не ступал, как бывало, легкой, упругой походкой индейца, а медленно передвигал отяжелевшие ноги, дюйм за дюймом преодолевая расстояние. Темное морщинистое лицо его удивительно резко контрастировало с длинными белоснежными кудрями, ниспадавшими на плечи так обильно, будто с тех пор, как он стригся в последний раз, прошло не одно поколение.

Наряд этого патриарха, потому что возраст, равно как любовь и влияние, которыми старец пользовался у своего народа, дают право называть его именно так, был богат и внушителен, хотя не отличался покроем от одежды простых индейцев. Он был сшит из тончайшей кожи, выделанной из звериных шкур и украшенной изображениями его былых воинских подвигов. Грудь старца была увешана серебряными и даже золотыми медалями, полученными за долгую жизнь от разных христианских правителей. На руках и ногах его поблескивали золотые браслеты. На голове, сплошь покрытой волосами, так как старик давно уже не участвовал в походах, он носил нечто вроде серебряной диадемы, в свой черед украшенной драгоценностями. Сверкая среди трех выкрашенных в черный цвет страусовых перьев, они создавали трогательный контраст с белоснежными прядями волос. Острие его томагавка почти исчезало под накладным серебром, а рукоятка ножа горела, словно рог из массивного золота.

Как только поутих взволнованный и радостный гул, которым было встречено появление всеми почитаемого старца, из уст в уста шепотом полетело имя Таменунд. Магуа не раз доводилось слышать о славе этого мудрого и справедливого делавара; ему даже приписывали редкий дар — способность общаться с Великим духом. Позднее имя его, в слегка искаженной форме, перешло к белым захватчикам древних владений его племени и стало означать вымышленного святого, покровителя нашего обширного государства. Поэтому Магуа отделился от толпы и занял место впереди нее, чтобы получше рассмотреть лицо человека, чье решение могло сильнейшим образом повлиять и на судьбу самого вождя гуронов.

Глаза старца были закрыты, словно устали слишком долго взирать на эгоистическую игру человеческих страстей. Цвет его кожи был не такой, как у всех: она казалась темней и богаче оттенками, так как почти все тело было покрыто тонкими переплетающимися линиями татуировки, которые образовывали сложные и красивые фигуры. Хотя Магуа выдвинулся вперед, мудрый делавар прошел мимо, не обратив ни малейшего внимания на молчаливого и настороженного гурона; опираясь на двух почтенных спутников, он проследовал к холмику, вокруг которого расположились делавары, и сел посреди своего народа с видом отца и достоинством монарха.

Трудно представить себе чувство, превосходящее по глубине ту любовь и благоговение, с какими племя встретило появление человека, скорее принадлежавшего уже к иному миру. После подобающей долгой паузы наиболее заслуженные вожди поднялись и стали поочередно класть его руку себе на голову, словно почтительно прося благословения. Молодые воины довольствовались тем, что прикасались к его одежде, а то и просто останавливались поблизости, чтобы подышать одним воздухом с таким престарелым, справедливым и доблестным человеком. Но даже эту церемонию разрешалось проделывать лишь немногим из них, кто уже успел отличиться; большинство же почитало за счастье хотя бы взглянуть на человека, столь уважаемого и любимого. Оказав старцу все знаки преданности и почтения, вожди вновь заняли свои места, и во всем лагере воцарилось глубокое молчание.

Немного подождав, один из спутников Таменунда шепотом отдал какое-то распоряжение нескольким юношам; те встали, покинули сходку и вошли в хижину, привлекавшую к себе всеобщее внимание в продолжение целого утра. А еще через несколько минут они возвратились, ведя к судилищу людей, ставших причиной всех этих торжественных приготовлений. Толпа раздалась, давая проход пленникам; когда же они прошли, она вновь сомкнулась.

Впереди пленников стояла Кора, держа Алису за руки со всей нежностью, на какую только способна любящая сестра. Хотя великодушную девушку стеной окружали грозные ряды свирепых дикарей, никакие опасения не могли заставить ее оторвать взор от бледного, встревоженного личика дрожащей Алисы. Подле них поместился Хейуорд, который в эту минуту пугающей неизвестности одинаково волновался за обеих сестер, вряд ли отдавая предпочтение той из них, кого так горячо любил. Соколиный Глаз встал несколько позади из уважения к общественному положению спутников; он помнил об этом даже сейчас, перед лицом одинаково нависшей над всеми ними угрозы. Ункаса среди них не было.

Когда вновь установилось полное молчание, один из двух старейших вождей, сидевших по бокам патриарха, встал и после обычной долгой многозначительной паузы осведомился на вполне сносном английском языке:

— Кто из моих пленников Длинный Карабин?

Ни Дункан, ни разведчик не ответили. Однако первый обвел взглядом молчаливую толпу и невольно отшатнулся, увидев злобное лицо Магуа. Майор сразу сообразил, что подлый дикарь имеет какое-то тайное касательство к вызову их на совет племени, и решил сделать все, чтобы разрушить его злокозненные планы.

Он уже был однажды очевидцем быстроты, с какой индейцы вершат расправу, и сейчас смертельно боялся, как бы разведчика не постигла подобная участь. Встав перед этой грозной дилеммой и не имея времени на размышления, он тут же решил выручить верного друга хотя бы ценой собственной жизни. Но не успел он раскрыть рот, как тот же вождь вновь, еще громче и отчетливей, повторил свой вопрос.

— Дайте нам оружие и поставьте вон там, у леса,— надменно ответил молодой человек.— Пусть за нас говорят наши дела.

— Значит, ты и есть тот воин, чье имя так давно звучит у нас в ушах? — спросил вождь, разглядывая Хейуорда с интересом, который всегда пробуждается в человеке при встрече с ближним, стяжавшим громкую славу благодаря своим заслугам, добродетелям, преступлениям или просто счастливой случайности.

— Что привело белого человека к делаварам?

— Нужда. Я пришел в поисках пищи, крова и друзей.

— Этого не может быть. Леса полны дичи; воину не нужно иного крова, чем ясное небо; делавары же враги, а не друзья ингизам. Довольно! Язык твой говорит, но сердце отмалчивается.

Дункан, не находя возражений, несколько растерялся и смолк, но разведчик, который внимательно прислушивался к разговору, смело выступил вперед и взял слово.

— Я не отозвался на прозвище Длинный Карабин не из стыда или трусости, потому что честный человек не знает этих чувств,— начал он.— Но я не считаю мингов вправе давать кличку тому, кому друзья зa его природные дарования дали другое имя. Да и прозвище это — сущая ложь: оленебой — никакой не карабин, а простое ружье. Но я, действительно, тот человек, кого родители нарекли Нэтениэлом, делавары, живущие на своей реке, называют лестным именем Соколиный Глаз, а ирокезы кличут Длинным Карабином, не испросив на этот счет согласия наиболее заинтересованного лица.

Взоры присутствующих, до сих пор с любопытством направленные на Хейуорда, разом обратились к высокой, словно отлитой из железа фигуре нового претендента на прославленное имя. В том, что честь называться им оспаривали двое, ничего удивительного не было: самозванцы попадались и среди туземцев, хотя сравнительно редко. Но для справедливых и суровых делаваров было весьма важно не допустить здесь ошибки. Старейшины тихо посовещались и, видимо, решили допросить на этот счет гостя гурона.