В этот вечер он во многом уступил предрассудкам своих слушателей, и, когда он кончил, все они пришли к заключению, что служба была куда менее «языческой», чем можно было бы ожидать от священника епископальной церкви.

Таким образом, мистер Грант, сам того не зная, оказался хорошим союзником Ричарда.

В проповеди мистер Грант тоже избрал средний путь и, не отступая от положений своей церкви, говорил больше об этических принципах, признаваемых всеми христианскими церквами. Мы уже упоминали, что в поселок приезжали служители самых разных сект, и жители его привыкли, что каждый из них утверждает превосходство своей догмы. Этого же они ждали и от мистера Гранта, но он избегал всех подводных камней так искусно, что проповедь его произвела на всех сектантов большое впечатление, никого при этом не отпугнув. Правда, Хайрем и два-три других влиятельных члена секты методистов обменялись недовольными взглядами, но этим дело пока и ограничилось, и собравшиеся, получив благословение мистера Гранта, разошлись в подобающем молчании. 

После конца службы мистер Грант подвел к скамье, на которой сидели Элизабет и судья Темпл, юную особу, о которой мы упомянули в предыдущей главе, и представил им ее как свою дочь. Элизабет приветствовала ее со всей сердечностью, какую только позволяли местные обычаи и хорошие манеры, и девушки немедленно прониклись взаимной симпатией. Судья, который также впервые увидел дочь священника, с радостью заметил, что она по годам и по воспитанию может оказаться подходящей подругой для Элизабет и поможет ей свыкнуться с уединением Темплтона после шумной городской жизни. Элизабет, на которую кротость и благочестие мисс Грант произвели большое впечатление, скоро сумела дружеским обращением рассеять ее робость. Они принялись болтать и за те десять минут, пока расходились прихожане, уже успели договориться не только о свидании на завтра, но, вероятно, распределили бы и все оставшиеся зимние месяцы, если бы священник не перебил их, обратившись к Элизабет со следующими словами:

— Не увлекайтесь так, дорогая мисс Темпл, или вы совсем избалуете мою девочку! Вы забываете, что она ведет мое хозяйство,— если Луиза примет хотя бы половину этих любезных приглашений, наш дом придет в упадок...

— А почему бы вам и совсем его не покинуть, сэр? — перебила его Элизабет.— Вас ведь только двое, и я уверена, что мой отец был бы счастлив, если бы вы согласились поселиться под его кровом. В нашей глуши, сэр, общество — это большое благо, и светские церемонии здесь следует забыть. Мой отец не раз говорил, что в новых поселках гостеприимство — это не добродетель, а одолжение, которое гость оказывает хозяину.

— Я уже убедился, что и в этом отношении слово судьи Темпла не расходится с делом, но мы все же не должны злоупотреблять его радушием. О, вы и так будете видеть нас достаточно часто, особенно Луизу. Ведь мне нередко придется отлучаться, посещая дальние селения. Однако, чтобы заслужить доверие этих людей,— добавил он, оглядываясь на небольшую кучку любопытных, которые, остановившись в дверях, с интересом посматривали на них,— чтобы заслужить их доверие, священнику не следует возбуждать в них зависть или подозрение, ища приюта под крышей столь великолепной, как крыша вашего отца.

— Ах, так вам, значит, нравится наша крыша, мистер Грант! — воскликнул Ричард, расслышавший только последние слова священника (все это время он следил за тем, как гасили огонь в очагах, и распоряжался уборкой помещения).— Рад наконец встретить человека с тонким вкусом. А вот Дьюк, например, только и делает, что ругает ее почем зря. Впрочем, оно и понятно: судья он неплохой, но плотник никуда не годный. Ну что ж, сэр, я думаю, можно сказать не хвастая, что служба прошла великолепно, не хуже, чем в любой столичной церкви, вот только органа не хватало. Но зато учитель очень неплохо задавал тон в псалмах. Прежде я сам это делал, но в последнее время я перешел на бас. Чтобы петь басом, требуется большое искусство, но зато можно показать всю силу голоса. У Бенджамена тоже приличный бас, хотя он порой перевирает слова. А вы когда-нибудь слышали, как Бенджамен поет песню «По Бискайскому заливу»?

— Если не ошибаюсь, мы имели удовольствие слушать отрывок из нее сегодня вечером, такие трели он испускал,— сказал, смеясь, Мармадьюк.— По-моему, мистер Пенгиллен, как все те, кто владеет каким-нибудь особым искусством, ничего другого, кроме этой песни, петь не умеет. Как бы то ни было, один мотив он знает превосходно и поет его с чувством: ревет, как северо-западный ветер над озером... Однако, господа, дорога уже свободна, а сани ждут. До свиданья, мистер Грант. До свиданья, милая барышня, и не забудьте, что завтра вы обедаете под коринфской крышей с Элизабет.

Судья, его гости и Элизабет покинули зал, и Ричард, спускаясь по лестнице, подробно объяснил мосье Лекуа, как следует петь псалмы, заключив свою речь горячим восхвалением известной песни «По Бискайскому заливу» в исполнении его приятеля Бенджамена.

Во время вышеприведенного разговора могиканин продолжал сидеть, опустив закутанную в одеяло голову и так же не обращая внимания на расходящихся жителей поселка, как они не обращали внимания на старого вождя. Натти тоже не встал со своего чурбака; он сидел, опустив голову на руку, а другой рукой поддерживая ружье, которое небрежно положил поперек колена. На лице его было написано волнение, и во время службы он не раз оглядывался по сторонам — очевидно, старика что-то сильно тревожило. Но он продолжал сидеть из  уважения к индейцу, с которым, несмотря на всю свою грубоватость, всегда держался очень почтительно.

Молодой товарищ этих двух дряхлых обитателей лесов тоже не покинул зала; прислонившись к стене возле погасшего очага, он, видимо, ожидал Натти и индейца. Кроме них троих, в зале теперь оставались только священник и его дочь. Как только общество из «дворца» удалилось, Джон встал, сбросил одеяло на плечи, откинул с лица густую черную гриву, подошел к мистеру Гранту и, протянув ему руку, торжественно сказал:

— Отец, я благодарю тебя. Слова, которые были произнесены со времени восхода луны, вознеслись к небу, и Великий Дух рад. То, что ты сказал своим детям, они запомнят и будут хорошими.— Он помолчал, а затем, выпрямившись со всем величием, присущим индейскому вождю, добавил:— Если Чингачгук доживет до того, чтобы отправиться в сторону заходящего солнца к своему племени, и если Великий Дух проведет его через озера и горы, он передаст своему народу эти добрые речи, и они поверят ему, потому что все знают, могиканин не лжет.

— Пусть он больше полагается на милосердие божье,— ответил мистер Грант, которому такая гордая уверенность индейца показалась не слишком благочестивой,— и господь его не покинет. Когда сердце полно любовью к богу, в нем нет места греху. Мой юный друг,— обратился он к спутнику Натти,— теперь я обязан вам не только спасением, как и все те, кого вы встретили сегодня вечером на склоне горы,— я должен еще поблагодарить вас за вашу своевременную помощь в весьма трудную и неловкую минуту. Я был бы рад, если бы вы стали навещать меня в моем жилище: ведь беседы со мной помогут вам укрепиться на той стезе, которую вы, кажется, избрали. Я никак не ожидал, что человек вашего возраста и вашей наружности, живущий в лесной глуши, может так хорошо знать обряды нашей церкви, и я чувствую, что это как бы сокращает расстояние между нами, и мы не должны более считать, что незнакомы друг с другом. Кажется, вы прекрасно знаете слова службы: я не видел в ваших руках молитвенника, хотя добрейший мистер Джонс и разложил их по скамьям.

— Было бы странно, если бы я не знал епископальную службу, сэр,— ответил юноша скромно,— ибо я принадлежу к этому вероисповеданию и никогда не посещал иных церквей. Всякая другая служба показалась бы мне столь же странной и непривычной, как была непривычна наша для тех, кто сегодня присутствовал здесь.