— Но ведь те времена давно прошли, храбрый воин,— отвечала Элизабет.— С тех пор народ твой исчез, а ты, вместо того чтобы преследовать врагов, научился бояться бога и жить мирно.

— Подойди и встань здесь, дочка,— отсюда видны и великий Прыжок Воды, и вигвамы твоего отца, и земли по берегам Извилистой Реки. Джон был еще молодым, когда его племя отдало свои земли, те, что тянутся от синих гор, где они нависают над водой, и до того места, где Саскуиханна прячется за деревьями. Все эти земли и все, что росло на них, и все, что ходило по ним. и все, что кормилось на них,— все мы отдали Пожирателю Огня, потому что мы любили его. Он был сильным, а наше племя было слабым, и он помогал нам. Ни один делавар не позволил бы себе убить оленя, пробегающего по его лесам, или подстрелить птицу, пролетающую над его землями, потому что все это принадлежало ему. Жил ли Джон мирно? Еще во времена его молодости он видел, как белые люди из Фронтинака шли войной на своих белых братьев из Олбани. Боялись они бога? Джон видел, как английские и американские воины из-за этой самой земли погружали томагавки друг другу в головы. Боялись они тогда бога и жили мирно? Джон видел, как земля ушла от Пожирателя Огня и его детей, и от сына его сына, и новый вождь стал владеть ею. Жили они в мире, те, кто так поступал? Боялись они бога?

— Таковы нравы белых, Джон. А разве делавары не сражаются, разве они не променивают свои земли на порох, одеяла и всякие товары?

Индеец обратил взгляд своих черных глаз на собеседницу и так пристально уставился на нее, что она даже немного испугалась.

— Где же одеяла и товары, которые купили право Пожирателя Огня?—заговорил он уже не таким бесстрастным голосом, как прежде.— Или они у него в вигваме? Разве сказали ему: брат, продай нам свою землю, возьми взамен вот это золото, это серебро, или вот эти ружья, или даже вот этот ром? Нет, они отняли у него земли так, как снимают скальп у врага. И те, кто сделал это, даже не оглянулись посмотреть, жив он или умер. Разве такие люди живут в мире и страшатся Великого Духа?

— Но ты, наверное, не понимаешь всех обстоятельств,— заговорила Элизабет, испытывая смущение, в котором не хотела бы признаться даже самой себе.— Если бы ты лучше разбирался в наших обычаях и законах, ты бы по-иному судил и о наших действиях. Не думай плохо о моем отце, могиканин, он справедлив и добр.

— Брат Микуона добр, и он поступит как нужно. Я так и сказал Соколиному Глазу. И я сказал Молодому Орлу, что брат Микуона восстановит справедливость.

— Кого ты называешь Молодым Орлом? — спросила Элизабет, отворачиваясь от пристального взгляда индейца.— Откуда он и каковы его права?

— И ты задаешь такой вопрос, после того как столько времени прожила с ним под одной крышей? — осторожно спросил индеец,— Старость замораживает кровь, как зимний холод сковывает воды Великого Источника.

А у юности потоки крови горячи, как солнце в ту пору, когда цветут цветы. У Молодого Орла есть глаза — разве у него нет языка?

Красота, на которую намекал старый воин, нисколько не померкла под действием его аллегорических фраз; напротив, румянец на щеках девушки запылал так ярко, что казалось, еще ярче засверкали ее черные глаза. Но, поборов смущение, Элизабет засмеялась, словно не желая всерьез принимать его слова, и шутливо ответила:

— Он никогда не посвящал меня в свои тайны. В нем слишком много от делавара, чтобы он стал доверять свои сокровенные мысли женщине.

— Послушай, что я скажу. Великий Дух сотворил твоего отца с белой кожей, а моего отца — с красной. Но сердца их он одинаково окрасил алой кровью. Пока человек молод, кровь его горяча и бежит быстро, но, когда он стареет, кровь его стынет и замедляет свое течение. Разве под кожей не все люди одинаковы? Когда-то у Джона была жена. Она была матерью вот стольких сыновей,— старик поднял вверх три пальца,— а ее дочери принесли бы счастье молодым делаварам. Она была добра и послушна, она делала то, что я ей говорил. У вас другие обычаи, но ты думаешь, Джон не любил свою жену, мать своих детей?

— А что сталось с твоей семьей, Джон,— с женой и детьми? — спросила Элизабет, тронутая рассказом индейца.

— Где тот лед, который покрывал воды Великого Источника? Он растаял и ушел с потоками воды. Джон дожил до такого времени, когда все покинули его и ушли в Страну Духов. Теперь и его время наступило, и Джон готов.

Могиканин склонил голову и умолк. Мисс Темпл не знала, что сказать. Она желала бы отвлечь мысли старого воина от грустных воспоминаний, но в выражении его печали было столько величия и достоинства, что девушка не решалась заговорить. Однако после продолжительной паузы она все же возобновила разговор.

— А где Кожаный Чулок? — спросила она.— Я принесла по его просьбе вот эту банку с порохом. Но его что-то нигде не видно. Быть может, ты возьмешь порох и передашь его своему другу?

Старый индеец медленно поднял голову и серезно посмотрел на сверток, который Элизабет положила ему в руку.

— Вот страшный враг моего народа,— сказал он.— Разве без него смогли бы белые люди победить делаваров? Великий Дух научил твоих предков делать ружья и порох для того, чтобы прогнать индейцев с их земли. Скоро уже не останется здесь ни одного краснокожего. Когда умрет Джон, последний индеец покинет эти холмы, и род его исчезнет вместе с ним.— Упершись локтем в колено, старый воин весь подался вперед и, казалось, окидывал прощальным взором долину, которую еще можно было разглядеть сквозь марево, хотя с каждой минутой воздух как будто сгущался, и мисс Темпл почувствовала, что ей становится трудно дышать. Взгляд могиканина постепенно утрачивал выражение печали и приобретал какую-то особую силу, похожую на одержимость пророка.

— Но Джон пойдет в страну, где собрались его предки,— продолжал старик.— Там много дичи, и в озерах много рыбы, и женщины не плачут оттого, что у них нет мяса для еды; туда не может прийти ни один минг. Охота там — лишь детская забава, и все честные краснокожие живут, как братья.

— Джон, это не христианский рай! — воскликнула мисс Темпл.— Ты сейчас во власти суеверий твоих предков.

— Отцы, дети,— вдруг твердо произнес могиканин,— никого больше нет, никого! У меня только один сын — Молодой Орел, и в нем течет кровь белого человека.

— Скажи мне, Джон,— заговорила Элизабет, стараясь направить мысли старика на другие темы и, кстати, удовлетворить собственное острое любопытство, которое внушал ей юноша.— Скажи мне, кто этот мистер Эдвардс? Почему ты так любишь его и откуда он пришел?

Индеец вздрогнул — вопрос этот вернул его мысли к земной жизни. Взяв мисс Темпл за руку, он усадил ее рядом с собой и показал на земли, раскинувшиеся перед их взором.

— Посмотри туда,— сказал он, направляя ее взгляд в сторону севера, — Вся эта земля, насколько могут видеть твои молодые глаЗа, принадлежала его...

Но он не договорил. Огромные клубы дыма вдруг обволокли их и, кружась вихрем, образовали завесу, заслонившую все, что находилось впереди. Мисс Темпл в страхе вскочила на ноги и, глянув на вершину горы, увидела, что и она окутана дымом; из лесу доносился приглушенный рев, похожий на завывание ветра.

— Что это, Джон? — закричала Элизабет.— Все заволокло дымом, и я уже чувствую жар, он идет словно из печи.

Прежде чем индеец успел ответить, из чащи послышался голос:

— Джон! Где ты, могиканин? Лес горит — беги, спасайся, не то будет поздно!

Вождь приложил руку ко рту, и вновь раздались звуки, привлекшие в свое время внимание Элизабет. Тут послышался шум торопливых шагов сквозь сухую поросль и кустарник, и на площадку с искаженным от ужаса лицом выбежал Эдвардс.

— Как было бы ужасно, если бы ты вдруг погиб такой смертью, мой старый друг! — воскликнул Оливер, с трудом переводя дыхание.— Вставай скорее, надо бежать. Быть может, уже слишком поздно... Внизу пламя вокруг скалы замыкается, и, если не удастся прорваться здесь, единственным путем к спасению останется тропинка над пропастью. Скорее, скорее! Да очнись же, Джон! Нельзя терять ни минуты.