Ленапе слушали его слова со всем благоговением, какое только может вселять в людей суеверие, и втайне наслаждались образным языком, которым молодой сага-мор излагал свои мысли. Ункас пытливым взором следил за слушателями и, убеждаясь, что его краткие объяснения производят на толпу желательное действие, постепенно смягчал тон. Затем, медленно обведя взглядом тех, кто окружал холмик, где пребывал Таменунд, он впервые заметил связанного разведчика. Быстро сбежав вниз, могиканин проложил себе дорогу через толпу, поравнялся с другом и, разрезав его путы яростным взмахом ножа, знаком велел окружающим расступиться. Суровые, настороженные индейцы безмолвно повиновались и снова сомкнули круг, как до появления Ункаса. Юноша взял разведчика за руку и подвел к патриарху.

— Отец,— молвил он,— взгляни на этого бледнолицего. Он — справедливый человек и друг делаваров.

— Он сын Микуона?

— Нет. Он прославленный воин ингизов, и макуасы страшатся его.

— Какое имя заслужил он подвигами?

— Мы зовем его Соколиный Глаз,— ответил Ункас, именуя друга его делаварским прозвищем,— потому что зрение никогда не изменяет ему. Среди мингов он больше всего известен благодаря своему смертоносному ружью, разящему их воинов; они прозвали его Длинный Карабин.

— Длинный Карабин! — вскричал Таменунд, открыв глаза и сурово глядя на разведчика.— Мой сын поступает дурно, называя его другом.

— Я зову другом того, кто доказывает дружбу делом,— негромко, но твердо возразил молодой вождь.— Если делавары рады Ункасу, значит, и Соколиный Глаз находится среди друзей.

— Бледнолицый убивал моих молодых воинов. Его имя прославлено ударами, которые он нанес ленапе.

— Если это нашептал делаварам минг, то лишь доказал, что он -— фальшиво поющая птица,— заговорил разведчик, сочтя, что настало время снять с себя столь оскорбительное обвинение; объяснялся Соколиный Глаз на языке слушателей, но приноравливал свой слог к индейской образности.— Не стану отрицать: я убивал макуасов даже у их собственного костра совета. Но рука моя ни разу не нанесла умышленного вреда делаварам. Это противоречило бы моей натуре, потому что я друг им и каждому, кто принадлежит к их племени.

Тихий одобрительный гул пронесся по рядам воинов, и они переглянулись между собой с видом людей, начинающих сознавать свою ошибку.

— Где гурон? — спросил Таменунд.— Неужели ему удалось заткнуть мне уши?

Магуа, чьи переживания во время сцены торжества Ункаса легче представить себе, чем описать, смело выступил вперед и встал перед патриархом.

— Справедливый Таменунд,— возвысил он голос,— не оставит себе то, что гурон вверил ему на время.

— Скажи мне, сын моего брата,— сказал мудрец, отворачиваясь от угрюмого лица Хитрой Лисицы и радостно вперяя взор в открытые черты Ункаса,— имеет ли чужеземец над тобой права победителя?

— Нет, Пума может угодить в ловушку, расставленную женщинами, но она могуча и знает, как вырваться на свободу.

— А Длинный Карабин?

— Он смеется над мингами... Иди к своим женщинам, гурон, и спроси у них, какого цвета у медведя шкура.

— А чужеземец и белая девушка, которые пришли вдвоем в мой лагерь?

— Должны беспрепятственно уйти по какой угодно тропе.

— А женщина, которую гурон оставил у моих воинов?

Ункас промолчал.

-— А женщина, которую минг привел в мой лагерь? — строго повторил Таменунд.

— Она моя! — вскричал Магуа, торжествующе погрозив рукой Ункасу.— Ты знаешь, могиканин, что она моя.

— Мой сын молчит? — спросил Таменунд, пытаясь прочесть ответ на лице горестно отвернувшегося юноши.

-— Гурон сказал правду,— тихо подтвердил Ункас.

Последовала короткая, но красноречивая пауза, показавшая, как неохотно признает собрание справедливость домогательств Магуа. Наконец патриарх, а только от него и зависело решение, твердо произнес:

— Уходи, гурон.

— А как он должен уйти, справедливый Таменунд? — лукаво осведомился Магуа.— Один или с доказательством честности делаваров? Вигвам Хитрой Лисицы пуст. Отдай то, что принадлежит ему.

Старец задумался, потом наклонился к одному из своих спутников и спросил:

— Верно ли расслышали мои уши?

— Верно.

— Этот минг — вождь?

— Первый в своем племени.

— Чего ж тебе еще надо, девушка? Тебя берет в жены великий вождь. Ступай! Твой род не угаснет.

— Пусть он лучше тысячу раз угаснет, чем я подвергнусь такому унижению! — воскликнула сраженная ужасом Кора.

— Гурон, душа ее — в палатках ее отцов. Девушка, которую берут в жены насильно, не приносит счастья в вигвам.

— Она говорит языком своего народа,— возразил Магуа, с горькой иронией взирая на свою жертву.— Она из племени торгашей и не подарит ласкового взгляда, не поторговавшись. Пусть Таменунд скажет свое слово.

— Возьми за нее выкуп и нашу любовь.

-— Магуа возьмет лишь то, что принес сюда.

— Ну что ж, уходи с тем, что тебе принадлежит. Великий Маниту не позволяет делавару быть несправедливым.

Магуа ринулся к Коре и крепко схватил ее за руку, делавары молча отступили, и девушка, поняв, что мольбы бесполезны, без сопротивления подчинилась своей участи.

— Стой, стой! — вскричал Дункан, бросаясь вперед.— Сжалься, гурон! Ты получишь за нее такой выкуп, что станешь богаче всех в своем племени.

— Магуа — краснокожий: ему не нужны побрякушки бледнолицых.

-— Золото, серебро, порох, свинец — все, что необходимо воину, все будет у тебя в вигваме! Все, что подобает великому вождю!

— Хитрая Лисица — могуч,— закричал Магуа, неистово потрясая рукой, которою сжимал руку беспомощной Коры.— Он отомстил!

— Боже правый, неужели ты потерпишь это? — взорвался Хейуорд, в отчаянии сжимая руки.— Справедливый Таменунд, молю тебя, пощади!

— Делавар сказал,— ответил старец, закрывая глаза, и откинулся назад, словно окончательно истощенный телесным и душевным усилием.— Мужчина не говорит дважды.

— Мудрый вождь не тратит время на отмену своих решений и поступает благоразумно,— вмешался Соколиный Глаз, сделав Дункану знак молчать.— Но каждому воину следует хорошенько подумать, прежде чем метнуть томагавк в голову своему пленнику. Я не люблю тебя, гурон; могу также сказать, что никогда не давал спуску мингам. Есть все основания полагать, что, если война скоро не кончится, многие твои воины еще повстречаются со мной в лесу. Вот и рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником к себе в лагерь — эту леди или меня, человека, которого все твое племя хотело бы увидеть безоружным.

— Неужели Длинный Карабин отдаст жизнь за женщину? — заколебался Магуа, уже собравшийся увести свою жертву.

— Нет, я этого не сказал,— возразил Соколиный Глаз, благоразумно решив поторговаться при виде жадности, с какой Магуа выслушал его предложение.— Это была бы неравная мена: разве можно отдать воина в расцвете сил даже за лучшую девушку на всей границе? Отпусти пленницу, и я соглашусь уйти на зимние квартиры сегодня же, то есть, по крайней мере, за полтора месяца до листопада.

Магуа с холодным презрением покачал головой и нетерпеливо подал толпе знак пропустить его.

— Ну что ж,— добавил разведчик, делая вид, что он не пришел еще к окончательному решению.— Я, пожалуй, готов дать в придачу свой оленебой. Этому ружью нет равного, можешь поверить слову опытного охотника.

Магуа, не удостоив его ответом, стал раздвигать перед собой толпу.

— Быть может...— продолжал разведчик, теряя напускное хладнокровие в той же мере, в какой Магуа выказывал равнодушие к обмену,— быть может, мы столкуемся, если я дам слово обучить твоих воинов, как надо обращаться с этим ружьем?

Лисица свирепо глянул на делаваров, которые все еще окружали его плотным кольцом в надежде, что он согласится на мирные предложения, и потребовал очистить дорогу, угрожая в противном случае вновь воззвать к справедливости патриарха.

— Чему быть, того не миновать,— вздохнул Соколиный Глаз, устремляя печальный и покорный взгляд на Ункаса.— Негодяй сознает свое преимущество и пользуется им! Благослови тебя бог, мой мальчик! Ты нашел друзей среди соплеменников, и, надеюсь, они будут так же верны тебе, как был человек без примеси индейской крови. Что до меня, рано или поздно я должен умереть, и хорошо, что оплакивать меня придется немногим. В конце концов, не сегодня-завтра эти мерзавцы умудрятся снять с меня скальп, так что день-другой не составляет большой разницы, особенно перед лицом вечности. Благослови тебя бог,— повторил суровый разведчик, грустно склонив голову, но тут же поднял ее и устремил на юношу задумчивый взгляд.-— Я любил вас обоих — и тебя, и твоего отца, Ункас, хотя кожа у нас разного цвета, да и привычки не совсем одинаковые. Передай сагамору, что я никогда, даже в самые опасные минуты, не забывал о нем, а сам вспоминай обо мне иногда, если нападешь на удачный след. И помни, мальчик: одно над нами небо или два, все равно в потустороннем мире отыщется тропа, которая вновь сведет вместе честных людей. Ружье мое найдешь там, где мы его припрятали. Возьми его и храни в память обо мне. И вот еще что: не стесняйся пускать его в дело против мингов: это отвлечет тебя от мысли о моей смерти и поможет отвести душу... Гурон, я принимаю предложение. Освободи женщину. Твой пленник — я.