— Но я не вижу здесь никаких улиц,— сказала Элизабет.— Или вы называете улицами вон те узенькие просеки в молодом сосняке? Неужели вы серьезно собираетесь строить дома в этом лесу и на болоте?

— Мы должны пролагать улицы по компасу, Бесс, не думая ни о деревьях, ни о холмах, ни о болотах, ни о пнях,— короче говоря, ни о чем, кроме потомков. Таково желание твоего отца, а твой отец, как ты знаешь...

— ...сделал вас шерифом, мистер Джонс,— докончила Элизабет тоном, который ясно показал ее спутнику, что он коснулся запретной темы.

— Знаю, знаю,— воскликнул Ричард,— и будь это в моей власти, я сделал бы Дьюка королем. Он благородный малый, и король из него вышел бы превосходный, при условии, конечно, что он подберет себе хорошего премьер-министра... Но что это? В сосняке слышны голоса. Готов прозакладывать мою новую должность, это какие-то злоумышленники. Подойдем поближе и разберемся, в чем дело.

За время своей беседы Ричард и Элизабет успели довольно далеко отойти от дома и шли теперь по расположенному за поселком пустырю, где, как читатель мог догадаться по их разговору, в будущем предполагалось проложить новые улицы. Однако единственным свидетельством этих ожидаемых улучшений пока была заброшенная вырубка на опушке темного соснового бора, уже поросшая молоденькими сосенками. Ветер шелестел в верхушках этих юных отпрысков лесных великанов, заглушая шаги наших путников, а зеленая хвоя скрывала их от случайного взгляда. Поэтому они смогли приблизиться почти вплотную к тому месту, где молодой охотник, Кожаный Чулок и старый вождь вели какой-то серьезный разговор. Молодой человек, казалось, на чем-то настаивал, на чем-то очень важном, а Натти слушал его речь с еще более глубоким вниманием, чем обычно. Могиканин стоял в стороне, опустив голову на грудь; длинные черные волосы скрывали его лицо, однако вся его фигура выражала глубокое уныние, а может быть, и стыд.

— Уйдемте,— шепнула Элизабет,— нас сюда не звали, и мы не имеем права подслушивать секреты этих людей.

— Не имеем права? — с легкой досадой переспросил Ричард также шепотом и поспешно взял ее за руку, словно опасаясь, что она убежит.— Ты забываешь, кузиночка, что мой долг — охранять мир в округе и следить за неукоснительным выполнением законов. Эти бродяги часто их нарушают, хотя я не думаю, чтобы Джон был способен на что-нибудь подобное. Бедняга, вчера он был мертвецки пьян и сейчас, кажется, еще не совсем пришел в себя.. Давай подойдем поближе и послушаем, о чем они говорят.

Элизабет попробовала возражать, но Ричард, несомненно вдохновляемый высоким представлением о долге, сумел настоять на своем, и вскоре они подошли так близко, что могли ясно расслышать каждое слово, произносившееся на поляне.

— Птицу эту нам надо заполучить,— говорил Натти,— хоть честным путем, хоть нечестным. Охо-хо, я-то знавал времена, когда дикая индейка не была редкостью в этих местах. Ну, а теперь они попадаются только на Виргинских перевалах. Оно, конечно, жареная индейка повкусней куропатки будет, хоть, на мой взгляд, нет ничего лучше бобрового хвоста и медвежьего окорока. Ну, да на вкус товарищей нет. Сегодня я, когда шел через поселок, отдал французу за порох все деньги, кроме вот этого шиллинга[192] и, раз у тебя ничего нет, мы сможем купить только один выстрел. А я знаю, что Билли Керби тоже зарится на эту самую индюшку. У Джона верный глаз на первый выстрел, а у меня теперь что-то руки трясутся, когда требуется показать свое уменье на людях, и я частенько промахиваюсь. Вот когда я осенью убил медведицу с медвежатами, то, хоть они были куда как свирепы, я уложил их всех по очереди, каждого с одного выстрела, да еще заряжая ружье на ходу, пока я увертывался от них между деревьями. Да только тогда было совсем другое дело, мистер Оливер.

— Вот,— воскликнул молодой человек, словно мысль о его бедности доставляла ему какое-то горькое удовольствие, и высоко поднял шиллинг,— вот все, что есть у меня теперь на земле, если не считать моего ружья! С этих пор я поистине становлюсь лесным охотником, и дичь будет моим единственным пропитанием. Что ж, Натти, давай поставим наши последние деньги на эту птицу. Ты меткий стрелок, и неудачи быть не может.

— Пусть лучше Джон стреляет, малый, а то у меня сердце начинает колотиться, только подумаю, как она тебе нужна, так что я наверняка по ней промахнусь. А индейцы стреляют всегда одинаково, на них ничто не действует. Слышишь, Джон, вот тебе шиллинг, бери мое ружье и попробуй подстрелить большую индюшку, которую сейчас привязали к пню. Мистеру Оливеру она очень нужна, а я, когда у меня сердце неспокойно, бью мимо цели.

Индеец угрюмо повернул голову, молча посмотрел на своих товарищей и сказал:

— Когда Джон был молод, его пуля летела прямее взгляда. Женщины мингов плакали, заслышав треск его ружья. Воины мингов делались как женщины. А разве он тогда стрелял дважды? Орел поднимался за облака, пролетая над вигвамом Чингачгука, и все равно его перья доставались женщинам. Но поглядите,— сказал он взволнованным голосом, совсем не похожим на прежний печальный шепот, и протянул к ним обе руки.— Они дрожат, словно лань, заслышавшая волчий вой. Разве Джон стар? Нет, прежде семьдесят лет не превращали могиканина в женщину! Но белые принесли с собой старость. Ром — вот их томагавк.

— Так зачем же ты пьешь его, старик? — воскликнул молодой охотник.— Зачем благородный вождь радует дьявола, превращая себя в тупую скотину?

— В тупую скотину? Так, значит, Джон стал скотиной?— медленно повторил индеец.— Да, ты сказал правду, сын Пожирателя Огня. Джон — тупая скотина. Когда-то в этих горах поднимался дым лишь от немногих костров. Олень лизал руку белого человека, а птицы садились ему на плечи. Они не знали его. Мои отцы пришли сюда с берегов Соленой Воды. Их прогнал оттуда ром. Они пришли к своим прародителям. Они жили в мире и поднимали томагавки только для того, чтобы разбить голову какого-нибудь минга. Они собирались у Костра Совета, и как они решали, так и делалось. Тогда Джон был мужчиной. Но за ними сюда пришли воины и торговцы со светлыми глазами. Воины принесли с собой длинные ножи, а торговцы принесли ром. Их было больше, чем сосен на горах, и они разогнали советы вождей и забрали себе землю. В их кувшинах прятался злой дух, и они выпустили его на свободу. Да, да, ты говоришь правду, Молодой Орел: Джон стал тупой христианской скотиной.

— Прости меня, старый воин! — воскликнул юноша, хватая его руку.— Не мне упрекать тебя. Да будет проклята алчность, которая уничтожила такое благородное племя! Помни, Джон, что я принадлежу к твоему роду и теперь горжусь этим больше всего.

Лицо могиканина немного смягчилось, и он сказал более спокойно:

— Ты делавар, сын мой, твои слова не были сказаны. Но Джон не может стрелять.

— Я сразу догадался, что этот малый наполовину индеец,— прошептал Ричард,— как только он вчера так неуклюже дернул моих лошадей. Дело в том, кузиночка, что они не знают ни седел, ни сбруи. Но, если бедняга захочет, он сможет купить два выстрела по индейке, потому что я сам дам ему еще один шиллинг. Хотя лучше будет, если я вызовусь выстрелить за него. Слышишь там за соснами смех? Это начинаются рождественские состязания. И чего парню так приспичило получить индейку? Ну конечно, это вкусное блюдо, ничего не скажешь.

— Погодите, кузен Ричард! — воскликнула Элизабет, не отпуская его руки.— Неудобно предлагать шиллинг этому благородному джентльмену.

— Ну вот, опять ты называешь его благородным! Или ты думаешь, что этот метис откажется от денег? Нет, нет, душенька, он возьмет мой шиллинг, да и рому будет рад, хоть и проповедует трезвость. Но я хочу дать малому шанс убить эту индюшку, хотя Билли Керби — один из лучших стрелков в этих местах, если не считать... не считать одного истинного джентльмена.

— В таком случае,— сказала Элизабет, чувствуя, что у нее не хватает сил удержать его,— в таком случае, кузен, говорить буду я.