Тюремщик не выказал ни малейшего удивления, когда мисс Темпл и мисс Грант попросили у него разрешения повидать Бампо,— ему было известно, что Натти спас их обеих, и он счел вполне естественным проявлением со стороны девушек интереса и сочувствия к судьбе старого охотника. Впрочем, при той простоте нравов, которая господствовала в этих краях, такое посещение никому не показалось бы странным, а если бы у тюремного стража и могли возникнуть какие-либо возражения, достаточно было записки судьи Темпла, чтобы немедленно их устранить. Он, не колеблясь, повел молодых девушек в помещение, где содержались узники. Едва он сунул ключ в замочную скважину, как послышался хриплый голос Бенджамена:
— Эй, кто там еще?
— Гости, которых вам будет приятно увидеть,— ответил тюремщик.— Что вы тут натворили с замком, почему он не открывается?
— Не спеши, не спеши, приятель,— снова услышали они голос стюарда.— Я его застопорил, вбил гвоздь рядом, чтобы мистер Дулитл не смог притащиться сюда и снова втянуть меня в драку. Ох, боюсь, скоро для меня начнется великий пост: выудят у меня все мои денежки за то, что я проучил эту сухопутную крысу. Ну, ставьте паруса и малость обождите. Сейчас я вышибу гвоздь.
Послышались удары молотка, подтверждающие, что стюард не шутит, и вскоре замок подался и дверь открылась.
Бенджамен, предвидя, что в недалеком будущем ему все равно придется расстаться со своими испанскими дублонами, в течение дня неоднократно посылал в кабачок «Храбрый драгун» за полюбившимся ему ромом и пребывал теперь в том состоянии, которое по морской терминологии образно именуется «море по колено». Не так-то было легко при помощи спиртного вывести из равновесия этого морского волка: по его собственному выражению, он был «достаточно хорошо оснащен, чтобы идти под парусами в любую погоду», но сейчас его, что называется, «качало». Увидев, какого рода посетители вошли в камеру, он удалился в угол, где стояла его койка, и, не обращая внимания на присутствие своей юной госпожи, преспокойно уселся на кровать и привалился спиной к стене.
— Если вы будете портить мне замки, мистер Помпа,— заявил тюремщик,— я. как вы изволили выразиться, «застопорю» вам ноги и привяжу вас к конке.
— А зачем это вам надо? — проворчал Бенджамен.— Я нынче и так выдержал шквал — целый час на двух якорях торчал,— с меня хватит. И что плохого в том, что я поступаю точно так, как вы? Не вешайте замков снаружи — и не найдете запоров изнутри, вот вам мое слово.
— В девять часов мы здесь все запираем на ночь.— предупредил тюремщик девушек,— а сейчас сорок две минуты девятого.
Он поставил на грубый сосновый стол небольшую свечку и вышел.
— Кожаный Чулок, мой добрый друг!..— проговорила Элизабет, едва тюремщик повернул в скважине ключ, запирая дверь снаружи.— Я пришла отблагодарить вас. Если бы вы дали тогда согласие на обыск, все обошлось бы хорошо. Вы, правда, нарушили закон об охоте на оленей, но это сущий пустяк...
— Дать согласие на обыск? — перебил ее Натти; он все время сидел в углу согнувшись, низко, до колен, опустив голову, и сейчас он поднял ее, но с места не встал.— Неужели ты думаешь, что я мог бы пустить к себе в хижину этого негодяя? Да я тогда не открыл бы дверь даже при виде твоего милого личика! А теперь, если желают, пусть ищут среди углей и золы, им не найти ничего, кроме того, что находят в ямах с древесной золой для поташа.
Старик снова понурил голову и, казалось, целиком погрузился в горестные размышления.
— Хижину нетрудно отстроить вновь, она будет еще лучше прежней,— сказала Элизабет.— Я беру это на себя, я позабочусь обо всем, как только окончится срок вашего пребывания здесь.
— Разве можно вернуть к жизни мертвых? — печально проговорил Натти.— Разве можно прийти туда, где похоронены отцы, матери и дети, собрать их прах и сотворить из них заново мужчин и женщин? Тебе неведомо, что значит для человека больше сорока лет спать под одной и той же крышей, почти всю жизнь видеть вокруг себя одни и те же предметы. Ты еще молода, но ты одно из лучших божьих творений. Ради тебя я надеялся, что все это обойдется... Но теперь все кончено. Теперь мысль эта навсегда уйдет из моей головы.
Очевидно, мисс Темпл лучше остальных присутствующих поняла смысл слов, сказанных охотником, ибо она отвернулась, пряча лицо, в то время как стоявшая рядом с ней Луиза всем своим простодушным видом выражала лишь искреннее сочувствие страданиям старика. Быстро справившись с охватившим ее волнением, Элизабет продолжала:
— Новая крыша вашей хижины будет еще лучше прежней, добрый мой спаситель. Срок вашего заключения быстро подойдет к концу, и я позабочусь о том, чтобы вам выстроили новый дом, где вы сможете мирно прожить до конца вашей жизни в покое и довольстве.
— Дом... покой и довольство...— медленно повторил Натти.— Намерения твои благородны, и мне горько, что им не суждено сбыться. Он видел, как меня выставили на посмешище... посадили в колодки...
— Да ну их ко всем чертям, твои колодки!— завопил Бенджамен, размахивая бутылкой, к которой он то и дело прикладывался; свободной рукой он возмущенно жестикулировал.— Кому какое до этого дело? Если моя нога целый час торчала вверх, как утлегарь, ну и что из того, я вас спрашиваю, что из того?
— Мистер Помпа, мне кажется, вы забываете, в чьем присутствии вы находитесь,— проговорила Элизабет.
— Забыть про вас, мисс Лиззи?— ответил стюард.— Да будь я проклят, коли я когда про вас забуду! Вы ведь не то что эта старая ханжа Петтибон. Ты знаешь, стрелок, может, у этой Добродетели нутро и добродетельное, но снаружи она мне что-то не по вкусу. Кожа у нее на костях болтается вроде как одежка с чужого плеча, а на лице словно новый парус: где туго натянут, а где провис...
— Перестаньте, Бенджамен, я приказываю вам замолчать! — остановила его Элизабет.
— Есть, мэм!— отрапортовал стюард.— А насчет того, чтобы не пить, от вас приказа не было.
Мисс Темпл вновь обратилась к охотнику.
— Не будем говорить о том, что станется с другими,— сказала она.— Надо подумать о вашей судьбе, Натти. Я постараюсь сделать так, чтобы вы до конца ваших дней жили легко, без забот и в достатке.
— Без забот и в достатке...— снова повторил Кожаный Чулок.— Разве может быть легкой и беззаботной жизнь старого человека, который иной раз отшагает целую милю по голым равнинам, прежде чем доберется до тени и укроется от палящего солнца? И какой может быть достаток у охотника в здешних лесах, где за целый день охоты не удается поднять оленя и где не встретишь пушного зверя крупнее норки или случайно забредшей сюда лисицы? Да, немало придется мне потрудиться, чтобы заработать на уплату штрафа. За бобрами надо будет идти в сторону Пенсильвании, может, миль за сто отсюда, здесь их не сыщешь. Ваши вырубки и пашни прогнали всех разумных тварей; теперь вместо плотин бобров, как то было спокон века, всюду ваши запруды,— вы обратили вспять реки, как будто человеку позволительно сворачивать с пути воды, направленные богом... Бенни, если ты не перестанешь то и дело подносить бутылку ко рту, ты не сможешь двинуться с места, когда придет время.
— Скажешь тоже! За Бена не тревожьтесь. Когда придет время вахты, поставьте меня на ноги, укажите курс и дистанцию, и я помчусь на всех парусах не хуже любого из вас.
— Время пришло,— сказал охотник, прислушавшись.— Я слышу, как трутся о стену рога быков.
— Ну что ж, слово за тобой, давай сниматься с якоря.
— Ты нас не выдашь? — спросил Натти, доверчиво глядя в лицо Элизабет.— Ты не выдашь старика, который ждет не дождется, как бы поскорее вдохнуть в себя чистый, свободный воздух? Я не делаю ничего дурного. Раз закон говорит, что я должен уплатить сто долларов,— что ж, я поохочусь до осени и внесу деньги. А этот добрый человек поможет мне.
— Ты только знай лови своих бобров,— проговорил Бенджамен, широко разводя руками,— и, если им удастся удрать от нас, можешь тогда бранить меня последними словами.
— Что все это значит? — воскликнула мисс Темпл в изумлении.— Ведь вы должны пробыть здесь тридцать дней. А деньги в уплату штрафа у меня вот в этом бумажнике. Возьмите деньги, внесите их завтра же утром и запаситесь терпением на месяц. Мы с моей подругой Луизой будем часто навещать вас, мы сами, своими руками, сошьем вам новую одежду. Ну право же, вам будет совсем не так уж плохо!