— Отца… — повторила Джудит медленно, причем впервые со времени разговора с Марчем румянец окрасил ее щеки. — Он не был нашим отцом, Хетти! Мы это слышали из его собственных уст в его предсмертные минуты.

— Неужели ты радуешься, Джудит, что у тебя нет отца? Он заботился о нас, кормил, одевал и любил нас; родной отец не мог сделать больше. Я не понимаю, почему он не был нашим отцом.

— Не думай больше об этом, милое дитя. Сделаем так как ты сказала. Мы останемся здесь, а ковчег пусть отплывет немного в сторону. Приготовь пирогу, а я сообщу Непоседе и индейцам о нашем желании.

Все это было быстро сделано; подгоняемый мерными ударами весел, ковчег отплыл на сотню ярдов, оставив девушек как бы парящими в воздухе над тем местом, где покоились мертвецы: так подвижно было легкое судно и так прозрачна стихия, поддерживавшая его.

— Смерть Томаса Хаттера, — начала Джудит после короткой паузы, которая должна была подготовить сестру к ее словам, — изменила все наши планы на будущее, Хетти. Если он и не был нашим отцом, то мы все-таки сестры и потому должны жить вместе.

— Откуда я знаю, Джудит, что ты не обрадовалась бы, услышав, что я не сестра тебе, как обрадовалась тому, что Томас Хаттер, как ты его называешь, не был твоим отцом! Ведь я полоумная, а кому приятно иметь полоумных родственников! Кроме того, я некрасива, по крайней мере не так красива, как ты, а тебе, вероятно, хотелось бы иметь красивую сестру.

— Нет, нет, Хетти! Ты, и только ты, моя сестра — мое сердце, моя любовь подсказывают мне это, — и мать была вправду моей матерью. Я рада и горжусь этим, потому что такой матерью можно гордиться. Но отец не был нашим отцом.

— Тише, Джудит! Быть может, его дух блуждает где-нибудь поблизости, и горько будет ему слышать, что дети произносят такие слова над его могилой. Мать часто повторяла мне, что дети никогда не должны огорчать родителей, особенно когда родители умерли.

— Бедная Хетти! Оба они, к счастью, избавлены теперь от всяких тревог за нашу судьбу. Ничто из того, что я могу сделать или сказать, не причинит теперь матери ни малейшей печали — в этом есть, по крайней мере, некоторое утешение, — и ничто из того, что можешь сказать или сделать ты, не заставит ее улыбнуться, как, бывало, она улыбалась, глядя на тебя при жизни.

— Этого ты не знаешь, Джудит. Мать может видеть нас. Она всегда говорила нам, что бог видит все, что бы мы ни делали. Вот почему теперь, когда она покинула нас, я стараюсь не делать ничего такого, что могло бы ей не понравиться.

— Хетти, Хетти, ты сама не знаешь, что говоришь! — пробормотала Джудит, побагровев от волнения. — Мертвецы не могут видеть и знать того, что творится здесь.

Но не станем больше говорить об этом. Тела матери и Томаса Хаттера покоятся на дне озера. Но мы с тобой, дети одной матери, пока что еще живем на земле, и надо подумать, как нам быть дальше.

— Если мы даже не дети Томаса Хаттера, Джудит, все же никто не станет оспаривать наших прав на его собственность. У нас остался замок, ковчег, пироги, леса и озеро — все то, чем он владел при жизни. Что мешает нам остаться здесь и жить совершенно так же, как мы жили до сих пор?

— Нет, нет, бедная сестра, отныне это невозможно.

Две девушки не будут здесь в безопасности, если даже гуронам не удастся захватить нас. Даже отцу порой приходилось трудно на озере, а нам об этом и думать нечего. Мы должны покинуть это место, Хетти, и перебраться в селения колонистов.

— Мне очень грустно, что ты так думаешь, — возразила Хетти, опустив голову на грудь и задумчиво глядя на то место, где еще была видна могила ее матери. — Мне очень грустно слышать это. Я предпочла бы остаться здесь, где, если и не родилась, то, во всяком случае, провела почти всю мою жизнь. Мне не нравятся поселки колонистов, они полны пороков и злобы. Я люблю деревья, горы, озеро и ручьи, Джудит, и мне будет очень горько расстаться с этим. Ты красива, и ты не полоумная; рано или поздно ты выйдешь замуж, и тогда у меня будет брат, который станет заботиться о нас обеих, если женщины действительно не могут жить одни в таком месте, как это.

— Ах, если бы это было возможно, Хетти, тогда воистину я чувствовала бы себя в тысячу раз счастливей в здешних лесах, чем в селениях колонистов! Когда-то я думала иначе, но теперь все изменилось. Но где тот мужчина, который превратит для нас это место в райский сад?

— Гарри Марч любит тебя, сестра, — возразила бедная Хетти, машинально отдирая кусочки коры от пироги. — Я уверена, он будет счастлив стать твоим мужем; а более сильного и храброго юноши нельзя встретить в здешних местах.

— Мы с Гарри Марчем понимаем друг друга, и не стоит больше говорить об этом. Есть, правда, один человек… Ну да ладно! Мы должны теперь же решить, как будем жить дальше. Оставаться здесь — то есть это значит оставаться здесь одним — мы не можем, и, чего доброго, нам уж никогда более не представится случай вернуться сюда обратно. Кроме того, пришла пора, Хетти, разузнать все, что только возможно, о наших родственниках и семье. Мало вероятно, чтобы у нас совсем не было родственников, и они, очевидно, будут рады увидеть нас. Старый сундук теперь — наша собственность, мы имеем право заглянуть в него и узнать все, что там хранится. Мать была так не похожа на Томаса Хаттера, и теперь, когда известно, что мы не его дети, я горю желанием узнать, кто был наш отец. Я уверена, что в сундуке есть бумаги, а в них подробно говорится о наших родителях и о других родственниках.

— Хорошо, Джудит, ты лучше меня разбираешься в таких вещах, потому что ты гораздо умнее, чем обычно бывают девушки, — мать всегда говорила это, — а я всего-навсего полоумная. Теперь, когда отец с матерью умерли, мне нет дела ни до каких родственников, кроме тебя, и не думаю, чтобы мне удалось полюбить людей, которых я никогда не видела. Если ты не хочешь выйти замуж за Непоседу, то, право, не знаю, какого другого мужа ты могла бы себе найти, а потому боюсь, что нам, в конце концов, придется покинуть озеро.

— Что ты думаешь о Зверобое, Хетти? — спросила Джудит, опуская голову по примеру своей простенькой сестры и стараясь таким образом скрыть свое смущение. — Хотелось бы тебе, чтобы он стал твоим братом?

— О Зверобое? — повторила Хетти, глядя на сестру с притворным удивлением. — Но, Джудит, Зверобой совсем не красив и не годится для такой девушки, как ты.

— Но он не безобразен, Хетти, а красота для мужчин не много значит.

— Ты так думаешь, Джудит? По-моему, все же на всякую красоту приятно полюбоваться. Мне кажется, если бы я была мужчиной, то заботилась бы о своей красоте гораздо больше, чем теперь. Красивый мужчина выглядит гораздо приятнее, чем красивая женщина.

— Бедное дитя, ты сама не знаешь, что говоришь. Для нас красота кое-что значит, но для мужчины это пустяки. Разумеется, мужчина должен быть высоким, — но найдется немало людей, таких же высоких, как Непоседа; и проворным — я знаю людей, которые гораздо проворнее его; и сильным — что же, не вся сила, какая только есть на свете, досталась ему; и смелым — я уверена, что могу назвать здесь юношу, который гораздо смелее его.

— Это странно, Джудит! До сих пор я думала, что на всей земле нет человека сильней, красивей, проворней и смелей, чем Гарри Непоседа. Я, по крайней мере, уверена, что никогда не встречала никого, кто бы мог с ним сравниться.

— Ладно, ладно, Хетти, не будем больше говорить об этом! Мне неприятно слушать, когда ты рассуждаешь таким образом. Это не подобает твоей невинности, правдивости и сердечной искренности. Пусть Гарри Марч уходит отсюда. Он решил покинуть нас сегодня ночью, и я нисколько не жалею об этом. Жаль только, что он зря пробыл здесь так долго.

— Ах, Джудит, этого я и боялась! Я так надеялась, что он будет моим братом!

— Не стоит теперь думать об этом. Поговорим лучше о нашей бедной матери и о Томасе Хаттере.

— В таком случае, говори поласковее, сестра, потому что — кто знает!

— может быть, их души видят и слышат нас. Если отец не был нашим отцом, все же он был очень добр к нам, давал нам пищу и кров. Они похоронены в воде, а потому мы не можем поставить на их могилах надгробные памятники и поведать людям обо всем этом.