«Мое положение жалкое, и я с этим не могу примириться»
К.С. Симонян продолжает: «Через три месяца, 8 апреля 1962 года к Ландау вернулся дар речи <…>. Потом стала возвращаться память. Он узнавал друзей, сотрудников. Знание языков сохранилось. Затем появились движения в левой руке и позже — ноге. Дау поправлялся. В январе 1964 года Ландау был выписан домой для амбулаторного лечения».
Элла Рындина сообщает: «В академической больнице Дау пролежал больше девяти месяцев… Мама <сестра Ландау Софья> хотела взять его к себе в Ленинград, но как? Квартира маленькая — хрущевка, деньги — мамина пенсия и папина зарплата. Кора вцепится в деньги, принадлежащие Дау, на них рассчитывать нечего. Но главное, что он не сможет общаться с физиками. Мама считала, что это общение очень важно для его выздоровления. Решили, что если Кора не берет, то родители <Эллы> готовы это сделать.
В конце концов, после того как на Кору надавили из Управления делами Академии Наук, и президент АН отказал ей в приеме — ей пришлось взять мужа домой. Дома она была с ним ласковой, хорошо кормила, но отвадила физиков и всех, кого только можно. Танечку Близнец дали Коре в помощь, и она дежурила возле Дау почти ежедневно. Я продолжала приезжать к нему из Дубны, сидела у него час-два и уезжала обратно. Перемен не было» [Рындина, 2004, № 7].
Болезненный процесс перешел в шестилетний более или менее стационарный режим течения, почти до самой смерти. Основными проблемными факторами в этот период были интеллект больного и мучившие его боли в животе и ноге. Обе эти проблемы очень трудны для описательного анализа. Так, у врачей были совсем разные представления о причинах постоянных болей у Ландау, которые отрицательно влияли не только на его самочувствие и мешали интеллектуальной концентрации больного, но и лишали его даже умеренных радостей жизни, приводя к мысли о суициде. У докторов и окружающих различны были также оценки уровня восстановления мозга Ландау, в частности, клеток «ближней памяти» и как следствие — возможности возвращения Ландау к научной работе.
Очевидно, что для всеобъемлющего освещения хотя бы главной проблемы — оценки уровня восстановления интеллекта — нужно было бы ознакомиться с историей болезни Ландау, собрать как можно больше письменных и устных свидетельств участников событий почти полувековой давности. Для такой работы следовало бы привлечь нескольких врачей (хирурга, невропатолога, терапевта, психолога), историка (для работы в архивах), журналиста или писателя, возможно, даже физика (для бесед с физиками). Ясно, что это не под силу одному человеку. Между тем, указанной работы не было проведено за истекшие десятилетия, и не факт, что соберется такой «коллектив» и проделает это в близком будущем. Предпринимая попытку изложить историю больного Ландау после обретения им сознания, я предположил, что оптимальным рабочим решением является опора в основном на свидетельства доктора К.С. Симоняна. И нет в общем-то других более или менее доступных источников с подробными сведениями.
Замечу еще, что насчет указанного периода болезни Ландау давно уже сложился своего рода канонический стереотип, авторами которого стали, как мне кажется, физики-теоретики из школы Ландау, как раз те, кто участвовал в коллективном гражданском подвиге, спасая Ландау. Через несколько месяце поняв, что «прежнего Дау» больше нет, подавляющее большинство их отдалились от Ландау. Он для них ушел в историю. Некоторые объясняли, что больно видеть Учителя в его новом состоянии, и хочется сохранить его прежний образ (как вспоминает В.Л. Гинзбург, примерно так ему ответил Л.П. Горьков на упрек, что он не посещает Ландау [Гинзбург, рукопись, 1999]). В воспоминаниях о Ландау большинство его учеников предпочитают вообще не касаться темы его болезни [Воспоминания…, 1987]. Позицию полного умолчания заняла и биограф Ландау А.М. Ливанова. В ее «полубиографической» книге вообще нет ничего о последнем периоде жизни Ландау. Тем самым было оставлено большое пространство для выдумок. К счастью, оставил свои записки К.С. Симонян, а из их текста чувствуется, что их писал умный и честный человек, опытный и решительный профессионал. Итак, предупредив о предстоящих трудностях, предпримем попытку разобраться с помощью доктора Симоняна в основной названной им проблеме больного Ландау — восстановлении интеллекта.
Во время первого обстоятельного разговора с Ландау в середине 1964 г. он жаловался Симоняну на боль в животе и правой ноге. Прямо заявил о своем недоверии лечащим врачам: «Я вообще не люблю иметь дело с дураками, особенно когда они меня лечат», и уточнил, что имеет в виду своего председателя консилиума [Симонян, 1998].
Наблюдения привели К.С. Симоняна к выводу, что, несмотря на констатацию лечащих врачей об отсутствии у Ландау ближней памяти, она у Ландау существовала, но в своеобразном выражении. Это был принципиально новый вывод. Остальные лечащие врачи, а также посетители Ландау замечали у него только восстановление дальней памяти (помнил иностранные языки — мог читать на память английские баллады, в том числе в русском переводе, многие физические фор мулы — «Женя, я сегодня вспомнил уравнение Дирака», — сообщил он как-то Е.Л. Фейнбергу [Фейнберг, 1999. С. 300].
Симонян так объясняет, в чем состояла своеобразность ближней памяти у Ландау: «Я стал замечать, что он запоминает только то, что его сильно интересует, а в случаях, когда его особенно сильно беспокоили боли, он отказывался отвечать на вопросы, отделываясь односложными “не знаю”, “не помню”». Ландау просматривал газеты: «Однажды, когда я к нему приехал, он встретил меня вместо приветствия словами: “Вы читали во вчерашней газете сообщение о том, что сняли Хрущева?”». Но он читал и серьезные книги. Однажды поделился с Симоняном тем, что в санатории, в Чехословакии прочел книгу о биологе-генетике Менделе: «…она меня очень заинтересовала, но читал я ее с перерывами, когда не так сильно болел живот» (к этому времени боли в ноге прошли).
Приведу еще один важный фрагмент из записок К.С. Симоняна.
«С каждым месяцем “ближняя память” восстанавливалась, теперь уже, несмотря на наличие боли. Однажды, месяца за четыре до смерти, он мне сказал: “Я понимаю, что медицина не всесильна, но я хотел бы знать, можно ли вообще устранить боль в моем животе <…>. Теперь это уже не праздный вопрос. Как только я узнаю, что моя боль неизлечима, я покончу с собой. Поверьте, я всегда относился спокойно к мысли о смерти, хотя очень люблю жизнь. Но мое нынешнее положение — это не жизнь Мое положение жалкое, и я с этим не могу примириться”. С такими же словами он обратился ко мне в день своего 60-летнего юбилея, когда гости отхлынули от него <…>. Если сопоставить все описанное с анамнезом жизни больного, то возникают серьезные опасения, что гипотеза о гибели у Дау так называемых клеток ближней памяти явилась поводом к ошибочным толкованиям и его болезни, и прогноза <…>. Гипотеза о гибели клеток ближней памяти покоилась на всеобщем мнении, которое поначалу разделял и я, согласно которому у Дау трижды была клиническая смерть, из которой его выводили героические усилия врачей. Изучив историю болезни, я удивился тому несоответствию, которое было в действительности, с тем, что публиковалось в печати. На самом деле у Дау клинической смерти не было ни разу <…>. Однажды было падение пульса и сердечной деятельности, и дежурившие около него реаниматоры тут же вывели его из этого состояния. Также и аппарат искусственного дыхания ему подключили не потому, что остановилось дыхание, а по настоянию проф. А.М. Дамира в превентивных целях. Таким образом, мозг Дау не был лишен питания, и, следовательно, о гибели мозговых клеток по этой причине не могло быть и речи. Этим я не хочу обвинить покойного Гращенкова ни в трактовке его интервью, ни в истинности дела. Но Гращенков был клиницистом и по этой причине мог заблуждаться» [Симонян, 1998].
Наконец, К.С. Симонян выяснил и причину многолетних болей Ландау в области живота. «Дау постоянно твердил, что пока он чувствует боль, он не в силах заниматься чем-либо вообще, кроме как распрямлять деформированные пальцы руки, чтобы отвлечь ощущение боли в животе. <…> Я полагал, что анамнез болезни согласуется с образованием спаек при травме большой забрюшинной гематомы, которая, просочившись в брюшную полость, дала начало реактивному воспалению с последующим образованием спаек». Далее Симонян перечисляет симптомы, подтверждающие его заключение, и принятые им меры энергичного соматического лечения Ландау, при том, что ранее, «кроме валериановых капель, он не получал ничего». Врач отмечает также, что и П.Л. Капица заметил значительное улучшение состояния больного «по тому, что Дау значительно дольше сидел на “средах”, чем до этого».
