Вот, как описывает доктор К.С. Симонян «тест на интеллект», проведенный им с помощью Е.М. Лифшица дома у Ландау в 1965 г.: «Лифшиц начал задавать ему вопросы относительно математического выражения тех или иных вопросов, сущность которых для меня осталась непонятной. Первоначально Дау быстро и легко отвечал, но потом вопросы усложнялись, и Дау сдался. Он сказал с некоторым раздражением: “Не помню. Я не помню”».
Примерно того же рода информация содержится и в рассказе В.И. Гольданского о посещении им Ландау в больнице: «Дау совсем перестал говорить о физике, был почти безучастен к окружающему, постоянно жаловался на боли в ноге, на потерю памяти. Память его сохранилась как-то избирательно, например, он по-прежнему свободно говорил по-английски, но многое совсем улетучилось. Совершенно потеряна им была способность воспринимать новое. К примеру, Я.А. Смородинский и я несколько раз рассказывали ему новость о двух типах нейтрино — электронном и мюонном, и каждый раз он воспринимал это как услышанное только что, впервые. Вместе с тем подчас он высказывал очень меткие характеристики, тогда перед собеседником мелькал проблеск прежнего Дау» [Воспоминания…, 1988. С. 100].
Элла Рындина вспоминает, что Ландау ей как-то сказал: «Я, наверное, теперь теорфизикой заниматься не смогу, я буду заниматься математикой для начала» [Рындина, Интернет, 2003] К.С. Симонян продолжает: «Физики положили много трудов, чтобы спасти товарища, не жалели ни сил, ни эмоций. Потом всеобщий энтузиазм сменился усталостью. Они поняли это так, что прежнего Дау уже нет и не будет <…>. Физики от самопожертвования перешли к сожалению о нем, а потом к равнодушию. За три года, особенно за последние два с половиной, ни один из них не только не пытался навестить его, но и избегал встреч, на которые их приглашала по моему настоянию Кора. Были только два человека, которые искренне грустили о нем и пытались ему помочь: Капица и Данин. <…> Мне было ясно, что если Дау вернется к работе, ученикам своим он уже будет не нужен. Вакуум заполнился. Почти пять лет жизни института без Дау сделали свое дело. Все эти мысли я ему однажды выложил. Выслушав меня внимательно, он спокойно сказал: “Видите ли, Кирилл Семенович, мои ученики выросли, и они мне не больше нужны, чем я им. Хотя в последнем я сомневаюсь”».
Здесь В.Л. Гинзбург решительно возражает Симоняну: «Симонян совершенно не прав. <…> Конечно, вначале, когда Дау пришел в себя (это было, если правильно помню, в институте неврологии), его многие старались посещать. Затем в академической больнице и дома Дау тоже посещали, ну, если не все и не часто, то и не редко, причем не все не приходили из-за отсутствия сочувствия, нежелания помочь и т. п. Скажу о себе. Разумеется, я дежурил, как и многие, в 50-й больнице, посещал его <Ландау> в институте неврологии, в акад. больнице и дома. Очень ему сочувствовал, но не видел никакой пользы от своих визитов. Дау жаловался на боли, и посещению не радовался, ему это скорее было в тягость. <…> Запомнил один случай. Я позвонил Дау (он был уже дома) и он ответил “старым голосом”, не могу объяснить точнее. Я очень обрадовался и сказал, что сейчас приеду. Он согласился, но уже без энтузиазма, а когда я приехал, все было, как обычно, т. е. какой-то полезной или интересной беседы не получилось. Знаю, что Дау и в больнице, и дома посещал Е.Л. Фейнберг. Многие, правда, не заходили. Помню, я упрекнул Л.П. Горькова в том, что он не заходит к Дау. Он ответил, что хочет сохранить прежний образ Дау, не очень-то я понял, в чем дело. Илья Михайлович Лифшиц тоже не заходил, и в этом случае я не знаю, в чем дело, и отношусь скорее отрицательно.[84] Дау к нему относился хорошо. Не стоит мусолить эту тему. Я убежден в том, что сотрудники и друзья Дау отрицательной роли не сыграли. Отрицательную роль сыграли медицинские ошибки, возможно, также административные <…> и, наконец, устранение” Жени Лифшица» [Гинзбург, рукопись, 1999].
Приведу, со слов Е.М. Лифшица, по памяти пересказ одного из посещений Ландау Ученого совета ИФП АН СССР. После долгих месяцев мучительной болезни Ландау должен был быть переведен Врачебно-трудовой экспертной комиссией на инвалидность — естественно, с потерей должности и зарплаты. Но тогдашний Президент Академии наук М.В. Келдыш посоветовал директору Института физических проблем П.Л. Капице сделать так, чтобы Ландау хотя бы посещал заседания Ученого совета института, что фиксировалось бы по протоколам. Это формально обосновало бы возможность ставить ему в табеле рабочие дни и сохранять занимаемую должность заведующего теоретическим отделом института. И вот впервые после долгого перерыва Ландау появляется в зале заседания, поддерживаемый санитаркой Татьяной Близнец, и садится на свое привычное третье справа место в первом ряду. Время 10.00. Рядом с Ландау сидит И.М. Халатников. Он замечает, что академик зафиксировал взгляд в одном направлении — на часах, висящих напротив. Проходит какое-то время, и Исаак Маркович спрашивает: «Дау, почему ты все время смотришь на часы?» Ландау отвечает: «Мне Кора сказала сидеть здесь, пока большая стрелка не встанет на 6». Как только стрелка дошла до 10.30, Ландау встал, тут же появилась няня и помогла ему выйти из зала.
В книге [Воспоминания…, 1988. С. 282] сам И.М. Халатников делает следующее замечание об этом или, возможно, другом посещении Ландау Ученого совета в 1967 г.: «Зрелище было не из очень приятных». Однако далее Халатников вспоминает с оптимизмом, что Ландау подал реплику о прослушанном докладе: «Обман трудящихся!» Это было любимое выражение, часто употреблявшееся Ландау раньше. Мне кажется, что среди печальных воспоминаний о болезни учителя И.М. Халатников нашел светлую деталь, которую и захотел зафиксировать в мемориальном сборнике.
Наконец, доктор Симонян сделал следующее важное и тонкое заключение психосоматического характера, в принципе объясняющее, почему Ландау даже не пробовал приступать к знакомству с новейшими результатами физики, достигнутыми в мире в годы его болезни (см. выше цитируемый фрагмент из воспоминаний В.И. Гольданского): «В отличие от большинства творческих натур, Дау работал легко, и решение физических проблем воспринималось им как некий процесс наслаждения. Когда задача не давалась ему сразу, он отбрасывал ее и принимался за другую. Поэтому нет ничего удивительного в том, что боли, пусть даже незначительные, мешали ему взять в руки газету, сосредоточиться на чтении».
Крайне неожиданным в истории больного Ландау стало его неприятие Е.М. Лифшица, которое вскоре перешло в яростную враждебность. Это еще одна болезненная тема, которую в обществе физиков-теоретиков все знали, но стеснялись обсуждать публично, хотя между собой постоянно ее затрагивали. Некоторые даже пытались как-то возражать Ландау (Н.Н. Мейман, В.Л. Гинзбург, З.И. Горобец-Лифшиц и, наверное, еще кто-то), но он с яростью отвергал подобные попытки и грубо выгонял миротворцев. Отсутствие попыток открытого и многостороннего анализа «реакции отторжения Лифшица у Ландау» привело к тому, что в «желтой» литературе о Ландау стала постепенно закрепляться версия его жены, которая наделила Е.М. Лифшица чертами корыстолюбца, бездарного карьериста и предателя.
Вот, что написал по этому поводу профессор М.И. Каганов в одном из электронных писем, направленных мне из США: «О книге Коры, конечно, идут разговоры. Многие считают, что совсем ничего не надо предпринимать. В этом есть логика (не следует привлекать к ней внимание), но очень уж противно будет на душе, если все смолчат. К сожалению, уверен, СМИ не смолчат. Кажется, уже есть рецензии, основанные на “как интересно!”»
М.И. Каганов оказался прав. Вслед за книгой Коры стали появляться основанные на ней публикации некоторых журналистов, жаждущих сенсаций (О. Бакушинская из «КП», М.Золотоносов из «МН» и др.). Но, с другой стороны, откуда же заинтересованным читателям, не имеющим прямых контактов с физиками из ландауского круга, получить достоверную и подробную информацию о последнем отрезке жизни и взаимоотношений двух классиков советской теоретической физики?
