Вот после этого оправдания пусть желающие верят всем сладкоречивым потокам любви Коры к Ландау в орнаменте ее постоянного сюсюканья: «Даунька, Даулечка, Заинька».

Правда, ее сын выдвигает сейчас иную версию: якобы в те дни в больнице постоянно находилась другая женщина, которая выдавала себя за жену Ландау. Это тоже более чем наполовину ложь. На самом деле в больницу приходили десятки, даже сотни людей. Неоднократно там бывали и женщины, с которыми ранее Ландау был близок. Всех их Кора видела и раньше. Кажется, чаще других бывала Ирина Р. (которую Кора красочно описывает в своей книге). Но она совершенно точно не выдавала себя за жену Ландау. Один или два раза, кажется, к ней даже обратились с таким вопросом. Естественно, что ответ был отрицательным. Очевидно, что медперсоналу трудно было себе представить, что истинная жена Ландау в эти дни «страдает» у телефона дома.

Уже писалось, что дней через десять после катастрофы Кора упросила врача И.Е. Беляеву положить ее в Академическую больницу, так как ей стало плохо с сердцем. Лежа в больнице, она узнавала о том, что Ландау все еще остается жив…

После того как Ландау пришел в сознание, Кора тут же вышла из своей больницы и изменила линию поведения на противоположную: от полного неучастия — к захвату ключевой роли в делах, происходивших с Ландау. (А ее робость из-за присутствия, по словам сына, «другой женщины», выдававшей себя за жену Ландау, выходит, прошла?) Кора стала в полной мере пользоваться юридическим правом жены принимать многие решения по режиму лечения и содержания больного. Составила список лиц, которых не следовало пускать к Ландау без ее ведома. В этом списке на первом месте был Е.М. Лифшиц.

Был ли у Коры, действительно, сильный страх разоблачения Лифшицем ее неучастия в судьбе умирающего мужа, тот страх, о котором пишет Я.К. Голованов, ссылаясь на Ю.М. Кагана как дежурного от физиков в больнице? Мне представляется, что сильного страха не было. Акцент именно на Лифшица, «который откроет ему глаза на Кору», явно преувеличен и несколько наивен. Во-первых, о неучастии Коры Ландау мог узнать (и, наверное, узнал-таки) от множества людей, помимо Лифшица. И как отреагировал? По-видимому, никак, раз об этом никто не пишет. Во-вторых, Голованов и Каган рассуждают с точки зрения нормальных людей. А Ландау был гением, т. е. крайним отклонением от нормы. Вспомним, что сразу после похорон матери он в тот же день пошел в кино (см. ранее, в Гл. 8). Так ли уж сильно он был в претензии к Коре за ее физическое отсутствие? Он знал ей цену. И к тому же это было бы против его, Ландау, теории счастья, по которой каждый имеет право сам выбирать себе варианты поведения (см. в Гл.8 ответ Ландау на вопрос, можно ли пойти в театр, если тяжело заболеет самый близкий человек? Ландау горячо убеждает, что можно).

Правда, узнав, что Кора не дала денег для его лечения, Ландау скорее всего негодовал бы. Ведь в первые дни после аварии к ней пришла тогдашняя жена Лифшица Елена Константиновна. Ответ ей Коры цитирую по книжке самой Коры: «У меня есть только тысяча рублей. Это все, что осталось после покупки новой “Волги”». Кроме того, я сам помню, как Е.М. Лифшиц рассказывал, что Кора заявила ему, будто у них с Гариком скоро нечего будет есть.

Н.П. Данилова мне рассказала, что Ольга Григорьевна Шальникова, жена академика А.И. Шальникова, близкого друга и соседа Ландау, после этого порвала отношения с Корой — перестала к ней заходить, звонить и принимать у себя в доме.

…В черном списке, составленном Корой, не было З.И. Горобец. Зинаида Ивановна несколько раз навещала Ландау. Первый раз, когда он еще не пришел в сознание. Затем пришла, когда

Ландау уже пришел в себя. Этот визит был коротким. Ландау встретил З.И. приветливо. На вопрос о самочувствии ответил: «Схватили кота поперек живота» (это была одна из его обиходных фраз). «Надо было сигануть в окно» (в предыдущей больнице). З.И. сообщила Ландау, что Женя передает ему привет. Услышав это, Ландау внезапно стал выкрикивать оскорбления в адрес Лифшица («Вор!»). Она спросила: «Дау, кто тебе сказал такую нелепость о Жене?» Ландау в ответ закричал: «Убирайся к чертовой матери!». Последний раз З.И. встретила Ландау, когда он сидел на скамейке во дворе Института физпроблем. Поздоровались. Ландау вяло сказал: «Ты заходи, заходи…».

Суммирование сведений из литературы о болезни Ландау и устных свидетельств многих людей, его навещавших, позволяют прийти к следующему выводу. Больной Ландау, несомненно, был вменяем. И в основном он был способен рассуждать вполне разумно, причем даже о сложных категориях (см. выше его высказывания на различные темы). В то же время Ландау, несомненно, оставался тяжело больным человеком, страдал от соматических болей. По-видимому, где-то начиная с середины 1964 г., у него все сильнее стал развиваться комплекс неполноценности, связанный с ясным пониманием необратимости того, что он больше никогда не станет непререкаемым лидером в мире теоретической физики — единственного, что ему по-настоящему было дорого. В первый период после прихода в сознание он еще этого не осознавал. Тогда он еще иногда принимал Лифшица. Вспомним, что даже во второй половине 1964 г. Лифшиц пришел к Ландау— по приглашению Симоняна и с дозволения Коры. Он задавал ему тестовые профессиональные вопросы, а Ландау на них отвечал (см. ранее). Лифшиц ушел разочарованный. Ландау тоже понял, что ему не удается восстановить свой профессиональный уровень физика-теоретика. Отсюда и его мысли о суициде и раздраженная реакция на попытки посетителей-физиков вести с ним профессиональные разговоры. Однако именно на Лифшица у Ландау все время обострялась избирательная отрицательная реакция.

Ведь Ландау ранее не слишком ценил Лифшица как ученого. Различие их с Лифшицем ученых «рейтингов» было слишком велико. А тут все стало быстро и необратимо меняться. На этом фоне любые сообщения о продвижении Лифшица вперед, происходящем без Ландау, без его согласия, вопреки его предыдущему и нынешнему мнению воспринималось им особенно болезненно: ИФП выдвинул Е.М. Лифшица в член-корры, а Академия — избрала с первого раза (при Ландау Е.М. Лифшица не выдвигали — этого не желал сам Ландау); подготовлен новый том Курса (об этом уже говорилось); Курс выходит во всем мире на все большем числе языков, вот и в ГДР перевели на немецкий, Лифшиц получил за это какой-то гонорар и «не поделился», так сказала ему Кора.

…В последний год жизни Е.М. Лифшица его жена Зинаида Ивановна задала ему вопрос, не считает ли он, что Ландау был когда-нибудь в чем-то к нему несправедлив. И вообще, были ли какие-то теневые стороны в их взаимоотношениях, включая период болезни Ландау. Ответ был категоричен: «Я считаю величайшим счастьем, что судьба подарила мне встречу с Дау, возможность работать с ним, быть его другом. Остальное для меня не имеет значения». Нужно принять как данность эту однозначную позицию, сформулированную Е.М. Лифшицем. Но это не означает отказа от критического ее рассмотрения. Лично мне представляется, что это — декларация, а не расшифровка внутренних размышлений Евгения Михайловича. Он не сказал, что не было ничего сомнительного в их взаимоотношениях с Ландау. Он сказал, что остальное не имеет значения. Он подвел окончательный баланс, в итоге — счастье. И отказался пускать кого бы то ни было в эту свою запретную зону.

Строка в подзаголовке взята из любимого Ландау и Лифшицем стихотворения Давида Самойлова. Она означает, что мы подходим к трагическому финалу шестилетнего промежутка, начавшегося после автокатастрофы, покалечившей Л.Д. Ландау.

…Хирург К.С. Симонян, изучивший историю болезни Ландау во время наблюдений над ним в течение трех лет (1965-68), пришел к следующим двум главным выводам:

1) У Ландау не было ни одной из трех клинических смертей (о которых говорили некоторые доктора и писали журналисты). Клетки мозга, ответственные за память и интеллект не погибли, интеллект все время восстанавливался и мог подойти к неплохому уровню (в вольном переводе из контекста можно заключить, что если бы интеллект и не восстановился до уровня прежнего Ландау, то вполне мог дойти до уровня обычного 70—80-летнего академика);