Во время следствия Пятигорский дал показания главным образом против Кореца, но в некоторой степени и против Ландау. В протоколе допроса свидетеля Пятигорского от 5 декабря 1935 г. есть следующая запись:
«Вопрос: Что вам известно о контрреволюционной деятельности Кореца и его связях?
Ответ: Мне известно, что в нашем институте существовала антисоветская группировка, в состав которой входили Корец, Ландау, Шубников, иностранно-подданные, прибывшие из Германии Вайсберг и Руэманны, прибывшие также из Германии. <…>…со мной вел целенаправленные разговоры и Ландау, говоря, что научные работники-партийцы, которые стоят во главе института, хотят развалить работу института, а для этого они набрали заданий оборонного значения, что снижает общий уровень института».
Пятигорский был единственным коммунистом среди теоретиков отдела Ландау, в который входили еще Е.М. Лифшиц, А.И. Ахиезер, А.С. Компанеец и И.Я. Померанчук. Причем это был убежденный коммунист, обязанный Советской власти тем, что выжил, получил образование, стал преподавателем и ученым. Во время еврейских погромов на Украине у него была убита вся семья. У самого подростка Лазаря Пятигорского отрубили руку. Он уцелел, но стал беспризорником. Как известно, в те годы государство всего за несколько лет решило проблему беспризорных детей и подростков. Ими занималось ЧК во главе с Феликсом Дзержинским. Пятигорский попал в колонию для беспризорников, где получил школьное образование и воспитание в духе Макаренко или, если угодно, — коммунистической идеологии. Несмотря на то, что Пятигорский, как и Корец, боготворил Ландау, не выступить он не мог — прежде всего из чувства партийного долга. Да он и не считал нужным молчать. Он говорил правду и искренне отстаивал те позиции, в которых был убежден. Во всяком случае, Пятигорского нельзя обвинить ни в клевете, ни в лицемерии, ни в карьеризме, ни в том, что он дал показания из трусости. Он верил в справедливость советского суда. Вроде бы и не напрасно верил, так как в те месяцы ни Ландау, ни кто-то еще, кроме Кореца, не был арестован, а Корец по суду более высокого уровня вскоре был оправдан (см. ниже). Однако, может быть, можно приписать Пятигорскому проявление до некоторой степени синдрома Павлика Морозова, который, как известно, донес на отца как на врага Советской пласта. Ведь Пятигорский все-таки дал показания, причем не только против своего идейного противника Кореца, но и против Ландау, перед которым преклонялся.
Г.Горелик сообщает, что «по поводу своих свидетельских показаний 1935 г. полвека спустя он сказал: “Я — коммунист и не мог врать советскому суду. Я сказал правду. Позже я не раз обдумывал это и понял, что не мог поступить иначе”» [Горелик, 1991].
Примером того, как в «женской» литературе о Ландау появляются лжефакты, призванные морально уничтожить намеченную жертву, могут послужить два следующих фрагмента из 4-го издания книги Майи Бессараб, в которых речь идет о Пятигорском: «Впервые выходит книга об академике Льве Давидовиче Ландау, в которой нет белых пятен в его биографии: раскрыта история его ареста и освобождения, названа фамилия предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау — немецкий шпион», — и: «… он не постеснялся появиться в Капичнике и просил у Ландау прощения. Дау не подал ему руки. — “Я негодяев не прощаю”, — сказал он. — Этот человек так и остался стоять с протянутой рукой и со слезами на глазах». [Бессараб, 1990].
Здесь, что ни слово — то лжефакт. Это ясно из опубликованных документов, добытых Г.Гореликом в архивах госбезопасности и Ю.Ранюком в архивах УФТИ и в переписке с Пятигорским.
Во-первых, не было доноса Пятигорского о том, что Ландау— немецкий шпион. Хотя сам Ландау после тюрьмы рассказывал, что его обвиняли в том, что он немецкий шпион, такого пункта нет в обвинительных документах (см. Приложение). В них сказано, что Ландау вел «подрывную вредительскую деятельность» «в составе контрреволюционной группы», «антисоветской группы». Что касается шпионажа, то слова на эту тему, действи тельно, имеются в протоколе допроса, но они относятся к Корецу. Следователь говорит Ландау: «Установлено, что поручения выпустить листовку <…> были даны Корецу представителем немецкой разведки, агентом которой являлся Корец. Вы об этом не могли не знать». Появлению же немецких мотивов в делах Кореца и Ландау, очевидно, послужило то, что в группе, сплотившейся вокруг Ландау, которая выступала против развития оборонной тематики в УФТИ, находились, как уже упоминалось выше, граждане Германии, прикомандированные к институту: А. Вайсберг, Ф. Хоутерманс, Мартин и Барбара Руэманны и другие.
Во-вторых, в показаниях Пятигорского не было корыстной мотивации, под которой в книге М.Бессараб понимается его желание остаться единственным автором в книге «Механика». В отсутствии такой мотивации убежден также Г. Горелик, беседовавший с Пятигорским [Горелик, 1991].
Наконец, М.Бессараб сочинила эффектную сценку с несостоявшимся рукопожатием. О том, как Ландау и Пятигорский встретились в УФТИ впервые после войны пишет М.Каганов: «Бывая в Харькове, Л.Д. в УФТИ не заходил. И зашел в первый раз тогда, когда Кирилл Дмитриевич Синельников, директор УФТИ в те годы, болел и уступил Л.Д. свой кабинете… > Ландау не хотел встречаться с Синельниковым, хорошо помня его поведение в прошлые годы. <…> Ландау <…> выступил в УФТИ с докладом. После доклада непосредственно на сцене Дау обступили: вопросы, приветствия и т. н. Подошел и Пятигорский <…>. За Л.М. Пятигорским тянулась дурная слава: считалось, что он — один из тех, кто виновен в аресте Л.Д. Хорошо помню <выделено мной — Б.Г>: Пятигорский протянул Ландау свою единственную руку. Вторая была отрублена во время еврейского погрома в каком-то украинском местечке давно, когда шла гражданская война. Дау протянутую руку пожал. Через много лет жена Л.М. пришла ко мне в ИФП и принесла копию справки, выданной в КГБ, где сказано, что в деле Ландау фамилии Л.М. Пятигорского нет. Сцена с рукопожатием врезалась в память, хотя сути ее я не понимаю. Скорее всего, сработала “презумпция невиновности”: не было доказательств виновности, хотя, уверен, Дау хорошо помнил, что Пятигорский выступал против его позиции в выборе научной тематики УФТИ, обвиняя Ландау в том, что он отвлекает Институт от решения “истинно важных”, нужных производству задач (все это относится к тридцатым годам, когда подобное заявление воспринималось как серьезное обвинение)» [Каганов, 1998. С. 21]. Правда, книга Каганова вышла в 1998 г., а книга Бессараб — в 1990 г., и она, по-видимому, ничего не знала об описанной им встрече. Вряд ли также академик с ней делился всеми подробностями своих дел и переживаний — в этом можно согласиться с журналистом Д. Новоплянским. Приведем перепечатку его статьи в газете «Правда» от 19 августа 1991 г.
Страшное горе обрушилось на старого коммуниста Леонида Пятигорского. Со страниц книги, выпущенной издательством «Московский рабочий», его объявили предателем, доносчиком. Четырежды повторяли, будто выжигали на нём тавро: «негодяй». Собственно, это был гвоздь нового, дополненного издания. Сенсация. Уже первая фраза мини-предисловия оповещала: здесь впервые «названа фамилия предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау — немецкий шпион». На разных страницах мелькала обещанная фамилия— вот кто в 1938-м оклеветал, посадил в тюрьму и едва не погубил одного из самых талантливых физиков-теоретиков двадцатого века. На странице 123-й раскрывался коварный замысел: убрать молодого Ландау, чтобы присвоить его труд. На странице 125-й суровый вердикт: простить Пятигорского «мог бы только такой негодяй, как он сам».
Обвинения тяжкие. По нынешним временам — вдвойне, втройне. Они потрясли человека, которому уже за восемьдесят. У него доброе имя, учёная степень, учёное звание. Были. Отныне он — презренный стукач — не больше. Бросился в издательство, умолял задержать книгу, пока она не разошлась. Его жалобы отмели, как вздорные. Аргумент один: автор книги — родственница академика, ей нельзя не верить. И это издание — уже четвёртое.
