Корец неохотно вступал в разговоры со мною. В группе людей, которые организовывают склоку (Вайсберг, Корец, Ландау, Шубников, В.Руэманн), он играл, по-моему, видную роль. Его называли организатором положительной программы. Так, якобы в критической статье в стенгазете он дискредитировал двух сотрудников спецлаборатории, членов комитета комсомола, приводил их в пример неправильной политики зарплаты в институте.
У Ландау я видал список сотрудников с указанием их зарплаты, причём против каждого проставлена ещё зарплата, которую следовало бы платить. Думаю, что весь список и вся идея упорядочения зарплаты — в духе статьи Кореца и по идее самого Кореца.
Сам Корец получал зарплату, совершенно не соответствующую его работе в УФТИ. Корец имел чрезвычайно плохое влияние на Ландау. Они находились в дружеских отношениях, очень много бывали вместе, и была явно видна перемена Ландау в худшую сторону по приезде Кореца в институт. Вместо того чтобы осуществлять подготовку кадров организованно, Корец толкал Ландау на путь авантюризма, отрыва от партии, самостоятельных действий, причём всегда в конечном счёте думал о том, что борьба с Давидовичем идёт на «кто-кого», и если потерять в темпе, то Давидович уничтожит институт. Думаю, что большинство вредных идей принадлежат Корецу (новая смета зарплаты, разделение института на две части, если мы не съедим Давидовича, то Давидович съест нас, идея о блокировании с иностранцами и др.) Во всяком случае, говорит он всегда очень демагогически, уверенно, всегда делая вид, что кто не согласен с ним, тот желает гибели институту. На комитете комсомола Корец признал, что скрыл своё соцпроисхождение, а Ландау на следующий день опять убеждал, что не скрыл. В то же время <Корец> убеждал Ландау, что уход Ландау с работы вредно отразится на Кореце. Вот такая двухличность есть характерная черта Кореца. Я уверен, что Корец стоит в центре склоки. Не думаю, чтобы он один мог сыграть вреднейшую, дезорганизующую роль в УФТИ, разлагая сотрудников, противопоставляя себя, свою линию, линии парторганизации, создавая вокруг парторганизации и комсомола нездоровую атмосферу, тем самым проводя практически вредную работу.
Ландау очень часто заводил со мной беседы о порядках в институте. Он говорил мне о том, что институт идёт к гибели, Давидович ведёт институт к развалу. Говорил мне, что спецработы сильно снижают уровень института, что спецработы он выпросил в Москве для того, чтобы выслужиться и загрузить институт спецработой. По его мнению, в институте имеется часть сотрудников — Гей, Заливадный, Музыканский и др. во главе с Давидовичем, которым на руку, чтобы институт шёл вниз — они тогда не вылетят. Ландау несколько раз говорил мне о том, что неправильно построена в институте зарплата. <неразборчиво> Ландау на собрании, бросившему по поводу выступления т. Вальтера: «Интересно, сколько заплатил Вам за это выступление Давидович?» Ландау мне не раз говорил о том, что «слуцкины не грамотны в физике и это факт, а вот считаются физиками». Вообще такая тенденция на изоляцию некоторых служащих (спецлаб) от института. Ландау убеждал меня, например, в необходимости разделить институт на две части — лаборатория Слуцкина совместно с лабораторией ядерной отдельно и, кроме того, отдельно «собственно УФТИ» из Шубникова, Обреимова и Ландау. Ландау говорил мне о том, что спецработа в УФТИ будет провалена, так как её поручили не настоящим физикам, не привлекли научных руководителей. Вообще получилось так: смотрите, что они делают — набирают спецработу, нельзя этого делать. А уж если брать, то необходимо поручать её научным руководителям и, одновременно, говорилось о снижении уровня спецработ. Эти разговоры сначала шли, понятно, по линии критики Давидовича и я тогда разделял в разговоре с Ландау его мнение о том, что Давидович нетактичен, но против его разговоров о спецработах и спецработниках делал решительный отпор. Позже, когда я стал замечать в разговорах Ландау то же, что сказал Вайсберг, я решительно советовал ему действовать через парторганизацию и не вдаваться в авантюры. Но Корец имел сильное влияние на Ландау, и Ландау не хотел никого вполне слушать. По-моему, путь антисоветских разговоров, о которых я говорил, Ландау занимает благодаря Корецу. О том, что от Ландау пахнет Вайсбергом, я заявил Комарову. Дау же говорил, что снятие Давидовича есть первый этап борьбы за развитие физики в Советском Союзе. План он рисовал примерно такой:
1) Добиться снятия Давидовича, 2) Укрепить УФТИ как научную единицу, 3) Сделать из УФТИ центр подготовки кадров. Кореца Ландау называл организатором, т. к. будто бы Корец внёс ему ряд ценных предложений, как готовить кадры. Мне представляется, что в основе своей Ландау не хотел вести антисоветскую линию, но, сблизившись с Корецом, пошёл по враждебному партии пути.
Буквальная травля Стрельникова как научного работника, то, что его не хотели утверждать кандидатом наук в то время, как Бриллиантова утвердили, ещё раз подчеркивает политическую направленность группировки, организовавшей склоку. Я часто говорил Ландау: «Вы против Стрельникова, а почему утвердили Бриллиантова?» Он говорил тогда, что, мол, имела место ошибка, что Бриллиантова утвердили. Когда я говорил о всём этом с Ландау, он мне заявил: «что же я травлю коммунистов, что ли?» Я не мог ему ничего возразить, ибо это означало бы обвинение в антисоветском поступке своего научного руководителя, а в институте парторганизация осторожно подходила к политической характеристике Ландау.
Лично я знаю Ландау с 1932 г., с тех пор, как он приехал в УФТИ. Мне всё время казалось, что он становится всё ближе к партии и партийным взглядам, но так было только до тех пор, как Корец не начал на него влиять. В конце я хотел бы отметить, что, по моему, просто ошибкой назвать творящееся в УФТИ нельзя, как я говорил, в своё время, Заливадному и Комарову и как еще все ясно мне стало потом, в УФТИ склока была только ширмой, методом, который был составной частью более широкой авантюры.
Как видим, этот документ проливает свет на многое, происходившее в УФТИ в те месяцы и впоследствии. Рискну высказать несколько своих соображений.
Каким словом обычно называют подобные заявления в органы госбезопасности — говорить излишне. Значит, не так уж неправ был Ландау в своей оценке поступка Пятигорского. Другое дело, откуда он узнал о существовании этого заявления. Может быть, свой вывод он сделал только на основании показаний Пятигорского на суде над Корецом? (см. письмо Пятигорского Ранюку). Нет, не только. Как сообщает Ю.Ранюк: «Ландау было известно о роли Пятигорского в деле Кореца и о его свидетельских показаниях, касавшихся не только Кореца, но и его самого. Одним из источников такого рода конфиденциальной информации был, как ни странно, начальник Харьковского областного управления НКВД Мазо, который, будучи личным другом директора УФТИ А.И. Лейпунского (члена горкома партии), информировал его о «сигналах», поступавших в НКВД из УФТИ <…>.
Получается, что отчасти права была и М.Бессараб. Конечно, она сильно сместила акценты. По-видимому, свидетельские показания Пятигорского на процессе Кореца и приведенное его заявление в органы не сыграли решающей роли в аресте Ландау. Такую роль сыграла листовка Кореца, который был как раз врагом Пятигорского. Но в ходе следствия по делу Ландау центр тяжести обвинения снова сместился: во-первых— «вредительская деятельность» в УФТИ, и только во-вторых — антисоветская листовка.
Очевидно, смягчающим для Пятигорского обстоятельством может служить и то, что он действовал по искреннему убеждению, а не из подлости или корысти. Об этом говорит и Ю.Ранюк: «Не будем строго судить Пятигорского. Он по-своему понимал свой долг гражданина, комсомольца и друга Ландау. Сирота, воспитанник детского дома, следовательно, “сын железного Феликса” (напомним, что ЧК и ГПУ шефствовали над беспризорниками), мог ли он не выполнить указания своих воспитателей? Он выполнял заказ и собирал “компромат” на Кореца, который был “намечен” к аресту. Не мог он, даже вопреки своей воле, обойти вниманием и Ландау. С этого, собственно, началось “дело УФТИ”. Свой поступок Леонид Моисеевич расценивал как жизненную катастрофу» [Павленко и др., 1998; Ранюк, 1999].
