Академик Андроник Петросьянц, многолетний министр, возглавлявший в 1970-х гг. Главатом СССР: «Среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Все это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним, по многим техническим вопросам, касавшимся танкостроительной и ядерной тематики. В интересах исторической справедливости нельзя не сказать, что Берия <…> сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники, имевшийся в нашей стране. Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимый размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль в полном смысле была неизмеримой» [Прудникова, 2005. С. 205].

Профессор И.Н. Головин, первый заместитель Курчатова: «Берия был прекрасным организатором — энергичным и въедливым. Если он, например, брал на ночь бумаги, то к утру документы возвращались с резонными замечаниями и дельными предложениями. Он хорошо разбирался в людях, все проверял лично и скрыть от него промахи было невозможно…» [Пестов, 1995. С. 146]. Приведем со слов Головина остроумный пересказ об одной из его примечательных встреч с Берия: «Однажды Берия приехал к нам в Курчатовский институт и Головин показывал ему какой-то прибор, поясняя его устройство. В конце показа Берия строго посмотрел на рассказчика, и, по словам Головина, “…по его глазам я понял, что он понял, что я понял, что он не понял. И я испугался”» [Воспоминания…, 2003. С. 129].

А вот что рассказывает о решающей роли Берия в создании ядерного центра в Дубне академик-радиофизик А.Л. Минц: «Мы объезжали окрестности Москвы, изучали геологические условия и множество других существенных факторов. В конце-концов остановились на двух возможных пунктах: район Крюкова — в 40 км от Москвы, и район теперешней Дубны — в 130 км. На заседании Спецкомитета Берия высказался за удаленный район. “Из Крюкова, — сказал Берия, — научные работники будут все время ездить в Москву, а не работать”. Я настойчиво возражал ему, подчеркивая, в частности, что там нет ни железной дороги (и это затруднит строительство), ни достаточного обеспечения электроэнергией. “Ничего, — сказал Берия, — и дорогу построим, и электростанции”. Решили, конечно, так, как хотел Берия» [Фейнберг, 1999. С. 194].

«В первую очередь Берия забрал к себе в комитет собственные натасканные им структуры — Главное управление лагерей промышленного строительства и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий. В первом насчитывалось 103 тысячи заключенных, во втором — 190 тысяч. Также к проекту были подключены военно-строительные части МВД. Командовал всей этой махиной заместитель наркома внутренних дел по строительству А.П. Завенягин. Подключение к работе Спецкомитета структур бериевского ведомства, им самим выпестованных и с ним сработавшихся, позволило сходу набрать невероятный темп» [Прудникова, 2005. С. 195 — цит. по книге Жореса Медведева «Неизвестный Сталин» (М., 2002. С. 170)].

Этим структурам были предоставлены беспрецедентные полномочия. Задания, подписанные Курчатовым и Харитоном, шли немедленно на исполнение, без заранее составленных планов и утвержденных смет расходов. Оплата расходов проводилась по фактическим затратам, чего в СССР не было нигде. «Нам давали все», — вспоминал Харитон. Армия заключенных ГУЛага добывала и перерабатывала радиоактивную руду, строила спецгородки, комбинаты, полигоны. Началось строительство ядерных центров в г. Саров (Арзамас-16), промышленного реактора для наработки плутония на Урале (Челябинск-40), создание предприятий по поиску, добыче и переработке урановых руд, выплавке металла, разделения его изотопов (один лишь завод для выделения урана-235 методом газовой диффузии потреблял такую же электроэнергию, как 100-тысячный город), строительство комбинатов для выделения и очистки плутония.

Под кураторством Берии параллельно велась разведывательная работа. Причем в высшей степени результативно — это описано во многих книгах (см. например, [Берия Серго, 1994; Пестов, 1995]). Чертежи американской атомной бомбы были добыты одним из видных и хорошо информированных физиков-ядерщиков Клаусом Фуксом, который работал в группе британских физиков под руководством Рудольфа Пайерлса, друга Ландау. КБ-11 Харитона делало бомбу по этим чертежам. Таково было указание Сталина и Берии: делать как можно быстрее, не отклоняясь от американского оригинала. Курчатов и Харитон были того же мнения. П.Л. Капица был против, он полагал, что под его руководством можно разработать оригинальный советский вариант атомной бомбы (об этом — чуть ниже). Но ученые в КБ-11 вели также и оригинальные поисково-конструкторские работы, в результате которых, после успешного испытания первой советской плутониевой бомбы, была изготовлена и испытана в 1951 г. вторая бомба, сделанная уже на уране-235. И она оказалась более эффективной.

А теперь стоит подробнее остановиться над характеристикой противостояния США — СССР в период между Хиросимой и первым советским ядерным испытанием, и постараться понять: почему у властей и у почти всех ученых-атомщиков действовал один и тот же императив — как можно быстрее прервать ядерную монополию США.

Угроза американских атомных бомбардировок СССР буквально висела в воздухе в конце 1940-х-начале 1950-х гг. По прошествии более пятидесяти лет многие документы рассекречены. Стало известно, что «уже 4 сентября 1945 года, то есть на следующий день после официального окончания Второй мировой войны (!), в США был подписан Меморандум 329, который ставил перед американскими военными следующую задачу: “Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории” <…>. В списке советских городов, которые должны были разделить судьбу Хиросимы, были Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль — в то время в них проживало 13 миллионов человек. Планировалось также уничтожение Транссибирской магистрали <…> К середине 1948 года был составлен план “Чариотир” согласно которому в первые тридцать дней планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, в том числе 8 бомб на Москву и 7 на Ленинград. На втором этапе, который должен был продлиться еще два года, предполагалось сбросить на СССР еще 200 атомных и 250 тысяч обычных бомб. Оперативный план <…>, представленный комитету начальников штабов командующим американскими ВВС 21 декабря 1948 года, исходил уже из того, что война с Советским Союзом начнется до 1 апреля 1949 года. Американцев тоже поджимало время: по их расчетам СССР создаст свою атомную бомбу не ранее 1952–1955 годов, но советский министр иностранных дел Молотов уже в 1947 году во всеуслышание заявил, что атомное оружие не является тайной для Советов. Вот и гадай: блеф это или на самом деле так оно и есть…» [Прудникова, 2005. С. 197].

Еще определеннее высказался академик А.П. Александров, выдающийся ученый-атомщик, бывший Президент Академии наук СССР, трижды Герой Социалистического Труда. Этот в высшей степени компетентный и мудрый человек сказал (дается точная запись его прямой речи): «У них <США> были рассуждения такие в журналах, я помню. Что вот, мол, немцы захватили всю Украину и значительную часть промышленной части России. И все-таки войну мы выдержали. Что, следовательно, мало уничтожить, допустим, там 80 городов, а надо уничтожить гораздо больше. И что к этому они еще, так сказать, не готовы. Вот в чем было все дело. Что они не могли начать войну, скажем, даже имея сотню бомб. Тогда у них могло быть их примерно около сотни. В 49, в 50 году у них должно было быть около сотни. Я когда-то считал это дело. Данные о том, сколько у них заводов, они публиковали. Это было ясно, мощности не были известны, но примерно можно было оценить. <…> американцы считают, что раньше 54 года нам ничего не создать, а примерно можно было ориентировочно сказать, что они войну развернут около 52 года. Потому что они уже начали накапливать бомбардировщики на этих базах. А просто содержать это дело было бы очень дорого. Так что видно было, что они в 52-м году шарахнут [Александров, 2002, с. 154].