И далее академик А.П. Александров высказался по этому вопросу еще более категорично: <«…> если бы американцы знали, что мы так близко подошли к осуществлению этой цели, знали бы, в каком масштабе у нас нарощены все эти усилия, то они бы тогда развязали войну немедленно. Малейшие сведения об этом, если бы они были достаточно достоверны, могли привести к развязыванию войны. Они, видимо, следили, как только могли, но по всем их представлениям об уровне нашей техники они считали, что это немыслимо. Бывает такой самогипноз» [Александров, 2002, с.156].
Еще можно заметить, что в конечном счете отказ развязать ядерную войну против СССР — как до, так и после появления советской бомбы — есть в большой степени личная заслуга Гарри Трумэна, президента США в 1945—53 гг. Он не отдал приказа об атомной бомбардировке СССР, хотя уже имел военный, политический и психологический опыт, отдав в 1945 г. такой приказ против Японии. Уже одно это, наверное, доказывает нетерпимость положения, когда развязывание атом ной войны зависит от решения (т. е. от состояния психики) всего одной персоны — тем более, что она постоянно находится под давлением окружения, искушаемого отсутствием у противника такого же оружия для ответного удара.
Достоверно известно, что командующий войсками ООН в Корее генерал Макартур однажды потребовал от Трумэна отдать приказ об атомной бомбардировке Северной Кореи и Китая в 1950-м году, когда американские и южнокорейские войска терпели жестокие поражения и почти сдали страну красным. Трумэн в ответ уволил Макартура из армии, но атомной войны не начал. До августа 1949 г. Трумэн понимал, что в ответ на первый американский атомный удар у огромной массы советских войск, стоявших в Германии, Австрии и других странах Европы хватит решимости, сил и времени, чтобы смести гораздо менее закаленные в боях западно-европейские и американские армии, стоявшие в Центральной и Западной Европе. А в прифронтовых операциях атомная бомба не поможет (не бросать же ее на окраины Вены, Берлина, Парижа). Да и в СССР правительство Сталина скорее всего уцелело бы в бункерах и не капитулировало, как правительство Японии. И как потом на практике оккупировать огромные разбомбленные русские территории, зараженные радиацией, как управлять остатками СССР? Поэтому по плану «Чариотир» и планировалось вести атомную войну не менее двух лет. А к этому общественное мнение в странах Запада не было готово. В общем, Гарри Трумэн проявил высшую историческую мудрость, пожалуй, еще не вполне оцененную историками и человечеством.
…Итак, Сталин и Берия сконцентрировали все ресурсы страны, чтобы как можно скорее, за несколько лет проскочить опасный для СССР временной интервал, когда США монопольно владели атомной бомбой. И они преуспели. Естественно, что отрицательный эффект появления бомбы у СССР также имел место. Ведь у Сталина сразу возросла его агрессивная самоуверенность. Как вспоминает дочь Я.Б. Зельдовича Марина Овчинникова, «отец, сокрушаясь, говорил, что если бы Сталин не имел ядерной бомбы, он не развязал бы войны в Корее». В то же время Марина пишет, в известном смысле от имени поколений людей, помнящих те годы страха: <«…> хочу затронуть вопрос, который часто задают не жившие в то время люди, — о моральной ответственности ученых за создание советского атомного оружия. Для всех живших в то послевоенное время — время противостояния нашей страны и США, уже применившей атомное оружие в Хиросиме и Нагасаки, — существовала лишь единственная моральная ответственность — как можно скорее восстановить равновесие сил в мире» [Знакомый…, 1993. С. 80].
Наконец, еще одно соображение. Возможно, кто-то считает, что руководство США не стало бы развязывать мировой ядерной войны в принципе, по моральным соображениям. На это существует исторический контраргумент. По воспоминаниям американских историков и военных, выбор целей в Японии для атомной бомбардировки был «затруднен» тем, что почти все крупные города уже были сильно разрушены обычными бомбардировками. Эффект же от первых атомных бомбардировок стремились получить «в чистом виде». Оставались только Киото, Хиросима и Нагасаки. Президенту Трумэну не советовали бомбить Киото, так как это — древняя столица Японии, святой город, после его уничтожения было бы труднее управлять побежденной нацией. Оставались Хиросима и Нагасаки… Отсюда вытекает, что атомные взрывы над этими городами преследовали в первую очередь не непосредственную военную цель (к августу 1945 г. Япония уже была практически разбита) — а цель продемонстрировать всему миру появление единственной сверхмощной ядерной державы с функциями общемирового полицейского, устрашить — в первую очередь — могучий, но не ядерный сталинский Советский Союз. Абстрактные гуманизм и пацифизм при циничном выборе целей и отдании приказа о сбросе бомб мало что значили на стратегических весах мировой политики.
…Оценивая в целом соотношение положительного и отрицательного эффектов от появления в 1949 г. атомной бомбы у СССР, Ландау, возможно, больше опасался усиления агрессивности со стороны Сталина. Но почти все другие ученые-атомщики были убеждены в том, что положительный эффект много важнее. И потому работали в сверхусиленном режиме. Например, академик Е.Л. Фейнберг вспоминает: «Известно, что наши физики-ядерщики работали на объектах с такой одержимостью, что не отвлекались даже на защиту диссертаций» [Фейнберг, 1999. С. 252]. Правда, существует, как это ни странно, опровержение высказанному наблюдению. Его сделал непосредственный участник Атомного проекта И.М. Халатников. В своем интервью он сообщил: «Физики, привлечённые к атомному проекту, имели право продолжать и свои мирные исследования — в отличие от американских специалистов, которые были изолированы от всего мира и на время полностью прекратили научную деятельность. За годы атомного проекта наша физика не потеряла позиций в науке. Например, в физике низких температур — Институт физпроблем как был лидером в мировой физике, так и остался. Мы печатали статьи в научных журналах, я сделал обе диссертации по физике низких температур — кандидатскую и докторскую». Еще удивительнее, что подобные ситуации имели место даже на объекте, в КБ-11. Историк С.С. Илизаров пишет: «Известно к примеру, что Н.Н. Боголюбова, находившегося в “заточении” в КБ у Харитона“ (выражение И.Н. Головина) совершенно не интересовали инженерные и конструкторские, а также экспериментальные работы на „объекте” и, находясь там, большую часть времени он открыто использовал на собственные научные изыскания». Понятно, что подобное разрешение на «совместительство» ему могло быть дано только на уровне Берия.
Но вернемся к осени 1945 года. Сразу после своего назначения председателем Спецкомитета Берия решил направить к Нильсу Бору молодого физика из МГУ Я.П. Терлецкого с письмом от Капицы, которого Бор хорошо знал и ценил. В письме, составленном нашими ведущими ядерщиками, была просьба ответить на ряд специальных вопросов, касающихся возможности создания атомной бомбы. Несомненный интерес представляет подробный рассказ об этой миссии самого Терлецкого (физика из МГУ, который сам пишет о себе как о штатном сотруднике НКВД). Из его статьи приведем фрагмент о встрече с Берия перед этой поездкой, в которой содержатся вопросы Берия об известных советских физиках и мнения, высказанные о них Терлецким:
«— Знаете ли вы Курчатова? — спросил он.
— Конечно. Это способный ученый, недавно избранный в Академию наук, — ответил я.
— Ну, это ми его сдэлали акадэмиком! — сказал, усмехаясь Берия. — А что можно сказать о нем, как об ученом?
— Если Вас интересует мое мнение, то я считаю, что он действительно крупный ученый, — ответил я.
— Нэт, а что о нем думают и говорят?
— Говорят то же, что и я. Но вообще его мало знают.
— А что вы скажете об Арцимовиче?
— По работам он мало известен, но весьма самоуверен.
— Ви хатитэ сказать, что он нэмножко нахал? Ха-ха-ха-ха! (общий сдержанный смех). Кого еще из ученых вы бы могли порекомендовать для работы над атомной проблемой? — спросил Берия.
