— Хорошо я знаю лишь теоретиков, например, Ландау, а также моего начальника по МГУ профессора Власова.
— Вот, Власова, Власова надо посмотреть, Амаяк!.. (Берия обратился к своему помощнику Амаяку Кобулову)
<…> затем Берия перешел к вопросу о моей поездке. Харитон заметил, что лучше было бы послать Зельдовича. “Он выведал бы у Бора все тонкости атомной проблемы”, — сказал Харитон. Но Берия его оборвал, сказав: “Неизвестно, кто у кого больше выведает. Поедет тог, кто лучше подходит для данной миссии. Его надо только хорошо проконсультировать и составить вопросник”» [Терлецкий и др., 1994; Пестов, 1995. С. 179].
Бор долго беседовал с Терлецким, подтвердил многое, что уже было известно советской стороне. Но он не был в курсе технологических деталей изготовления бомбы, которые составляли самую ценную и секретную информацию. Считается, что практической пользы по этому каналу было получено немного. Но как минимум психологическая польза была. Бор оптимистически оценил возможности СССР в создании атомной бомбы. Он сказал: «Квалифицированные физики, такие, как Капица и Ландау, в состоянии решить проблему, если им уже известно, что американская бомба взорвалась» [Терлецкий и др., 1994].
(В данном контексте — не только для истории, но и для перспективы мира XXI века — интересно привести недавнее утверждение «отца» американской водородной бомбы Эдварда Теллера: «Производство расщепляющихся материалов — самый трудный момент в создании ядерной бомбы. Когда страна достигнет этого и успешно его осуществит, то можно считать, что через несколько месяцев она будет обладать бомбой» [Создание…, 1995. С. 57].)
Ю.Б. Харитон вспоминает: «Курчатов сумел уговорить Ландау организовать группу теоретиков для помощи в создании водородной бомбы». [Голованов, 2002. Т. 3. С. 178].
Относительно роли Ландау и его группы в Атомном проекте рассказывают академик И.М.Халатников и член-корреспондент АН СССР Б.Л. Иоффе. Первый из них входил в эту группу. Второй входил в группу И.Я. Померанчука из ТТЛ и тесно контактировал с первой группой. Слово — И.М. Халатникову.
«Начало атомной эры в Институте физпроблем я запомнил очень хорошо. Как-то в июле или августе (1946) я увидел, что Капица сидит на скамеечке в саду института с каким-то генералом <Обратите внимание: примерно 8 месяцев спустя после жалобы Сталину на Берия и освобождения Капицы от членства в Спецкомитете. Замечание делается в связи с сомнительностью легенды о мести Капице со стороны Берии, см. далее в этой главе. — Прим. Б.Г>. Сидели они очень долго. У Капицы было озабоченное лицо. Мне запомнилось на всю жизнь: Капица, сидящий с генералом в садике. После смещения Капицы в институте воцарился генерал-лейтенант Бабкин. Официально он назывался уполномоченным Совета министров, фактически был наместником Берии (до того служил министром госбезопасности в какой-то среднеазиатской республике). Директором института назначили А.П. Александрова. Он переехал из Ленинграда и вселился в коттедж Капицы. Других деликатных ситуаций в связи с переменой руководства, пожалуй, не возникало. Анатолий Петрович был очень доброжелательный человек и сохранил атмосферу, созданную в институте Капицей».
«В декабре 1946 года меня перевели из аспирантов в младшие научные сотрудники, и Ландау объявил, что я буду заниматься вместе с ним атомной бомбой. В это время в теоротделе Ландау было всего два сотрудника: Е.М. Лифшиц и я. Задача, которую поручил нам Ландау, была связана с большим объёмом численных расчётов. Поэтому при теоротделе создали вычислительное бюро: 20–30 девушек, вооружённых немецкими электрическими арифмометрами, во главе с математиком Наумом Мейманом.
Первая задача была рассчитать процессы, происходящие при атомном взрыве, включая (как ни звучит это кощунственно) коэффициент полезного действия. То есть оценить эффективность бомбы. Нам дали исходные данные, и следовало посчитать, что произойдёт в течение миллионных долей секунды.
Естественно, мы ничего не знали об информации, которую давала разведка. Должен сказать, что развединформация, опубликованная сейчас прессой (об этом писали газеты от “Правды” (16.7.92) до “Washington Post” (4.10.92), а также “Московский комсомолец” (4.10.92), “Независимая газета” (17.10.92)), произвела на меня огромное впечатление. Уж такие детали были описаны в этих донесениях! Но мы, повторяю, этого не знали. Да и всё равно, конечно, оставался вопрос, как это воплотить, как поджечь всю систему.
Рассчитать атомную бомбу нам удалось, упростив уравнения, выведенные теоретиками. Но даже эти упрощённые уравнения требовали большой работы, потому что считались вручную. И соответствие расчётов результатам первых испытаний (1949 год) было очень хорошим. Учёных осыпали наградами. Правда, я получил только орден. Но участникам уровня Ландау выдали дачи, установили всяческие привилегии — например, дети участников проекта могли поступать в вузы без экзаменов» [Халатников, 1993].
Б.Л. Иоффе пишет, что в 1950 г. он занимался уточнением расчетов «трубы». Это был первый и основной проект водородной бомбы. Его предварительные расчеты, проведенные в 1949-50 гг. группой Я.Б. Зельдовича, не дали определенного результата: баланс энергии для трубы был примерно нулевой с точностью до фактора 1,5–2. Предстояло провести принципиально новые расчеты с большей точностью. «Сначала нам предстояло проверить отчет Ландау, Лифшица, Халатникова и Дьякова» [Иоффе, 2004 с. 134]. Сразу же отметим, что здесь мы узнаём о еще одном сотруднике группы Ландау — Сергее Павловиче Дьякове. Это был чрезвычайно талантливый теоретик, нелепо погибший в 1954 г. в возрасте всего 28 лет. Он утонул в Москве-реке из-за перевернувшейся лодки. Его творчеству А.А. Рухадзе посвятил статью в УФН (1993, т.163.) Б.Л. Иоффе продолжает: «Проверяя его, мы <с Алексеем Петровичем Рудиком> обнаружили, что расчет неверен». Правда, автор не поясняет, в чем состояла ошибка и как ее исправили. Еще дальше: «Вычисления были завершены в конце 1952 г. В результате баланс энергии оказался отрицательным, т. е. если принять за единицу энергию, выделяющуюся в ядерных реакциях, то энергия, вылетающая из трубы, составляла 1,2. Система не шла, такую бомбу принципиально нельзя было сделать. <…> возник вопрос, нельзя ли найти какие-либо неучтенные физические эффекты, которые могли бы улучшить баланс или же как-то видоизменить систему с этой целью. <…> В обсуждениях, помимо людей из групп Померанчука и Зельдовича, участвовали Б.Б. Кадомцев и Ю.П. Райзер из Обнинска. Они изучали сходную систему — «сферу». Хотя с самого начала было ясно: она требует очень много трития и в ней нельзя добиться того эффекта, на который надеялись в «трубе» — неограниченной силы взрыва. <…> Для участия в этих обсуждениях приглашался и Ландау. Когда к нему обращались с вопросом, может ли тот или иной эффект повлиять и изменить ситуацию, его ответ оказывался всегда одинаковым: «Я не думаю, что этот эффект мог бы оказаться существенным. После того как выяснилось, что «труба» не проходит, Померанчук сказал, что у него нет идей, как улучшить систему, и поэтому продолжать эту работу он не может. Он предложил мне заняться изучением оставшихся не вполне ясными вопросов <…>. Но я отказался, заявив, что у меня тоже нет идей. Так как желающих продолжать работу не нашлось, проблему закрыли. Позиция Ландау здесь была очень важна. Когда он говорил, что не думает, будто такой-то эффект может оказаться существенным, то даже у тех, кто вначале хотел заниматься таким расчетом, такое желание пропадало. Сходную позицию занимал Е.М. Лифшиц — он по возможности старался оставаться в стороне, во всяком случае, не проявлять собственной инициативы» [Иоффе, 2004, с.135].
Теперь остановимся на отношении к Атомному проекту П.Л. Капицы и на его, как часто пишут, опале. Во-первых, эта тема тесно связана с участием в проекте группы Ландау; во-вторых, по поводу опалы Капицы существует схематическое представление, которое не вполне соответствует исторической хронике событий. Имеется в виду следующая общеизвестная схема (adopted by repetition); Капицу включают в Спецкомитет — у него возникает конфликт с Берия — Капица жалуется Сталину на Берия — Берия пытается репрессировать Капицу — Сталин увольняет последнего. Однако якобы он говорит, обращаясь к Берия: «Я тебе его сниму, но ты мне его не трогай!» [Капица. Тамм. Семенов, 1998. С. 200], [Фейнберг, 1998] Уже само происхождение этой фразы весьма сомнительно. Кто ее мог слышать непосредственно из уст Сталина, записать и позже опубликовать?! — источников не указывается. Впрочем, Капица мог и сам интерпретировать примерно такими словами обстоятельства своего увольнения, разумеется, в предположительной форме, по ясняя собеседникам позицию Сталина. А потом уже фраза попала в легенду без всякой предположительности.
