Конкретных персон школы Ландау можно было лицезреть на еженедельном семинаре Ландау по теоретической физике в Институте физпроблем. (Начались семинары Ландау еще в Харькове в середине 1930-х гг.) Каждый четверг семинар в ИФП начинался ровно в 11.00. «Но обычно все приходили заранее. Когда до начала оставалась одна-две минуты и почти все участники семинара, а их было примерно 10–12 человек, уже сидели на сцене за прямоугольным столом, Ландау шутя говорил: “Осталась еще одна минута, подождем, может быть, Мигдал придет”. И, как правило, тут же открывалась дверь и появлялся А.Б. Мигдал. Семинару посвящены шуточные стихи А.С.Компанейца:
Принципы подготовки к семинару и регламент его проведения были выработаны самим Ландау. Вот, как их описывает И.М. Халатников. «Задача, стоявшая перед докладчиком на семинаре, была не из легких. Он должен был с полным пониманием изложить содержание многих отобранных статей. Подготовка реферата требовала большой затраты труда и немалой эрудиции. Никто не мог сослаться на свою некомпетентность в каком-либо вопросе для оправдания невозможности прореферировать ту или иную статью. Здесь-то и сказалась универсальная подготовка, которую давал теорминимум. <…> До тех пор пока у Ландау или других участников семинара оставались вопросы, докладчик не имел права покинуть “арену”. Далее Ландау оценивал результаты <…> Если результат был выдающимся, то его вносили в “Золотую книгу” <Е.М. Лифшиц использует название “Золотой фонд”. — Прим. Б.Г.>. Если при обсуждении статьи возникали интересные вопросы, требовавшие дальнейшего исследования, то эти вопросы записывались в тетрадь проблем. Эта тетрадь регулярно велась до 1962 г., и из нее молодые физики черпали задачи для серьезных научных исследований. Некоторые статьи объявлялись “патологией”. Это значило, что в статье, либо в постановке задачи, либо в ее решении нарушены принципы научного анализа (естественно, речь шла не об арифметических ошибках). Сам Ландау физические журналы не читал, и, таким образом, семинар превращался в творческую лабораторию, в которой ученики Ландау, питая его научной информацией, учились у него глубокому критическому анализу и пониманию физики» [Воспоминания…, 1988. С. 269].
Пояснение к термину «патология» у Ландау дает Л.П. Горьков [Там же, С. 102]: «Дау часто говорил, что 90 % работ, публикуемых в том же “Physical Review” <самый известный физический журнал в мире. — Прим. Б.Г.> относятся к разряду “тихой патологии” <…> Это был вполне мирный и рабочий термин, так как под определением подразумевалось только, что автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области. Не исключалось, что “патолог” может сделать и хорошую работу. (Не исключалось и обратное, именно, что сильный человек может испустить “патологическую” работу “ни о чем”) Был, правда, еще “бред” или “бредятина”. <…> Но что вызывало в Дау раздражение — это псевдоученые труды, когда пустая суть дела пряталась за ненужной математикой, тяжеловесными фразами. И уж прямую ненависть вызывала агрессивная претензия на научный результат, самореклама (“Эксгибиционизм!” — кричал он) и, конечно, научный обман, закрывание глаз на то, что результат или утверждение противоречит общеизвестным истинам». <Прочитав этот абзац, возможно, иной читатель поймает себя на мысли: какое же множество подобных «научных» работ и работников мы сами встречали! — Прим. Б.Г.>.
Характеристику негативных тонов и супертонов отношения Ландау к научным работникам дополняют следующие фразы из воспоминаний И.Е. Дзялошинского [Там же, С. 121]: «Тщетно раз согрешивший работал бы потом день и ночь или проявлял чудеса понимания. Ландау не менял своего мнения никогда, и лентяй или упрямец отлучались. “Эксгибиционистом” признавался человек, не умевший рассказывать своих (или чужих) работ, но готовый делать доклады где угодно и не взирая ни на какие трудности. Графомания и эксгибиционизм, будучи грехами серьезными, не считались, однако, смертными. <…> В ландауской феноменологии грехи как дефекты человеческой души сосуществовали с недостатками интеллекта. Так, приличная доза глупости вместе с упрямством и графоманией порождала удивительное существо — патолога, т. е. трудолюбивого и тщеславного дурака».
А вот, что пишет о семинаре Ландау постоянный Ученый секретарь семинара А.А. Абрикосов:
«Взять хотя бы его семинар, который он объяснял тем, что сам очень не любит читать статьи и предпочитает, чтобы ему их рассказывали другие. <…> Я приносил ему журналы, и он отмечал, что надо рассказывать. Я составлял картотеку, и “очередники” (а очередь была строго по алфавиту) выбирали оттуда себе карточки. Не было большего греха, чем плохой доклад. Дау устраивал выволочку (любимое ругательство было “гусь!”), а если это повторялось, то человека отстраняли от докладывания, и Дау никаких дел по науке с ним больше не имел» [Там же, С. 35].
Вместе с тем Абрикосов рассказывает следующий анекдотичный случай, показывающий, что Ландау ценил остроумные и нестандартные поступки людей и тогда прощал им даже тяжкий грех необязательности: «Как-то В.Г. Левич не пришел на собственный доклад: то ли что-то случилось, то ли не подготовился. На следующий раз было видно, что Дау уже “разводит пары”. Явился Левич, подошел к Ландау и, прежде чем тот успел раскрыть рот, сунул ему бумажку. Дау прочел и начал дико хохотать. Это была справка по всей форме, за подписью и печатью, о том, что В.Г. Левич умер. Левич был прощен» (Он был «отлучен от церкви» несколькими годами позже за то, что поставил своего директора академика А.Н. Фрумкина соавтором в свою работу — из карьерных соображений, как считал Ландау [Дробанцева-Ландау, 2000].)
«На семинаре царила полная демократичность, — пишет М.И. Каганов, — <…> Каждый участник мог в любую минуту прервать докладчика, требуя разъяснения или высказывая свое неодобрение. Бытует много рассказов о жесткости Ландау в оценке работ, рассказов о том, как тот или иной выступающий был прогнан. Действительно, если выяснялась несостоятельность работы, или автор (либо докладчик, реферирующий чужую работу) не мог объяснить существа дела, он безжалостно лишался слова. Раздавалось сакраментальное: “Алеша, что у нас дальше?” Но следует помнить, что истинной причиной жесткости было абсолютно бескомпромиссное отношение Ландау к науке. А правильность или неправильность результата не зависит от того, получен он близким другом или совершенно посторонним. Ландау нередко защищал докладчика от нападок слушателей. До сих пор многие повторяют часто слышанную от него фразу: “Автор обычно бывает прав”. <…> Демократичность в окружении Ландау была очень откровенная, <…> простота отношений была естественна, никому не демонстрировалась. Многие говорили друг другу “ты”, многие говорили “ты” Ландау, никого не удивляли споры (иногда в резкой форме) между учеными разного возраста и положения» [Каганов, 1998. С. 10, 12].
