И.Л. Фабелинский рассказывает о необычном эпизоде с Нобелевским лауреатом индийским физиком Ч.Раманом, приехавшим в Москву в конце 1950-х годов и выступившим на семинаре Ландау, чтобы обсудить свою «новую теорию твердого тела» [Там же, С. 247]: «Докладчик говорил по-английски. Через 15–20 минут, а может быть и раньше, Л.Д. Ландау стало ясно, что излагается неправильная теория, и он короткой репликой по существу предмета буквально пригвоздил докладчика. Не будучи в состоянии дать сколько-нибудь разумный ответ по сути замечания, докладчик буквально взбесился. Он стал размахивать руками, топать ногами и поначалу издавал громкие нечленораздельные звуки. Затем он с выпученными глазами уставился на Льва Давидовича, сидевшего в первом ряду, и заорал: “А!!! <…> Если у тебя большой чуб (forelock), так ты можешь говорить, что хочешь…” Далее я не разобрал и не помню точно, поток каких бранных слов еще обрушился на Льва Давидовича, а он спокойно встал и вышел из зала, где разыгралось все это неприличие». Замечу, что принципиально реагировать на «патологию» Рамана было в то время не так-то просто: Раман был иностранным членом АН СССР и культовой фигурой в «борьбе за мир», лауреатом Ленинской премии «За укрепление мира между народами».

А вот — «ортогональное» мнение о семинаре, высказанное профессором МГУ, старым фиановцем, а ныне главным научным сотрудником ИОФАН А.А. Рухадзе, который проводит любопытное сравнение между семинарами Ландау и Гинзбурга.

«В теоротделе <ФИАН> были и другие семинары, в частности семинар И.Е. Тамма, работал тогда и знаменитый семинар Л.Д. Ландау. Но они были парадными, на них рассказывались завершенные работы, семинар Ландау был к тому же “злым”. Семинар же Гинзбурга, во-первых, был очень доброжелательным <…>, а во-вторых, <…> он был рабочим, на нем рассказывались незавершенные работы, поэтому после этих семинаров люди уходили с зарядом новой активности, особенно докладчики» [Рухадзе, 2003. С. 31]. В этой же связи А.А. Рухадзе так пишет о И.Я. Померанчуке: «О нем ходили разные легенды. Говорили, что он — самый талантливый ученик Л.Д. Ландау, и наверное это действительно так. По крайней мере, он был единственным, кто на семинарах Ландау по четвергам мог возразить Ландау, не будучи обруганным, и, как правило, оказывался прав» [Там же, С. 28].

В связи с этими замечаниями приходит в голову следующая версия, касающаяся загадочной истории с первоооткрытием «абрикосовских вихрей» в жидком гелии[41]. Может быть, А.А. Абрикосов поделился возникшей у него и вчерне просчитанной идеей о таких вихрях с одним лишь Ландау? Ведь он знал, что у них не принято выносить на семинар незавершенные работы, тем более революционную идею, не поддержанную Ландау в личном разговоре. Скорее всего Абрикосов и сам не был тогда убежден в ее правильности, поэтому и не поделился со своими коллегами. Он убедился в существовании «своих» вихрей в сверхпроводниках второго рода только несколько лет спустя, прочитав статью Фейнмана, в которой сообщалось о подобных вихрях, теоретически открытых последним в гелии, (см. в Главе 5 о вихрях, «забракованных» Ландау, которому их демонстрировал Андроникашвили, не понимавший природы странного явления.). Поэтому ничего не слышали об идее А.А. Абрикосова ни В.Л. Гинзбург, ни И.М. Халатников, работавшие в те годы по теме сверхпроводимости, ни Е.М. Лифшиц, который резко выступил впоследствии в защиту Ландау и против приоритета Абрикосова (см. переписку Лифшица и Бардина ниже, в подразделе «А.А. Абрикосов»). Нет сомнений в искренности Е.М. Лифшица. Но Евгений Михайлович принципиально всегда разделял позицию Ландау. Это делает ему честь как абсолютно верному другу, но в историческом смысле не исключает ошибок в оценке поступков последнего.

Правда, если мои колебания «в пользу первооткрытия Абрикосова» обоснованы, то тогда нелегко объяснить, почему, получив сообщение об открытии вихрей Фейнманом, Ландау не поделился с Лифшицем тем, что уже раньше слышал о них от Абрикосова. Более того, по словам Лифшица (в указанной переписке с Бардиным), Ландау сам пришел к идее о вихрях. Получается, что Ландау вовсе забыл о более раннем обсуждении этой идеи с Абрикосовым. При обсуждении этой истории мною с теоретиками из ФИАН-ИОФАН выяснилось, что они тоже осторожно поддерживают версию Абрикосова. По словам А.А. Самохина, В.П. Макарова и В.И. Манько, которые в течение многих лет общались с теоретиками школы Ландау, у главы школы и среди большинства его учеников был вполне приемлем известный афоризм самого Ландау: «Некоторые считают, что учитель обкрадывает учеников, другие считают, что ученики обкрадывают учителя. Я считаю, что правы и те и другие, и это взаимное обкрадывание прекрасно». В этом смысле сильное впечатление производит рассказ Б.Л. Иоффе об истории с открытием Ландау принципа сохранения комбинированной четности [Иоффе, 2004, с. 20–22]. Построить ближе к истине картину об открытии вихрей могли бы помочь теоретики из окружения Ландау, но они молчат (кроме самого А.А. Абрикосова).

Чтобы закончить тему ландауского семинара на жизнерадостной ноте, процитирую описание следующего замечательного эпизода, получившего широкую огласку [«Физики шутят», 1968. С. 278]: «Когда Нильс Бор выступал в Физическом институте Академии Наук СССР, то на вопрос о том, как удалось ему создать первоклассную школу физиков, он ответил: “По-видимому, потому, что я никогда не стеснялся признаваться своим ученикам, что я дурак…” Переводивший речь Нильса Бора Е.М. Лифшиц донес эту фразу до аудитории в таком виде: “По-видимому, потому, что я никогда не стеснялся заявить своим ученикам, что они дураки…” Эта фраза вызвала оживление в аудитории, тогда Е.М. Лифшиц, переспросив Бора, поправился и извинился за случайную оговорку. Однако сидевший в зале П.Л. Капица глубокомысленно заметил, что это не случайная оговорка. Она фактически выражает принципиальное различие между школами Бора и Ландау, к которой принадлежит и Е.М. Лифшиц».

Лев Давидович Ландау отличался необыкновенной способностью, как он сам говорил, «тривиализовать проблему». Тривиализовать означает здесь найти наиболее простой способ объяснения, не отступая от истины. Он был врагом всякой туманности, многозначности, часто скрывающей некомпетентность, неумение или нежелание поискать более простых объяснений. Иллюстрацией может послужить поразительный ответ, который Ландау однажды дал на вопрос студента о том, является ли электрон корпускулой или волной: «Электрон — не корпускула и не волна. С моей точки зрения, он — уравнение, в том смысле, что лучше всего его свойства описываются уравнением квантовой механики, и прибегать к другим моделям — корпускулярной или волновой — нет никакой необходимости» [Рындина, 2004, № 5].

Следуя своему принципу тривиализации истины, Ландау считал, что нередко истины облекают в многослойные одежды, и получается, что «из-за леса дров не видно». Так, в частности, обстоит дело с преподаванием теоретической механики и математики в вузах СССР (в России ничего не изменилось). Хорошо известно, как Ландау переделал коренным образом курс «Механики», сделав ее первой частью теоретической физики. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. Л.Д. Ландау вел этот курс на первом потоке третьекурсников физфака МГУ, тогда как на втором потоке номинально тот же курс вел доцент В.Петкевич. Курс последнего был нормально-стандартным, как в большинстве втузов страны. Курс Ландау — оригинальным, глубоко физичным (основанным на принципе наименьшего действия).

Но реформировать преподавание математики Л.Д. Ландау не успел. В этом кратком подразделе будут приведены основные соображения Ландау о том, как следует преподавать математику физикам в вузах. Добавлю от себя, что те же принципы можно относить и к преподаванию математики для всех других специальностей — по-видимому, кроме собственно математики (правда, я не слышал, чтобы Ландау как-то оговаривал особенности преподавания математики на мехмате).