К этому моменту оба инженера уже даже перестали делать вид, что заняты работой. Впервые за десять минут Проспер заговорил:

– Продолжайте снимать.

Наверное, он все-таки сломался от слишком сильного напряжения, подумала я.

Фигура Бэзила исчезла в тумане, но его роскошный непобедимый баритон продолжал звучать:

– И как от этих бестелесных масок, от них не сохранится и следа...

Золотые шары, которые должны были висеть в подсвеченных струях воды (воспроизведение одного из фокусов Саломона Де Каюса), начали разлетаться по полу пещеры. Взгляд Проспера неудержимо притягивался к одному из внешних мониторов. Я заметила, что музыканты, находившиеся слишком далеко, чтобы понять, что происходит, заиграли свою изощренную мелодию. Исполнитель на табла стал отбивать ритм раги, сходный с пульсами старого кокаиниста и с моим. Многолюдная толпа паломников со статуями Ганеши, увидев облака тумана, выплывающие из пещеры, приняла их за часть общего плана Мастера, и подняла статуи, приготовившись к вхождению в море.

– Продолжайте снимать, – снова произнес Проспер очень спокойным и уверенным голосом.

Он улыбался.

И только тогда я поняла, что же все-таки происходит и что он скорее всего победит и на этот раз.

Вход в пещеры был умело превращен художником в слегка «индианизированный» театр якобитского периода с так называемыми небесами, закрывавшими и защищавшими половину открытой сцены, над которой нависал купол в стиле Моголов вместо английской «голубятни».

На протяжении съемок фильма Проспер держался условностей, характерных для театров шекспировской эпохи, что позволяло ему снимать ночные сцены на залитой солнцем площадке. Теперь же, глядя на экран монитора, я видела танцовщиц, карликов, прокаженных, заклинателей змей, выходящих из пещеры, прикрывая глаза рукой от ослепительного солнца, а вздымающиеся клубы искусственного тумана придавали им облик актеров, спасающихся от чудовищного пожара, вспыхнувшего за кулисами. Кадры, которые я видела на мониторе, обладали удивительной, незабываемой силой.

Фильм моего свояка, несомненно, станет художественным триумфом. Шедевром.

– Мы созданы из вещества того же, что наши сны... – произнес Бэзил.

Камера медленно отъехала назад, чтобы в полном объеме вместить все величие грандиозного зрелища, созданного Проспером Шармой.

В это мгновение появилась первая хиджра. Бина, сбросившая вуаль, под которой открылась вторая кожа из латекса с такими же шрамами, как у Сами, кожа, иссеченная и изрезанная, с широкими браслетами из обнажившихся сухожилий на запястьях. Это почти и в самом деле была кожа Сами, взятая напрокат у Сатиша с его модели.

Проспер начал было отрицательно покачивать головой и вроде бы сказал:

– Нет, – но слишком тихо, чтобы его кто-то мог расслышать среди грохочущей музыки.

За Биной последовала вторая хиджра с такой же кожей из латекса, на этот раз имитирующей кожу Майи. Вскоре длинная вереница Сами и Май танцевала на всех мониторах, расставленных перед нами. И, перекрывая звуки живой музыки, звучала запись голоса Майи из того ее последнего фильма, который я так хорошо помнила:

Уличный торговец пиратскими аудиокассетами с радостью продал нам старую запись песни.

Камера отъехала назад. И мы увидели, что там, где над съемочной площадкой на громадном экране должны были реветь морские валы сезона дождей, вместо них предстала живая картина из украденных фотографий Сами, скопированных нами прошлой ночью и проецируемых на экран одна за другой со специфическим дрожанием, характерным для плохой анимации.

Несмотря на то что Проспера на этих снимках было практически невозможно узнать из-за сильного искажения в ходе оцифровывания, другие лица были вполне узнаваемы. Некоторые из изображенных на фотографиях имели друзей, деловых партнеров, политических союзников или (что значительно хуже) врагов среди присутствующих здесь важных персон. И пока камера переходила с одного знакомого лица и менее знакомой задницы на другое, всем постепенно становилось ясно, что же все-таки происходит.

– Остановить! Вырезать! – крикнул Проспер, но слишком поздно.

Послышался звук лопающихся ламп, и один за другим из строя вышли несколько софитов.

– И распечатать, – добавила я.

И вот я осталась со всеми этими историями. И кто может сказать, какая из них правдива?

В своем биографическом бестселлере, посвященном Просперу Шарме, написанном через несколько лет, Бэзил Чопра утверждает, что причиной всех тех непростительных поступков, которые, по слухам, распространявшимся в бомбейвудской среде, совершил Проспер, явился невероятный психологический стресс, вызванный сложнейшими съемками «Бури», оказавшейся последним фильмом для них обоих. Если Проспер действительно причастен... Бэзил в своей книге постоянно подчеркивает, что все эти омерзительные истории не более чем слухи, сплетни, пустые россказни, основанные на незначительных и крайне ненадежных фактах.

Но слухи – мощное оружие. Они сделали для Проспера то, что не смогла сделать полиция даже после того, как я передала им все остававшиеся у меня материалы. Проспера ждал другой приговор, выносимый не в зале суда, приговор людей его круга, более страшный, чем любое обычное тюремное заключение, приговор, начисто лишенный всякой романтики: вечное отлучение от славы. Будущее в безвестности, без денег и влияния, без всякой надежды на амнистию. Бомбейвуд, так же, как и его калифорнийский собрат, не любит проигравших.

Уход муссона – более спокойный период, чем его приход, хотя время от времени кое-где еще может разразиться настоящая буря. Индийский поэт VI века назвал его временем «ярких зорь и облаков бегущих... когда над озером гортанны крики цапель, лягушки замолкают и змеи уползают в темноту».

К концу сезона дождей празднества обычно посвящаются призыванию богов. Во время Дивали, праздника, отмечаемого в октябре и знаменующего собой официальное завершение муссона, границы между миром живых и мертвых исчезают и, как считается, мертвые очень близко подходят к живым.

Но и к октябрю тело Роби так и не удалось отыскать. И несмотря на то, что я много раз искала Гулаба у входа в отель «Тадж-Махал», я больше его никогда не встретила. Мужчина с характерной узкой фигурой из старой школы английского языка Гулаба, которая находилась за кинотеатром «Голиаф», сообщил мне, что его бывший ассистент в один прекрасный день исчез и с тех пор больше не появлялся. Я подумала об Ариэле в театре шекспировских времен. Он, наверное, носил плащ с надписью «Невидимый». Нищета сродни такому плащу.

Ашок вернулся к своей таинственной профессии, и примерно через месяц после того, как я передала ему свои «улики», я получила от него по почте пару газетных вырезок. В одной из них сообщалось, что иностранные инвесторы проекта, связанного с «Голиафом», вышли из сделки по перестройке зданий этого района в современный гостиничный комплекс, объяснив свое решение нестабильностью политической ситуации в Бомбее. Новость, радостно встреченная нынешними обитателями комплекса «Голиаф».

В другой вырезке говорилось о возвращении коллекции золотых мохаров и похищенных храмовых статуэток. Деньги на расследование, как утверждалось в статье, были предоставлены «Фондом Тилака». Никакие конкретные имена в статье не упоминались.