По словам Шреника, этот дом назывался Слоновым Домом из-за барельефов на воротных столбах. Он был похож на многие здешние городские дома богатых торговцев, и благодаря тонкой резьбе и трем ярусам широкой нависающей крыши он очень напоминал китайскую пагоду со срезанным верхом. Над крышей здания возвышалось несколько высоких пальм, что сохранились с того времени, когда здесь из них получали пальмовый сок. Что же касается рыбацкой деревни Мачча-грама, от которой произошло название этого старинного португальского квартала – Мазагаон, от нее не осталось и следа.

Не слишком презентабельно выглядел и перекупщик. Он сидел, скрестив ноги и расстегнув рубашку на груди, на циновке, тучный и оплывший. Над нами вокруг единственной сорокаваттной лампочки жужжали мухи. Время от времени наиболее отважное из насекомых приближалось к нам, кончик языка перекупщика появлялся между толстых губ, делая его похожим на лягушку, приготовившуюся схватить жертву, он поднимал свою мухобойку, и – шлеп! – еще одно крошечное мертвое тельце валяется на полу. Всякий раз, когда он наносил удар, я подпрыгивала от неожиданности.

Шреник предупредил меня, что прежде, чем мы перейдем непосредственно к делу, придется пройти определенный ритуал, но я не предполагала, что это будет нечто настолько первобытное.

Слуга открыл шкаф в старинном португальском стиле, единственный предмет мебели в комнате, за исключением жестяной коробки, стоявшей между нашими двумя циновками, и извлек оттуда несколько мешочков из выцветшей красной ткани. Я сделала глоток чая из прозрачной китайской чашечки и развязала первый мешочек. Внутри находились эротические миниатюры, демонстрировавшие характерное для дешевых местных поделок преувеличенное внимание к деталям.

– Не стоит пенисы изображать столь яркой гуашью, – заметила я. – И у женщин волосы на лобке слишком четко выписаны. И все же не так уж и плохо. – Я взглянула прямо в глаза своему экзаменатору. – Для копий.

Перекупщик ничего не ответил, но глаза его сузились.

Следующий мешочек оказался более многообещающим. Первая работа – изображение девушки с глазами газели, созерцающей муссонные облака из дворцового окна, развалилась на четыре кусочка, как только я взяла ее. На второй, с пятнами плесени и сильно поврежденной белыми муравьями, в темно-оранжевых и ржаво-красных тонах были изображены фигуры, сидящие за низким восьмиугольным столом.

– Марвари, – воскликнула я. – Потрясающе!

Глаза перекупщика сверкнули.

– Очень хорошая копия. – У меня начали потеть ладони. – Конец девятнадцатого – начало двадцатого века, как мне кажется.

ШЛЕП! Еще одна маленькая жизнь прервалась.

– Тот период, когда нашим художникам разрешалось ходить в музеи и делать копии, – сказал перекупщик. – Вот почему они так хороши. Теперь они копируют с чужих копий. Или, хуже того, руководствуются собственным воображением.

Он махнул рукой слуге, который завязал оставшиеся мешочки и снова положил их в шкаф.

– Итак. Мы установили, что вы не принадлежите к числу туристов, которых интересуют непристойные картинки. Теперь показывайте, что вы хотите мне предложить, мадам. Или говорите, что хотите приобрести.

Затем в течение следующих двадцати минут мы исполняли сложный индийский торговый менуэт, в ходе которого я сообщила, что у меня имеется коллекция очень ценных (без точного указания цены) монет эпохи Великих Моголов, полученных достаточно специфическим способом (его подробности раскрывать крайне нежелательно), и я хотела бы их в ближайшем (неопределенном) будущем продать, для чего была бы рада воспользоваться его услугами при том условии, конечно, если еще одна заинтересованная сторона не предложит мне за них большую сумму.

– Дорогая юная леди, – произнес мухолов, значительно смягчившийся в ходе этого традиционного восточного «танца», – не могу представить себе никого, кто смог бы предложить вам больше, чем я.

– Но он действительно предложил мне значительно больше. Единственное, что удержало меня... дело в том, что я законопослушная гражданка Индии, несмотря на то, что временно проживаю в Англии, и мне не хотелось бы, чтобы эта коллекция ценнейших индийских монет ушла из страны и чтобы ее перепродажей занимался англичанин, совершенно равнодушный к нашей культуре.

Глаза перекупщика закрылись от удовольствия.

– А, ну вот вы и выпустили кота из мешка. И вас обманул ваш посредник. Только один англичанин-перекупщик может предложить столь же высокую цену за вещи... сомнительного происхождения, что и я. И он в последнее время ничего не покупает, а только продает.

– Кого вы имеете в виду? – спросила я. Он улыбнулся и пожал плечами. – Скорее всего это кто-то другой. – Я извлекла монетку Анменна из кармана и несколько раз подбросила ее, чтобы он смог ею полюбоваться. – Несколько дней назад я продала ему целый мешок таких монет.

Перекупщик привстал и резко наклонился вперед:

– Но зачем Анменну?..

Он увидел, что я улыбаюсь, и мгновенно закрыл рот, так, словно в конце концов все-таки поймал и проглотил свою муху. Затем он изобразил на лице некое подобие вежливой улыбки и сказал, что, если я передумаю, его предложение будет в силе до конца месяца.

Сатиш Айзекс не жалел своего времени для любого, кто разделял его энтузиазм относительно Музея ран и увечий. Те новые воплощения, которые он создавал в этом крошечном уголке Центрального отдела реквизита, стали его семьей, и он управлял ими, словно суровый патриарх.

– У меня не очень много времени, Сатиш...

– Да-да, никаких проблем. Вначале вы должны увидеть мою работу. Лучше один раз увидеть...

Сатиш повел меня по своему музею – из пыльного угла на меня мрачно поглядывал Гулканд-прокаженный – и подвел к новой фигуре.

– Взгляните! Мой шедевр.

Передо мной был Сами, такой, каким я видела его на фотографиях в морге, воспроизведенный с необычайной точностью вплоть до свисающих лохмотьев кожи. Бюстгальтер повис на плоской мужской груди, подобно иссохшим грудям старухи. Сатишу даже удалось повторить неестественное положение рук покойного. Блестяще! Единственное, что вызывало недоумение, была маска индийского героя на лице Сами.

Откуда вы взяли такие подробности? И зачем эта маска?

Сатиш потер кончики пальцев правой руки.

– Прежде чем сотрудники отдела по особо важным делам успели увезти тело, один полицейский с Чоупатти сделал несколько снимков своим «поляроидом». А я плачу ряду отделений полиции за информацию относительно поступающих к ним свежих трупов.

– Ну а зачем маска?

– Маска Рамы, героя «Рамаяны»! – ответил Сатиш, искренне удивленный моим невежеством. – Тело нашли в канун Раманавани, когда в храмах по всей Индии празднуют день рождения Рамы.

Я почувствовала, что теряю терпение.

– Но какое отношение имеет Рама к смерти Сами?

– На протяжении целой недели, предшествующей этому дню, повсюду разыгрываются и читаются отрывки из «Рамаяны». Одно из таких публичных чтений проходит на пляже Чоупатти. Вскоре после него и нашли тело. Оно было закопано в песок, из которого виднелась только голова и плакат. В полиции сказали, что сначала никто не обратил на тело никакого внимания, так как все решили, что это одна из скульптур, сделанных к празднику из песка.

Значит, все-таки не рыбаки, а представление по «Рамаяне», длившееся всю ночь, как и предполагал Рэм. Я вытащила монету Анменна.

– В прошлый раз во время визита к вам я по ошибке захватила ее с собой.

Сатиш повертел монетку в руках, прочел надписи с обеих сторон и сказал:

– Это невозможно. Последнюю партию монет эпохи Великих Моголов мы делали, наверное, месяца три назад для мистера Шармы. И ваша монета абсолютно подлинная. Это явно не подделка.

– А что происходит с монетами и другой вашей работой после того, как заканчивается съемка?

– То, что можно использовать в каком-нибудь другом фильме, как правило, сохраняют. Все остальное продается или переплавляется. Как раз сейчас я занимаюсь тем, что из медного медальона делаю серебряный с помощью элементарного электролиза. Вам знаком этот процесс?