Но и без его участия баллон дирижабля уже полностью надули.

Третье письмо написал мистер Хэчетт.

«ИНСПЕКТОР ТРУМЭН, Я ДОЛЖЕН ВЫРАЗИТЬ СВОЕ КРАЙНЕЕ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ ТЕМ, ЧТО ОТ МЕНЯ ОЖИДАЛИ ПРИГОТОВЛЕНИЯ ЛУЧШИХ И НАИБОЛЕЕ СЛОЖНЫХ БЛЮД ФРАНЦУЗСКОЙ КУХНИ ДЛЯ БЕЗДОННОГО ЖЕЛУДКА ГОСТЯ, О ЧЬЕМ ПРИСУТСТВИИ В ПОМЕСТЬЕ МНЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО ЛИШЬ В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ОН ПОЯВИЛСЯ НА КУХНЕ, УДИВИВ МЕНЯ, КАК ЕСЛИ БЫ Я УВИДЕЛ ЧЕРВЯ В МУКЕ. У МИСТЕРА УИСТЛЕРА ОТМЕННЫЙ ВКУС И ЕГО ПОХВАЛЫ ПРИГОТОВЛЕННЫМ МНОЮ БЛЮДАМ, КАЖДОЕ ИЗ КОТОРЫХ ПОТРЕБОВАЛО ОГРОМНЫХ УСИЛИЙ, ПРИЯТНЫ, НО НИКАК НЕ КОМПЕНСИРУЮТ ИСПЫТАННЫЙ МНОЮ НЕРВНЫЙ СТРЕСС. ЕСЛИ ТАКОЕ ПОВТОРИТСЯ ВНОВЬ, МНЕ ПРИДЕТСЯ НАПИСАТЬ ЗАЯВЛЕНИЕ ОБ УХОДЕ, ЧТО ЧРЕВАТО НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ. Я НЕДОВОЛЕН И ТЕМ, ЧТО МАЛЬЧИК, ПО ЕГО СЛОВАМ ГОТОВИЛ САНДВИЧИ С ВЕТЧИНОЙ НА МОЕЙ КУХНЕ, НЕ ИСПРОСИВ НА ТО РАЗРЕШЕНИЯ, И Я НАМЕРЕН ПРОИЗВЕСТИ ИНВЕНТАРИЗАЦИЮ КЛАДОВОЙ НА ПРЕДМЕТ НАНЕСЕННОГО ИМ УЩЕРБА. НАДЕЮСЬ, ЭТИ БЕЗОБРАЗИЯ БОЛЬШЕ НЕ ПОВТОРЯТСЯ. ШЕФ-ПОВАР ХЭЧЕТТ».

Дорогой Данни обжился в поместье. Судя по всему, ему понравились как кров, так и стол.

Безумие, да и только. Этану хотелось бы рассмеяться, но губы не изогнулись даже в улыбке. Во рту пересохло. Ладони стали влажными от пота.

Он вернулся к письму Йорна: «ФРИК ГОТОВИТ СЕБЕ ПОТАЙНОЕ УБЕЖИЩЕ В ОРАНЖЕРЕЕ… ВАШ ДРУГ УИСТЛЕР ПРИВЛЕК К ЭТОМУ МОЕ ВНИМАНИЕ… МАЛЬЧИКИ ИГРАЮТ В РОБИНЗОНА КРУЗО… ВАШ ДРУГ УИСТЛЕР ДЕЙСТВУЕТ МНЕ НА НЕРВЫ…»

Во время битвы Ханны с болезнью Этан, как никогда раньше, чувствовал себя совершенно беспомощным. Он всегда мог позаботиться о людях, которые не были ему безразличны, сделать для них все, что требовалось. Но он не мог спасти Ханну, самого дорогого ему человека.

И теперь он вновь чувствовал, что контроль за ситуацией выскальзывает у него из рук. С первоклассной системой безопасности, с охранниками на посту, с выполнением всех необходимых требований по защите поместья, со всем усердием, он не мог удержать Данни вне поместья, вне особняка. Человек или призрак, или некая сила, которой еще не придумано название, Дан-

ии имел какие-то отношения с Райнердом и, скорее всего, с профессором, о котором Райнерд упоминал в сценарии. Данни, возможно, был элементом угрозы, и он насмехался над Этаном, доказывая, что здесь никто не может полагать себя в полной безопасности.

Если бы Этан не смог уберечь Ченнинга Манхейма, если бы кто-то, несмотря на все принятые меры, смог бы добраться до Лица, он бы подвел не только своего босса, но и этого дорогого ему мальчишку, который остался бы без отца. Фрика отдали бы матери, занятой только собой, и он стал бы еще более одиноким.

Этан, сам того не ведая, отошел от компьютера. Не мог сидеть, не мог стоять, ему хотелось действовать, что-то делать, да только он не знал, что.

Он нажал на телефонном аппарате клавишу «ИНТЕРКОМ» и набрал номер библиотеки.

— Фрик, ты еще там? — выждал паузу. — Фрик, ты слышишь меня?

В голосе мальчика слышались тревога и любопытство:

— Кто говорит?

— Никого здесь нет, кроме отслуживших свое копов. Ты выбрал книгу?

— Еще нет,

— Не тяни с этим.

— Дайте мне еще пару минут.

Когда Этан отщелкнул клавишу «ИНТЕРКОМ», на телефонном аппарате сначала замигала, потом загорелась устойчиво индикаторная лампочка. На линии 24.

Этан посмотрел на подарки, выложенные на столе между компьютером и телефонным аппаратом. Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…

Его взгляд вернулся к телефонному аппарату. Индикаторная лампочка. Линия 24.

Едва слышный голос, доносящийся с обратной стороны Луны, который прошлым вечером он полчаса слушал по этому телефонному аппарату, с тех пор отдавался в его сердце. И еще слабый голос, который он вроде бы слышал этим утром в кабине лифта, звучащий вместо музыки из динамика громкой связи.

Банка из-под пирожных, набитая фишками для «Скрэббл», книга «Лапы для размышлений», сшитое яблоко с глазом внутри…

В кабине лифта он нажал на кнопку «СТОП» не для того, чтобы подольше послушать голос. У него возникло ощущение, что, спустившись в гараж, гаража он там не найдет. Только плещущуюся черную воду. Или пропасть.

И одновременно он чувствовал: эта абсурдная фобийная реакция являла собой сублимацию более реального страха, наличие которого он не хотел признавать. И вот теперь ему стало ясно: еще чуть-чуть, и он поймет, что же это за страх.

Внезапно он понял, что воспринимаемая им реальность — осколки цветного стекла в трубке калейдоскопа. И рисунок, который он видел всегда, вот-вот изменится, станет другим, завораживающим и страшным.

Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…

Линия 24, занятая.

Далекий голос, эхом звучащий в памяти, меланхолический, как крики чаек в тумане: «Этан, Этан…»

Телефонные звонки из мира мертвых.

Божьи коровки, улитки, обрезки крайней плоти…

Индикаторная лампочка: крошечная копия светового купола над больницей Госпожи Ангелов, последняя из телефонных линий, последняя ниточка, последний шанс, последняя надежда.

Этан уловил аромат роз. В его квартире роз не было.

Перед мысленным взором возникли розы на ее могиле: красно-золотистые бутоны на мокрой траве.

Аромат усилился. Настоящий, не воображаемый, более сильный, чем в магазине «Розы всегда».

По коже поползли мурашки, волосы на затылке встали дыбом, не от обыденного страха, от смиренного трепета. Скрутило желудок.

У него не было ключа от запретной комнаты за синей дверью, где автоответчик записывал все звонки по линии 24. Внезапно он понял, что никакие ключи ему и не нужны.

Повинуясь интуиции, которой доверял, пусть и не мог найти логического объяснения, Этан выбежал из квартиры и по черной лестнице взлетел на третий этаж.

Привязанный двумя канатами к толстым ветвям коралловых деревьев, а третьим, в носовой части, к грузовику, дирижабль напоминал пойманную на крючок рыбину, чуть подрагивающую от дуновений ветра, но жаждущую взмыть в глубины неба.

Серый, китообразный, тридцати футов в длину и десяти или двенадцати в диаметре, этот дирижабль не шел ни в какое сравнение с теми, что выпускались «Гудйиром»[83], но Корки он казался огромным.

Левиафан неспешно покачивался, подсвеченный двумя фонарями, установленными на взлетной площадке. Продолжающийся дождь серебрил его бока. Понятное дело, в Бел-Эре такого чудовища не видели уже многие десятилетия. Здесь он казался совершенно неуместным.

Поиски признаков начавшейся реализации вселенского заговора занимали не все свободное время Трот-тера. Он еще был и страстным воздухоплавателем. И душа его успокаивалась, лишь когда он поднимался в небо, путешествуя с ветром. Когда он находился над землей, агенты зла не могли схватить его и бросить в зловонную темницу, где светились бы только красные глаза крыс.

Ему принадлежал не только обычный воздушный шар, ярко раскрашенный, с пропановой горелкой, корзиной для пилота и пассажиров, в котором он любил летать один, ранним весенним утром или золотым летним вечером. Участвовал он и в гонках, когда в воздух одновременно поднимались двадцать или тридцать воздушных шаров и стаей плыли по небу.

Но движение шара, надутого горячим воздухом, полностью определял и контролировал ветер. Пилот не мог обеспечить приземления в нужной точке и в заданное время.

Для штурма Палаццо Роспо требовался более маневренный воздушный корабль, который мог лететь не только по, но и против слабого ветра. А также подниматься без рева пропановой горелки, заставляющего лаять всех собак в радиусе четверти мили. Более того, корабль этот должен был обеспечивать плавный и медленный спуск, а в нижней точке спуска — зависание над местом высадки.

Троттер наслаждался изумлением и восторгом, которые выражали другие воздухоплаватели, когда он оставлял воздушный шар дома и привозил с собой этот маленький дирижабль. Троттер чурался людей, не стремился к общению, но ему нравилось быть в центре внимания участников воздушных гонок.