Но реальна» угроза пришли с другой стороны.

Водитель «Крайслера ПТ Круизер» поворачивал на перекрестке со слишком большой скоростью, и автомобиль потащило юзом. Водитель попытался сопротивляться скольжению, нажал ни педаль тормоза, вместо того чтобы повернуть руль в том же направлении, а уж потом выровнять машину. С заблокированными коле сами «Крайслер» закрутило.

Левая часть переднего бампера врезалась в Этана. Его бросило на борт «Экспедишн», головой он разбил боковое стекло.

Уже не помнил, как его отбросило от внедорожника и распластало на мостовой. Тут он пришел в себя, лежа на черном мокром асфальте, в запахе выхлопных газов, со вкусом крови на губах.

Он услышал, как засвистели тормоза, но не «Крайслера». Пневматические тормоза. Громко и пронзительно.

Что-то огромное нависло над ним, (грузовик), нависло и тут же накатилось, ноги придавило тяжелым, кости захрустели, как ломающиеся сухие ветки.

Трупы лежали на открытых трехэтажных полках, совсем как пассажиры в купе спального вагона, их путешествие со смертного одра в могилу прервалось этой незапланированной остановкой.

Включив свет, Корки Лапута осторожно закрыл за собой дверь.

— Добрый вечер, дамы и господа, — поздоровался он с трупами.

Их общество совершенно его не тяготило.

— Следующая остановка этой линии — Ад, с удобными кроватями из гвоздей, с горячими и холодными тараканами и бесплатным континентальным завтраком из расплавленной серы.

Слева лежали восемь тел, одна полка пустовала. Справа — семь и, соответственно, пустовали две полки. Пять тел и одна пустая полка занимали противоположную стену. Двадцать трупов, и свободные места еще для четырех.

Эти спящие, которые не могли увидеть никаких снов, лежали не на матрацах, а на стальных решетках. Решетки проектировались для установки в вентиляционных системах.

Холодильная камера обеспечивала температурный диапазон 5—8 градусов выше нуля. Так что воздух, который выдыхал Корки, выходил из его ноздрей двумя струйками белого пара.

Сложная вентиляционная система обеспечивала в комнате постоянную циркуляцию воздуха, вытягивая застоявшийся через отводящие каналы, решетки которых находились у самого пола, и подавая свежий через отверстия в потолке.

И хотя запах не соответствовал романтическому обеду при свечах, он оставался вполне терпимым. Не приходилось особо уговаривать себя, он отличался от запаха пота, грязных носков и плесени, свойственного многим раздевалкам в средней школе.

Трупы лежали не в мешках. Низкая температура и строго контролируемая влажность замедляли процессы разложения практически до нуля, но они, конечно, шли, пусть и с очень маленькой скоростью. В виниловом мешке выделяющиеся газы могли накапливаться, создавать парниковый эффект и снижать эффект охлаждения.

Вместо виниловых коконов тела запаковали в свободные белые саваны. Если бы не холод и не запах, они вполне могли сойти за посетителей дорогого оздоровительного центра, решивших прилечь в сауне.

При жизни редко кто из них мог побаловать себя такой радостью. Если кому-то, уж непонятно как, и удалось бы проникнуть в оздоровительный центр, охра-

ни гут же выставила бы его за порог, предупредив, что в следующий раз придется долго поправлять здоровье coвсем в другом месте.

На полках лежали неудачники. Все они умерли одинокими и никому не нужными.

По закону умершие насильственной смертью обязательно подвергались вскрытию. Как и те, кто стал жертвой несчастного случая, вроде бы покончил с собой, умер от не установленной заранее болезни и по непонятным, а потому подозрительным, причинам.

В любом большом городе, особенно таком плохо управляемом, как современный Лос-Анджелес, тела чисто поступали в морг в большем количестве, чем их могла обработать служба судебно-медицинского эксперта, сотрудники которой вкалывали не разгибаясь. Приоритет отдавался жертвам насилия, возможным жертвам медицинских ошибок и покойникам, родственники которых требовали выдать им останки усопшею для захоронения.

Бездомные бродяги, личность которых зачастую не удавалось установить, их тела находили в темных проулках, в парках, под мостами, умершие от передозировки наркотиков, холода или жары, а то и просто из-за цирроза печени, могли лежать здесь несколько дней, неделю, а то и больше, до тех пор, пока патологоанатомы успевали провести хотя бы беглое вскрытие.

В смерти, как и в жизни, обитатели общественного дна обслуживались в последнюю очередь.

У двери висел настенный телефон, заботливо установленный словно бы для того, чтобы кто-то из покойников мог при необходимости заказать пиццу.

Но большинство телефонных аппаратов обеспечивали только внутреннюю связь. Лишь шесть линий имели выход в город.

Корки набрал номер сотового Романа Каствета.

Роман, патологоанатом, работающий в службе судебно-медицинского эксперта, только что вышел в ночную смену. И наверняка находился в одном из секционных залов, готовясь приступить к вскрытию.

Ответил он после третьего звонка. Представившись, Корки спросил: «Догадайся, где я?»

— Ты забрался в собственный зад и не можешь оттуда выбраться, — предположил Роман.

Его отличало нестандартное чувство юмора.

Более года тому назад они познакомились на встрече анархистов в университете, где преподавал Корки. Еду давали посредственную, спиртное разбавляли, цветы навевали тоску, но компания подобралась что надо.

— Хорошо, что это не телефон-автомат, — продолжил Корки. — Мелочи у меня нет, а здешние бедолаги не могут одолжить мне четвертак.

— Значит, ты на заседании факультета. Самые жадины — ученые, которые обличают капитализм, купаясь в деньгах налогоплательщиков.

— Некоторым может показаться, что в твоем юморе слишком уж много жестокости, — в голосе Корки прозвучали столь нехарактерные для него стальные нотки.

— Они бы не ошиблись. Жестокость — мое кредо, помнишь?

Роман был сатанистом. Да здравствует Принц Тьмы, и все такое. Не все анархисты были еще и сатанистами, но многие сатанисты считали себя и анархистами.

Корки знал одну буддистку, которая при этом была анархисткой, очень противоречивую молодую женщину. Но огромное большинство анархистов, и Корки мог подтвердить это по собственному опыту, были атеистами.

Потому что истинные анархисты не верили в сверхъестественное, ни в силы Тьмы, ни в силы Света. Сила разрушения и новый, лучший порядок, который возникнет на руинах прежнего, вот что составляло основу их веры.

— Учитывая сущность твоей работы, мне представляется, что не только ученые жируют на деньгах налогоплательщиков. Что вот вы здесь делаете в ночную смену? Играете в покер или рассказываете страшные истории о призраках?

Роман, похоже, слушал вполуха. Слово здесь он не уловил.

— Подтрунивание — не твоя сильная сторона. Давай к делу. Что тебе нужно? Тебе всегда что-нибудь нужно.

— И я всегда за это хорошо плачу, не так ли?

— Способность расплачиваться наличными и в полном объеме я всегда полагал высшей добродетелью.

— Вижу, что вы решили крысиную проблему.

— Какую крысиную проблему?

Два года тому назад пресса подняла дикий вой по поводу антисанитарии и засилья крыс как в этой комнате, так и во всем здании.

— Должно быть, с крысами вы справились. Я вот оглядываюсь и не вижу ни одной кузины Микки-Мауса, отгрызающей чей-то нос.

Последовала короткая пауза, свидетельствующая о том, что собеседник Корки не мог поверить своим ушам.

— Ты не можешь быть там, где, я думаю, ты находишься.

— Я именно там, где ты и думаешь. Самодовольство и сарказм, ранее слышавшиеся в

голосе Романа, испарились, как дым. Их заменила тренога.

— Как ты мог туда пройти? Ты не имеешь права. Тебе нечего делать в морге вообще, а особенно там.

— У меня есть пропуск.

— Черта с два.

— Я могу уйти отсюда и прийти к тебе. Ты в секционном зале или в своем кабинете?