Когда он начал вращаться быстрее, увлекаемый в темную дыру гравитации, имя которой — сон, глаза Этана открылись в последний раз, и он заметил маленькое пятно света в темноте спальни. На телефонном аппарате. Конечно, он не мог знать, на какой линии зажглась индикаторная лампочка, но чувствовал, что номер этой линии — 24.

Он соскользнул с границы водоворота в глубины вихря, куда могли приходить сны.

Не знающий зависти, не знающий ненависти, радуясь служению хаосу, Корки начал свой день с рогалика с корицей и орешками, четырех чашек черного кофе и двух таблеток кофеина.

Каждый, кто хочет обрушить социальный порядок, должен использовать все средства, позволяющие находиться в постоянном тонусе, даже рискуя повредить слизистую оболочку желудка и вызвать воспаление кишечного тракта. К счастью для Корки, потребление массивных доз кофеина только увеличивало горечь его желчи, не вызывая несварения желудка или каких-либо других неприятных последствий.

Запивая кофеин кофеином, он стоял у окна на кухне, улыбаясь низкому небу и ночному туману, сладить с которым не мог серый утренний свет. Плохая погода вновь становилась его союзником.

Дождь давал городу лишь временную передышку. Один атмосферный фронт уходил, но ему на смену уже спешил новый и, похоже, более сильный, чтобы вновь тлить все водой и оправдать необходимость ношения одежды, уберегающей от дождя, какой бы экзотической она ни казалась.

Корки уже загрузил все необходимое в многочисленные водонепроницаемые внутренние карманы дождевика из желтого винила, который висел на крюке в гараже.

С последней чашкой кофе поднялся в дальнюю спальню для гостей, где и допил его, попутно проинформировав Вонючего сырного парня о том, что его любимая дочь, Эмили, мертва.

Прошлой ночью он поведал о последней пытке и мучительной смерти Ракель, жены Вонючки, которая, естественно, была жива, и Корки ничем ей не угрожал. Выдуманные подробности, убедительные и яркие, заставили Вонючку расплакаться. Из его груди вырвались рыдания, мало напоминающиеся человеческие, из-за ссохшихся голосовых связок.

Но и сокрушенный отчаянием, Вонючка не умер от обширного инфаркта, на что так рассчитывал Корки.

Вместо того, чтобы дать пленнику на ночь успокоительное, Корки поставил на капельницу бутыль с мощным галлюциногеном. Он надеялся, что Вонючка не сможет уснуть и проведет самые темные часы, между полуночью и зарей, представляя себе мучения убиваемой жены.

Теперь же, рассказывая Вонючке еще более жестокую байку о предсмертных страданиях юной Эмили, Корки понял, что ему уже надоели слезы и душевная боль, рвущаяся из глаз профессора. С учетом сложившейся ситуации он просил совсем о малом, всего лишь обширном инфаркте, но Вонючка ему в этом отказывал.

Для человека, который вроде бы любил жену и дочь Польше жизни, такая решимость выжить казалась неестественной, поскольку ему уже сообщили, что от его семьи остались только куски гниющего мяса. Как большинство традиционистов, с их громкими заявлениями о вере в язык, его значение, цель и принцип, у Вонючки слова, скорее всего, расходились с делом.

И время от времени Корки улавливал ярость, которая выглядывала из-под горя Вонючки. Иной раз глаза пленника сверкали ненавистью, которая могла бы испепелить, если б взгляд обрел свойства лазерного луча, но тут же исчезала под слезами.

Возможно, Вонючка цеплялся за жизнь в надежде отомстить. До чего же глубоко заблуждался этот парень.

А кроме того, ненависть уничтожает ненавидящего. Мать Корки доказала истинность этого утверждения никчемностью своей жизни.

Быстро и эффективно Корки поменял бутыли на капельнице, поставив новую, с наркотиком, вводящим человека в полупарализованное состояние. У Вонючки осталось так мало мышечной массы, что искусственный паралич, похоже, и не требовался, чтобы удержать его на кровати, но Корки терпеть не мог оставлять что-либо на волю случая.

Ирония судьбы, но, чтобы хорошо служить хаосу, он не мог обойтись без стопроцентной организованности. Ему требовалась победная стратегия и тщательно спланированные тактические ходы для реализации этой стратегии.

Без стратегии и тактики ты не мог стать истинным проводником хаоса. Ты стал бы Джеффри Дамером[46], или недавним губернатором Калифорнии, или какой-нибудь безумной старушкой, которая держит сотню кошек и заваливает двор мусором.

Пятью годами раньше Корки научился делать уколы, вводить иглу в вену, пользоваться капельницей, ставить катетер, как мужчине, так и женщине… С тех пор он с радостью несколько раз применил свои знания на практике, как, например, в случае с Вонючим сырным парнем, так что в умении пользоваться всем этим инструментарием не уступал опытной медсестре.

Собственно, и научила его всему медсестра, Мэри Нун. С лицом мадонны Боттичелли и глазами хорька.

Он встретил Мэри в университете, на собрании людей, интересующихся утилитарной биоэтикой[47]. Утилитарии верили, что существует возможность определить ценность каждого человека для общества, и медицинская помощь должна оказываться в соответствии с этой шкалой. Они выступали за убийство, в крайнем случае за отказ в лечении физически неполноценных, детей с синдромом Дауна, стариков старше шестидесяти лет, лечение которых требовало использования таких дорогостоящих методов, как диализ и коронарное шунтирование, и многих других.

То собрание запомнилось ему живой атмосферой и остроумными речами, а они с Мэри с первого взгляда поняли, что нашли друг друга. Они оба пили «Каберне совиньон», когда их представляли друг другу, и тут же страстно возжелали друг друга.

Несколько недель спустя, попросив Мэри научить его делать уколы и поддерживать жизнь пациента внутривенными инъекциями, Корки объяснил необходимость в этом быстро ухудшающимся здоровьем матери. «Я с ужасом жду дня, когда она не встанет с постели, но лучше буду ухаживать за ней сам, чем отдам незнакомым людям в дом престарелых».

Мэри сказала ему, что он — замечательный сын, и Корки смиренно принял комплимент. Притворство даюсь ему легко, потому что он лгал и о самочувствии матери, и о своих намерениях. Старуха была здорова, как Мафусаил за шестьсот лет до смерти, и Корки подумывал над тем, чтобы во время сна вколоть ей что-нибудь смертельное.

В принципе, он подозревал, что правда не укрылась от Мэри. Тем не менее она научила его всему.

Поначалу он полагал, что ее готовность пойти ему навстречу обусловлена похотью, которой она к нему пылала. Дикие кошки не совокуплялись так часто и с такой страстью, как Мэри Нун и Корки в те несколько месяцев, что провели вместе.

Но со временем он понял, что ей известны его истинные мотивы и она не имеет ничего против. Более того, он начал подозревать, что Мэри назначила себя в Ангелы смерти и, следуя принципам утилитарной биоэтики, по-тихому убивала пациентов, чья жизнь висела на волоске или не представляла ценности для общества.

При таких обстоятельствах он более не мог оставаться ее секс-игрушкой. Рано или поздно дело бы закончилось арестом и судом, как случалось с такими же, как Мэри, «ангелами». Будучи ее любовником, Корки обязательно попал бы «под колпак» полиции, что поставило бы под угрозу как цель его жизни, так и свободу.

К тому же после тоге, как более трех месяцев они прожили вместе, Корки начал бояться спать с ней в одной постели. В качестве любовника он в полной мере удовлетворял потребности сексуально озабоченной Мэри, но не знал, сколь высокой или сколь малой считает она его ценность для общества.

К его удивлению, когда он осторожно поднял вопрос о разъезде, Мэри отреагировала с облегчением. Вероятно, она тоже спала не очень хорошо.

Тогда он решил не убивать мать инъекцией, но полученные знания не пропали зря.

В последующие годы он виделся с Мэри дважды, оба раза на собраниях биоэтиков. Сексуальная тяга другу к другу оставалась, но никуда не делась и взаимная настороженность.