К Рисковому вернулся дар речи, но в голосе появилась дрожь, которой прежде никогда не было.

— Ты мертвый или живой?

— Я мертвый и живой. Не ходи в этот дом. Кевларовый бронежилет не спасет. Тебе прострелят голову. Две пули в мозгу. И оживить тебя не в моей власти.

Данни отключил связь.

На кухне Корки, полностью готовый к штурму замка правящего голливудского короля, посмотрел на настенные часы и увидел, что до встречи с Джеком Троттером в Бел-Эре у него осталось меньше часа.

Убийства и суета разожгли аппетит. Мечась между кладовой и холодильником, он перекусил на скорую руку сыром, сухофруктами, половиной пончика, ложкой пудинга.

Такой сумбурный обед очень подходил человеку, который за один день натворил столько бед, верно служа хаосу, и еще не закончил свою работу.

«Глок» с навинченным глушителем дожидался на кухонном столе. Он идеально ложился в самый глубокий карман костюма, который одинаково годился как лыжнику, так и штурмовику.

По другим карманам Корки уже рассовал запасные обоймы, в гораздо большем количестве, чем могли ему потребоваться, поскольку сегодня убить он собирался только одного человека — Этана Трумэна.

Будь Рисковый человеком, который ставил перед собой только одну цель — остаться в живых, он бы просто уехал, не выходя из машины, не переходя улицу, чтобы нажать на кнопку звонка.

Но он также был хорошим полицейским и другом Этана. Верил, что служба в полиции — не работа, а призвание, и дружба проверяется именно в трудную минуту.

Он открыл дверцу. Вышел из машины.

На вызов Данни реагирует незамедлительно, только на этот раз пользуется не автомобилем, а магистралями из воды и тумана, идеей Сан-Франциско.

В парке Лос-Анджелеса закутывается в плащ из тумана и в то же мгновение оказывается в сотнях миль севернее, в клубах другого тумана, только теперь у него под ногами не дорожка для пеших прогулок, а доски причала.

Поскольку он мертв, но еще не перенесся из этого мира в следующий, он по-прежнему обитает в собственном трупе. После смерти в коме, его душа короткое время пребывала в странном месте, которое напоминало приемную врача, только без потрепанных журналов и надежды. Потом его вернули в этот мир, в знакомую смертную плоть. Он не просто призрак, не традиционный ангел-хранитель. Он — один из ходячих мертвяков, но его тело теперь может делать все, чего требует душа.

В более северном и холодном городе не идет дождь. Вода плещется об опоры причала, звуки эти неприятные, несут в себе насмешку, таинственность, нечеловеческий голод.

Возможно, став мертвым, более всего он удивляется живучести страха. Он-то думал, что со смертью приходит освобождение от всех тревог.

Он дрожит от звуков воды, доносящихся из-под настила, от звуков своих шагов по влажным от сконденсировавшегося тумана доскам, от пряного запаха моря, от вида светящихся в тумане больших прямоугольников окон вынесенного в море ресторана, где его ждет Тайфун. Большую часть жизни он ни в чем не искал смысл. После смерти видит его в каждой детали окружающего мира, и увиденное, по большей части, тревожит.

Причал берет ресторан в вилку, тянется вдоль окон боковых стен, и за лучшим столиком сидит Тайфун, пока в одиночестве, безукоризненно одетый, величественный, как король. Их взгляды встречаются, между ними лишь оконное стекло.

Какой-то момент Тайфун мрачен, даже суров, явно

недовольный последствиями действий Данни, которых тот не учел. Но тут же полное лицо добродушно расплывается, на губах появляется привычная улыбка. Он делает пистолет из большого и указательного пальца, нацеливает его на Данни, как бы говоря: «Ага, вот он ты».

Туман и пламя свечей помогли бы Данни в мгновение ока перенестись с причала за стол Тайфуна, но в ресторане слишком много людей, и нетрадиционные способы передвижения в такой ситуации неуместны.

Он огибает здание, входит в парадную дверь и позволяет метрдотелю отвести его к столу Тайфуна.

Тайфун поднимается навстречу, протягивает руку, говорит: «Дорогой мальчик, я очень сожалею о том, что пришлось вызвать тебя в самый критический момент».

После того, как оба садятся и Данни вежливо отклоняет предложение метрдотеля что-нибудь выпить, он решает — наивность здесь не поможет, как не помогла в прошлую ночь в баре на Беверли-Хиллз, возможно, даже ухудшит его положение. Тайфун требует логики поступков, честности, прямоты.

— Сэр, прежде чем вы что-нибудь скажете, хочу признать, что я превысил свои полномочия, обратившись к Рисковому Янси, — говорит Данни.

— Дело не в том, что ты обратился к нему, Данни. Дело в прямоте, с который ты обратился к нему. — Тайфун делает паузу, чтобы пригубить «Мартини».

Данни начинает объяснять, почему он так поступил, но седовласый наставник останавливает его, подняв руку. Синие глаза весело мерцают. Он делает еще глоток «Мартини», наслаждается вкусом.

А начав говорить, первым делом касается правил приличия.

— Сынок, ты заговорил слишком уж громко, а потому можешь обратить на себя внимание других обедающих, которые слишком любопытны, что им когда-нибудь может аукнуться.

Позвякивание металла и фарфора, хрустальный звон бокалов во время тостов, музыка пианино, которая ласкает слух, а не бьет по барабанным перепонкам, шепот многих разговоров не создают того уровня шума,

который отлично маскировал разговор Данни и Тайфуна в баре.

— Извините, — говорит Данни.

— Достойно восхищения, что тебя заботит не только физическое выживание мистера Трумэна, но и его эмоциональное и психологическое состояние. Однако, заботясь об интересах своего клиента, такому хранителю, как ты, нельзя прибегать к прямому воздействию. Ты вправе поощрять, вдохновлять, ужасать, уговаривать, советовать…

— …и влиять на события всеми средствами, если их составляющие — коварство, лживость, введение в заблуждение, — заканчивает Данни.

— Совершенно верно. Ты раздвинул установленные рамки, когда общался с Эльфриком. Раздвинул, но еще не вышел из них.

Тайфун более всего напоминает преподавателя, который считает необходимым оказать посильную помощь отстающему ученику. Он не мечет громы и молнии, не тычет указующим перстом, за что Данни ему только благодарен.

— А вот указав мистеру Янси, что ему не следует входить в тот дом, — продолжает Тайфун, — сообщив, что ему в голову всадят две пули, ты изменил его наиболее вероятную в тот момент судьбу.

— Да, сэр.

— И теперь Янси может выжить не благодаря своим действиям и выбору, не по своей воле, а потому, что ты открыл ему самое ближайшее будущее. — Тайфун вздыхает. Качает головой. На лице грусть, его печалят слова, которые он обязан произнести. — Это нехорошо, сынок. Нехорошо для тебя.

Мгновением раньше Данни хотелось поблагодарить наставника за то, что тот не выказывает злости. Теперь же у него появляется дурное предчувствие: спокойствие и сожаление Тайфуна обусловлено тем, что решение уже принято, причем не в его пользу.

— Было множество способов, с помощью которых ты мог бы убедить мистера Янси не подходить к дому. Способов непрямого воздействия.

Но старик не способен надолго подавлять природную веселость. На губах вновь играет улыбка. Синие глаза так весело поблескивают, что с белой накладной бородой и в менее элегантном костюме он бы ничем не отличался от того джентльмена, которому через два дня предстоит сесть в сани и отправить в полет бескрылого оленя.

Наклонившись над столом, словно заговорщик, Тайфун продолжает:

— Сынок, призраку пара пустяков заставить Рискового стремглав убежать от этого дома к бабушке Розе или в бар. Не следовало тебе действовать столь прямо. Если ты будешь продолжать в той же манере, то наверняка подведешь своего друга Этана и по существу станешь причиной его смерти и смерти мальчика.

Они смотрят друг на друга.