— Почему? — удивилась я.

— Ты смотришь на него весь вечер каждые пять минут. Мужчина не будет тебе звонить, если ты сама его бросила. Мы гордые.

И снова нормально говорит. Он притворялся, что ли? Зачем?

— Ты была такая грустная, — ответил Герард на этот вопрос, вероятно, написанный у меня на лице. — Я думал, если я буду клоун, ты повеселишь.

— Повеселеешь, — автоматически поправила я. Нет, все-таки он изрядно пьян. — Не надо, слушай. Мне просто нужно время. Не каждый день бросаешь красивого миллионера, знаешь ли!

— Я тоже красивый миллионер, — заявил Герард.

— Ты любишь белые колготки.

— Яна!

— Теперь ты сочувствуешь Вадиму? — усмехнулась я.

— Я завидую ему, — грустно сказал Герард и щелкнул пальцами. Перед ним поставили еще один бокал с пивом.

Как-то я не решилась ему намекнуть, что уже хватит. Сам взрослый мальчик. Но я не ожидала, что я ему все еще нравлюсь до такой степени, чтобы не просто погулять со мной по городу, а еще и делать такие вот заявления. Может быть, того, клин клином?

Опять же, если все сложится, можно будет пожить в городе, где я не буду самой странной! Это приятно освежает восприятие. Я снова посмотрела на телефон, на этот раз отследив, что я это делаю. Черт. Черт. Черт.

Герард сделал несколько глотков пива, посмотрел на бокал и, решительно отодвинув его, сказал:

— Поехали ко мне. Будем спать!

Но конечно спать никто не поехал.

Потому что Берлин — город клубов! Я в клубах не была лет с двадцати!

И, не знаю, может быть, это только у меня так, но после окончания отношений я всегда чувствовала себя так, словно вернулась в момент перед их началом. После Виталика я не успела насладиться этим ощущением, зато сейчас мне снова было двадцать пять! Нет, двадцать три! Может быть, даже восемнадцать?

Впрочем, Герард ощущал примерно то же самое. Потому что дурь — заразна.

Он совершенно не знал берлинскую ночную жизнь, но мы выходили на улицу, находили самых странных фриков в окрестностях, шли за ними и неизменно попадали в какое-нибудь крутое местечко.

Классические панки, увешанные железным хламом и с неоновыми гребнями привели нас в подземный ангар, где звучали техно и транс 90-х, невероятно смешная музыка, которая, кажется, вызвала у Герарда слезы ностальгии.

Последовав за стайкой русалок в серебристой чешуе и огромных ботинках, попали в странное местечко, похожее на дом с привидениями. Там было много маленьких комнат, в каждой играло что-то свое, лестницы никуда не вели, зеркала оказывались дверями в узкие коридоры и самыми популярными местами почему-то были верхние этажи двухъярусных кроватей, с которых свешивались по пять пар ног.

К самым забавным коктейлям нас привели вполне приличные люди в совершенно казуальной одежде — но, к счастью, я заметила, что у них у всех странные глаза: полностью белые или с вертикальным зрачком или кислотной спиралью. Мы проследили за ними и не пожалели. Маленький бар, подсвеченный только фонариками на уровне пола, накрывал плотный туман, частью от кальянов, а частью от дым-машин, спрятанных под стойкой.

Каждый раз, когда мне хотелось посмотреть на телефон, я выпивала еще глоток. Неудивительно, что мы так набрались.

Только когда окончательно рассвело мы все-таки доехали к Герарду — но ничего интересного дальше не было, потому что обоих начисто срубило. А через три часа мы проснулись и пошли в Берлинскую картинную галерею.

Где Герард непрерывно бурчал о том, что только русские могут при таком похмелье наслаждаться искусством. И вообще они — то есть мы — сами не свои по всей этой культуре: хочешь услышать русскую речь — иди в музей. В чем-то он был, конечно, прав. Каждая вторая компания в галерее говорила по-русски.

Ночью мы повторили рейд по барам, и к утру я потихоньку начала понимать, почему этим обычно занимается молодежь. Мои грядущие тридцать мягко намекнули мне, что спать надо больше, пить меньше, а лучше вообще перейти на воду и витаминки. Судя по виду Герарда, он тоже держался на одном упрямстве. Но и то наутро малодушно сбежал от перспективы отправиться в очередной музей, сославшись на работу.

С каждым днем я все реже проверяла телефон. Даже нервная привычка может утихнуть. Мне даже начало казаться, что я пережила эту историю довольно легко. Вернусь домой — и все будет как раньше, словно и не было этих нескольких месяцев в башне «Федерация»: сладких ночей, туманных рассветов, счастливых улыбок.

Но через неделю позвонила Лиза.

Причем дозвонилась она на старую симку. Догадалась все-таки. Я смотрела на вызов и боролась с желанием отклонить к черту и засунуть ее в… черный список. Но у меня были еще дела с Вадимом, а она его личная помощница…

Кому я вру, мне было просто любопытно!

— Все-таки ты еще маленькая и глупая, — сказала она вместо приветствия. — И еще будешь локти кусать.

— Ты по своей инициативе звонишь или Вадим поручил такое оригинальное задание? — скучающим голосом осведомилась я.

— По своей.

— Тогда давай пропустим всю официальную часть и перейдем к делу.

— Твои вещи собраны, коробки стоят в коридоре, основной пароль к замку изменен, войти можешь по одноразовому гостевому, так что постарайся уложиться в один заход.

И только в этот момент до меня со всей неотвратимостью дошло — Вадима больше не будет. Совсем. Я заберу коробки, пока он на работе, последний раз посмотрю на сиреневый потолок и уйду оттуда навсегда.

Я в Москва-Сити бывала считанное количество раз до собеседования в «Небьюлу». И мне совершенно незачем туда ездить.

Я больше его не увижу.

Согнулась от спазма в животе, едва успела закрыть ладонью рот, чтобы Лиза не услышала мое сухое рыдание.

Выпрямилась, выстроила голос обратно, чтобы небрежно спросить:

— Сама собирала?

— Выполняла свои обязанности личной помощницы.

— И утешала!

— И утешала.

Черт.

Это не шутки.

Что же я наделала?

Я вдруг почувствовала невероятный ужас.

Панику.

Смертельный страх — даже сердце забилось как ненормальное.

Едва выговорила:

— Тогда не поняла твой заход про глупую. Радовалась бы.

— Когда кого-то любишь, то не можешь видеть, как ему плохо, — вдруг как-то очень серьезно сказала Лиза.

Боль в животе стала сильнее.

— Вот и радуйся, пришло твое время, — я стиснула телефон так, что он, кажется, хрустнул. Надеюсь, это плохая китайская сборка виновата.

— На твоем месте я бы никогда не ушла. Некоторые вещи стоят крохи гордости.

— Обязательно учту твое пожелание.

Я выключила телефон.

Сжалась в комок.

Свернулась калачиком на диване, укрылась толстым пледом и долго лежала, пытаясь согреться, не чувствовать этот холодный страх внутри.

Страх, что я его больше никогда не увижу. Что я совершила самую страшную ошибку в своей жизни.

В обещанный Герардом зоопарк мы не пошли. Настроение пропало.

Хочу ли я съездить в Мюнхен? Нет, уже не хочу.

Хочу ли я в Кельнский собор? А с него можно сброситься?

Ну хотя бы пива?

Тоже не хочется.

— Ты хочешь домой? — наконец спросил Герард, и я кивнула.

— Тогда пойдем купим тебе сыра, — вздохнул он.

— Зачем сыра? — изумилась я.

— Говорят, у вас он запрещен. Нельзя возвращаться без сыра. Все русские покупают сыр и везут его домой. Я не могу отпустить тебя голодной.

— Герард, ты самый лучший друг!

— Ага, — кивнул он. — Друг.

Так я и летела обратно — с рюкзаком, полным сыра, с нервно трясущимися пальцами, с радужными волосами и паникой в сердце.

Я что — не могла потерпеть? Да наплевать на все, на волосы, на работу, вообще на все, только пусть он вернется, пожалуйста!

Нет, я лучше сама вернусь! Прямо из аэропорта поеду к нему. Как в дурацких романтических комедиях. Позвоню, постучусь, проберусь тайком.