Что говорит история западного мира? Первые шаги в направлении демократии западноевропейские страны сделали примерно в 1820 г., когда начался процесс расширения доли населения, пользующегося избирательными правами. 1870 г. ознаменовал достижения среднего уровня в 2700 долл. — демократия колеблется, — и только к 1913 году основные западноевропейские страны перешагнули рубеж 4900 долл. в год на гражданина. После 1945 г. главные западные страны достигли искомых 6 тыс. долл. в год. Значительно позже эту грань пересекли Испания, Португалия, Греция. И очень хрупки демократические достижения на Балканах. А ведь речь идет о Европе и о странах, явственно попавших в орбиту западного влияния. Что же говорить о бедном и отдаленном мире, где исключения (вроде Южной Кореи) подлинно редки? Напомним, что попытки демократизации в той же Южной Корее провалились в 1960–1980‑х годах, пока цифры не засвидетельствовали о подлинной экономической зрелости страны, высоте ее жизненного уровня. Героев хватало, но волна прилива била в противоположном направлении (президент Ким Тэ Чжун, скажем, сидел в это время в тюрьме). И те, кто на Тайване страдали за свои убеждения в 1960‑е годы, возглавили страну лишь 40 лет спустя. Чего не случилось, скажем, с Египтом или Угандой, безнадежно отставших экономически.

Неизбежен вопрос: почему благосостояние благотворно для демократии? И не всякое благосостояние — Нигерия, Венесуэла и феодальные княжества Персидского залива стали явно богаче, но почти ни на йоту не приблизились к демократии. Здесь мы подходим к сути вопроса. При доходе в полторы тысячи долларов в год правительство данной страны не зависит от воли граждан. Оно зависит от естественных ресурсов. От полезных ископаемых и всего, что можно продать от лица государства или обложить большим государственным налогом. Поэтому нефть не несет демократии, как бы ни росли цифры, — доходы на армию и полицию, на административный аппарат получают «из земли», а не от граждан, от которых они в данном случае практически не зависят.

Но, приблизившись к «трудовым» 6–9 тыс. долл. на душу населения в год, правители начинают зависеть от налогов. Зависеть от нас с вами (ныне плоско шутящих о плоском налоге, забыв, что прогрессивный налог всегда был главным показателем прогрессивности данного режима). А после 9 тыс. долл. правительственный аппарат уже решающим образом зависит не от черной нефти, а от нашей готовности на свои деньги содержать то или иное правительство. Недра питают государственную казну, но не тягу к демократическому правлению (если только эти недра не принадлежат собственно населению, как, скажем, в Норвегии — второй по богатству в Европе на душу населения стране), они не являются res publico — общественным достоянием. Приведем пример: нефтебогатая Мексика прочно встала на путь демократического развития только после того, как в конце 1990‑х годов превысила уровень 9 тыс. долл. на душу населения в год. К этому же уровню приблизились Словения, Сингапур, Турция, Малайзия.

Что из всего этого проистекает? Блажью является строительство всяческих «левых» и «правых» центров, массовых партий демократической ориентации, если подобная демократия лишь укрепляет нефтегазовую «костяную ногу» демократической красавицы. Некоторые страны едва ли не благословляют отсутствие полезных ископаемых (к примеру, Турция). Кто–нибудь слышал об ископаемых в Швейцарии? Но эта страна, ее демократическое правительство постоянно держат в поле зрения общественное благо, последовательно специализируя страну на туризме, производстве часов, банковском деле, а теперь на образовании (даже англичане сегодня присылают своих детей учиться в Швейцарию). Как только федеральный Берн перестанет эффективно работать в геоэкономической ориентации, его самые богатые в Европе налогоплательщики немедленно свергнут сонное правительство — ведь только в этом сказывается замечательное свойство демократии.

Вот и приходится правому политику Берлускони выдвигать 125 проектов обновления Италии, в то время как сонные квазидемократии Востока раздают своим богачам национальные лесопарки, месторождения и секторы максимального рыбоулова. Низвергать однопартийную систему и открываться миру лишь для того, чтобы склеивать заново страну, — это очень по–нашему. «Не сотвори себе кумира», говорит Библия, и это хорошее напоминание тем, кто жует формулу «свободный рынок и представительная демократия».

Демократия — это не мантра, не восточный «сим–сим». Это не чудесное слово сказок и преданий. Это просто способ, это инструмент разрешения общественных коллизий, это попытка дать шанс энергии и уму многих, талантам широкого демоса. Цель — благосостояние народа, а не крах барьеров на пути к благосостоянию немногих. Демократия возможна только в случае принятия национальной концепции развития, привития современных технологий и подъема жизненного уровня до той планки, когда мы — налогоплательщики — содержим государство, а не оно пользуется нашей пассивностью.

Так называемая «третья волна» демократизации обрушилась на мир в 1990 году. Прошло пятнадцать лет, и можно сделать определенные выводы. Первоначальный оптимизм определенно увял, и о трудностях демократизации сегодня говорят от России до Латинской Америки. Особые споры вызвал Ближний Восток, ставший ареной насильственной демократизации. На пути демократизаторов встал, однако, жесткий факт: арабские страны не только не стали более демократичными, а сделали явный шаг в сторону исламского фундаментализма. Но еще хуже ситуация в таких районах, как Африка южнее Сахары. И открылась истина — неведомой руки рынка нет. Наихудшее положение складывается там, где государственные структуры обрушились до основания. Новые и более острые проблемы возникли там, где государство впало в анемию, где государственные устои перестали быть цивилизующим звеном. Там практически немедленно воцарилась нищета, исчезло представление о гражданских правах, возобладал терроризм, хлынули потоки беженцев повсюду — от Сомали до Гаити и Афганистана.

Хуже с искусственными формированиями. В Ираке американцы создали ручную коалицию временной власти. Находясь под крылом американцев, этот орган блокировал создание даже местной, провинциальной власти. Лишь значительно позднее американцы увидели, что хаос обращается против них, и объявили о национальных выборах в Ираке. Время безвластия обеспечило лишь партизанскую войну. Как пишет Френсис Фукуяма, «планируя оккупацию Ирака, администрация Буша практически не использовала прежних административных институтов этой страны. Она начала послевоенную реконструкцию очень поздно, посвятив этому делу слишком мало внимания и ресурсов». Еще более важны следующие обобщающие слова Фукуямы: «Прежде чем строить демократию, необходимо иметь государство; иметь устойчивое государство»[122].

Безысходность не имеющего шансов бывшего «третьего» и части «второго» мира, не находящих своего места — ниши на мировых рынках и ощущающих на себе последствия катастрофического ослабления государственных структур, породит колоссальную нестабильность, порождающую, помимо прочего, терроризм.

Хотя государство–нация — сравнительно недавняя форма человеческого общежития (государство–нация было продуктом индустриальной революции XVIII в., результатом уникальных сочетаний исторических условий), гражданская дисциплина подданных государств все новое время была наиболее обязывающим и обеспечивающим порядок фактором. Впереди — резкое ослабление этого стабилизирующего начала, значительная массовая радикализация, которая обрушится на человечество вследствие ослабления внутренних структур суверенных государств, явственное ослабление государства по мере вхождения человечества в современную — третью научно–техническую революцию. Мощь и возможности государств–наций контролировать свою судьбу уменьшаются. «Концепция нации, — пишет американец Д. Риеф, — находится под ударом с множества сторон… Возможно и даже вероятно, что первые десятилетия нового века будут эрой ускорения эрозии мирового порядка, построенного на системе государств»[123]. Говоря словами американского специалиста В. Райнеке, государство «потеряло монополию на внутренний суверенитет, оно стало принадлежностью прошлого»[124].