— Я прибежал, Марысенька, и теперь тебя не отпущу.

   — Как говорит мой генерал: сначала дело, потом удовольствие. Где Степан?

   — Он Стефан. Стефан Вацлавович. Здесь он. Внизу. На первом этаже, — сказала успокаивающе: мол, всё в порядке, можешь нас оставить.

   — Сначала дело, — повторил Макаров. — Самое срочное и и ответственное. Выкладывай все документы. Всё наличие. Все адреса — я немедленно ставлю свои караулы. Кто сейчас охраняет?

   — Да наши. В корниловской форме.

   — Где главный склад товаров?

   — На Холодной горе. Близко от станции. Сюда Стефана звать?

   — К нему пойдём. Здесь духами сильно пахнет.

Почти сутки Леонтий и Марыся не расставались. Ритмы любви он ощущал не только всем телом, но и чем-то более широким и отзывчивым — наверное, это и называют душой, сердцем, счастьем, — но даже слышал непроизносимые слова, прячущиеся в страстных вздохах, всхлипах, стонах: «Ax-как хорошо ты-это-милый... Ми-лая, с тобой нам-эта-радость. Только не спе-ши так, милый-милый... Я с тобой вместе-только вместе...»

   — А я тебя в кино видел, Марыся.

   — То не я.

   — Ты, Марыся. В Варшаве. Рядом с Пилсудским. Французская кинохроника.

   — Ох, эти французы. Прицепились ко мне.

   — Пилсудский тебя знает?

   — Что ты, Лео? Я простая женщина. Киношники эти заметили меня в толпе и вытащили. Я-то женщина простая, но заметная.

Вскоре Марыся отправилась по своим делам, и Леонтий решил прогуляться,по городу. Улицы и переулки были темны и пусты. Встретилась колонна арестованных, которых вели расстреливать. Вышел на более широкую и чистую улицу. Открылась дверь, и в ночи вспыхнул яркий жёлто-розовый прямоугольник, вместе с ним выпал в темь улицы короткий аккорд скрипки. Дверь закрылась — и снова ночь.

У моста через речонку Лопань какой-то пьяный поручик никак не мог подняться на ноги. Дымников попытался помочь ему. Сзади взревел автомобиль, и ударили безжалостно яркие лучи фар. «Обоих в машину!» — узнал Дымников резкий злой голос Кутепова.

Когда разобрались, Кутепов поздравил Леонтия с возвращением в строй, предложил подвезти. Пьяного решили доставить в комендатуру.

   — Поеду переулком, — сказал шофёр. — Здесь ближе.

В машине, кроме генерала, Соболь и Ленченко. Они согласились.

Въехали в серовато светлеющую каменную расщелину переулка. Лучи фар скользили по тротуару, по каким-то людям и вдруг осветили пару: офицер и женщина с золотистыми волосами. Она мгновенно закрыла руками лицо и уткнулась в плечо спутника, но Дымников успел узнать: Марыся. И лицо офицера, если и не запомнил, то отметил нечто неприятное. Или знакомое. Или именно потому неприятное, что знакомое.

Кутепов отвёз Дымникова на Сумскую, в приют любви, оказавшейся вдруг такой сомнительной. У Гранд-отеля приказал адъютанту Ленченко проехать по городу, подобрать пьяных офицеров и свезти в комендатуру.

Май-Маевский за тем же столом у того же окна в окружении свиты встретил Кутепова с радостью, усадил с собой, провозгласил тост:

   — Перед вами, господа, герой Харьковского сражения, освободитель Харькова, генерал Кутепов. Лично он, без участия моего штаба разработал план операции и блестяще его осуществил. За освободителя Харькова! Ура!

Но когда сел на место рядом, сказал вполголоса, склонившись к генералу:

   — А удар на Белгород придумал-то я. Без него, Александр Павлович, вы бы застряли на окраинах.

   — Согласен, Владимир Зенонович. Удар на Белгород — блестящая идея. Но сегодня мне необходима тысяча комплектов нового солдатского обмундирования.

   — Скажите Павлу Васильевичу, что я приказал, и всё получите мгновенно.

Потом пили за успешный поход на Москву, и опять Май-Маевский, поставив рюмку, сказал тихо, чтобы слышал только Кутепов:

   — На днях говорил с Антоном Ивановичем, и он мне — конфиденциально: «Вы всё-таки, Владимир Зенонович, не очень-то двигайте ваши доблестные части. Колчак подходит к Вятке, перейдёт Волгу, займёт Нижний Новгород, а там и Москва. Мы можем остаться за бортом; пусть его немного осадят. А Москву мы всегда сумеем взять».

После очередной рюмки командующий заявил, что если б не было Диккенса, то не было бы и Гоголя. После следующей: если б не было Диккенса, то не было бы и Тургенева, далее шли Достоевский, Толстой... Генерал успел бы дойти до утверждения, что без Диккенса вообще бы ничего не было, но его отвлекло другое: начальник контрразведки полковник Щукин рассказывал о кинохронике, захваченной у красных «трофеями и недавно показанной штабным офицерам.

   — Да, да! — воскликнул Май-Маевский. — Это ужасно. Выпуск красных курсантов. Подвойский! Какая дисциплина! Это же красные юнкера! А толпы на Красной площади, Приветствующие Ленина и Троцкого! И все мужики против нас! Мы приходим ж приводим с собой тех же помещиков, а они требуют от мужиков старые долги. И мужики против нас. 75 процентов Добрармии — пленные красноармейцы. То есть мужики. Они разбегаются и идут против нас. Полковник Щукин, вы расстреляете 75 процентов?

Контрразведчик начал говорить что-то о функциях своего учреждения, а Кутепов подумал, что75 процентов расстреливать не надо — достаточно половины, остальные сами пойдут, куда им прикажут.

   — Я много раз говорил, — продолжал Май-Маевский, — если мы не решим аграрный и рабочий вопросы, нам не удастся разбить противника. А Врангель мне говорит, что этот вопрос можно решить только после взятия Москвы. Что это? Заколдованный круг. Где выход?

И командующий потянулся к графину с водкой, как бы указывая выход.

Среди непрекращающейся суеты Кутепов увидел капитана Макарова. Ночь, а он деловито шагает куда-то с подозрительным штатским. Генерал не запомнил в лицо соседа в купе питерского поезда, но неприятное чувство вновь охватило его при виде этого большого лица с крупным носом я наглым хозяйским взглядом.

   — Позовите Макарова ко мне, — приказал генерал Соболю.

Макаров был явно недоволен — мешают важному делу, однако с Кутеповым не шутят. Чётко подошёл, отдал честь, приветствовал, как положено.

   — Господин капитан, — сказал Кутепов, не скрывая неприязни к незнакомцу, который стоял в стороне и явно досадовал, что приходится ждать. — Передаю приказ Владимира Зеноновича — завтра для моего корпуса выдать 1000 комплектов нового солдатского обмундирования английского производства.

   — Можно пятьсот, ваше превосходительство.

   — Я пришлю батальон, и он возьмёт остальные 500.

   — Ваше превосходительство, простите, я в смысле двумя партиями. Куда прикажете доставить?

   — Завтра в Белгород, в штаб корпуса, моему помощнику. Не позднее шести вечера.

Кутепов посмотрел вслед адъютанту неодобрительно — тот уходил с носатым. Не был генерал ни антисемитом, ни черносотенцем, но некоторые физиономии возмущали его наглыми взглядами на окружающее, словно всё оно если ещё и не принадлежит им, то вскоре они его купят.

В приёмной Май-Маевского толпа. Паша Макаров на своём месте — лишь по особенному блеску глаз можно догадаться, что ночью он не отдыхал. Владимира Зеноновича требовалось спасать от просителей. Опыт есть: одних разбросать по помощникам, другим пообещать — «доложу», а затем объявить, что генерал принять не может, и лишь третьи...

Вошёл к генералу. Тот развалился в кожаном кресле, с ненавистью разглядывая папки с делами и донесениями, пробормотал, не глядя:

   — Капитан, скажите там, что сегодня приёма нет: генерал занят... э-э-э... подготовкой новой военной операции.

   — Ваше превосходительство, среди ожидающих — губернатор Щетинин и начальник контрразведки Главнокомандующего полковник Щукин.

   — Губернатора к чёрту. У него вечно «неспокойно в губернии». Дрожит за свою шкуру. Начнёт пискливым голосом: «То там, то тут назревает опасность». А сам мер не принимает. Разве это губернатор? Он знает, что к нам едет глава Великобританской миссии по делам России генерал Брике? Вот и скажи Щетинину, что я приказал городу быть в образцовом порядке. А Щукина проси. Для остальных приёма нет.