— Вот добра то было бы, если б замирились, — вздохнула хозяйка.

Кутепов хмуро молчал — ему вдруг показалось, что в мужицких словах проявляется какая-то дьявольская злая правда, направленная против всего, за что сражается он. Хитрая лживая хамская правда, соблазняющая народ. Носителей этой правды надо убивать, расстреливать, вешать.

Поблагодарив хозяев, в мрачном настроении отправились спать. На ту кровать, где прошлую ночь спал Будённый, не лёг — устроился у окна. Сон был тяжёл, неспокоен и не давал желанного отдыха. Кутепов вдруг просыпался и думал о Будённом, о красных — он каждый день отбивает их атаки, занимает какие-то деревни, одерживает победы над красными частями, но всё это не то. Нет никаких побед. Красные спокойно отступают перед ним — знают, что в любом случае свой праздник будут встречать в Крыму. И атаки их демонстративны — постреляют и окапываются. Правда, иногда доходит до рукопашной — боевой азарт. Но у них есть уверенность в победе.

Поднялся Кутепов в мрачном настроении, что внешне проявлялось в тщательности генеральского туалета: особенно чисто побриться, расчесать бороду, приказать денщику до блеска вычистить всё, что полагается.

Главная мысль с утра: борьба за Крым проиграна — надо эвакуировать армию.

Жуков уже знал, что происходит, в пределах вёрст двадцати. Что делается дальше, не знал никто. Лётчик больше не прилетал. Красные с утра начали атаки на Отраду и Рождественское. Те самые, демонстративные. Однако, воспользовавшись тем, что дроздовцы прозевали их подход, ворвались на окраину Отрады и изрубили несколько человек. Затем по Отраде открыли непрерывный артиллерийский огонь. Сотрясались стены штабной избы, дребезжали стекла, росло число раненых. Раза два пришлось съездить генералу в Рождественское — Барбович стоял крепко.

Одна главная мысль логически приводила к другой: если Крым отдаём, значит, надо ехать к Врангелю и требовать суда для своей армии.

С наступлением темноты артиллерийский огонь красных прекратился.

   — Что будем делать, Жуков? — спросил генерал. — Поедем ночью или будем ждать утра, когда снова начнут бомбардировку?

   — Поедем сейчас, ваше превосходительство, но дорога не охраняется. Там могут быть красные разъезды.

   — Возьмите у меня эскадрон, — предложил Туркул.

   — На ваш эскадрон они поднимут полк, — возразил Кутепов. — Будем ехать скрытно. Жуков, прикажите подать автомобиль. А вы, Туркул, дайте мне пять хороших конников. За меня остаётся командир корпуса генерал Писарев.

13 вёрст от Отрады до Рождественского были для Кутепова едва ли не самыми страшными за всю его боевую жизнь. Страшнее, чем на скале во время Русско-японской. На небе ни звёздочки, вокруг глухая холодная степь, дымящаяся туманом. Налетят с десяток мужиков — и нет генерала Кутепова с его борьбой за какую-то настоящую Россию. Или пулемёт из засады сожжёт беспощадными очередями и автомобиль, и их.

   — Поезжайте медленнее, — приказал генерал. — Так мы скорее услышим подозрительные звуки.

Стало спокойнее, когда появились огни Рождественского, но оттуда доносились выстрелы, вспышки возникали во тьме, слышны были крики.

   — Кричат, словно свиней режут, — сказал Жуков.

Навстречу подъехали двое кавалеристов Барбовича. Доложили, что идёт бой с неожиданно налетевшим красным отрядом.

Барбович угостил хорошим ужином и успокоил генерала, заверив, что до станции Ново-Алексеевки дорогу охраняют его патрули и железная дорога свободна от красных.

По дороге к Ново-Алексеевке расчувствовавшийся после ужина и вина Жуков сказал:

   — Когда мы к селу подъезжали, это не свиней резали, а раненых латышей рубили, добивали.

   — Зачем вы это мне докладываете? — вскинулся Кутепов. — Чтобы я вернулся и запретил?

   — Что вы, ваше превосходительство, я хотел...

   — Вы хотите гражданскую войну вести в белых перчатках? Не получится. Думаете, они вас раненого лечили бы? Я видел на Кубани, как они раненых офицеров жгли на кострах.

В Ново-Алексеевке Кутепова ждала телеграмма Главнокомандующего: войска покидают Северную Таврию и занимают оборону на перешейках. Кутепов руководит этой операцией.

Происходящее возникает из происшедшего. Прячется в человеке увиденное, задуманное, пережитое, заставлявшее волноваться, и приходит час, когда всё это врывается в сознание и требует поступка. Несколько дней боев в окружении, в полной неизвестности о положении на фронте, жуткая поездка через ночную степь, этот Будённый...

Кутепов прибыл в Севастополь и немедленно явился во дворец к Врангелю. Он был готов к самому резкому, даже грубому разговору, но Главнокомандующий легко соглашался со всеми предложениями генерала и в заключение сказал:

   — Я поручаю вам всю оборону Крыма и контроль за эвакуацией.

Вагон Кутепова, куда он вернулся после этого разговора, стоял на привычном месте, с которого открывался вид на Южную бухту, на пассажирскую пристань, где готовилась к отплытию «Марианна».

Последний раз приехали за хлебом и прощались. Приехал и старый знакомый Заботин. Сказал Дымникову:

   — Прощевайте, Леонтий Андреевич. Оставаться вам нельзя. Это я с вашей помощью от Кутепова прятался. Пусть вам там живётся хорошо. Может, ещё и вернётесь.

   — А может, и вы мировую революцию устроите, и мы с вами в Европе встретимся, — усмехнулся Леонтий.

   — Может, и устроим, — рассмеялся Заботин.

Приехали в Севастополь, на пристань, заняли каюты.

До отплытия оставалось ещё более двух часов. Ядвига уже разбирала вещи. Леонтий после некоторых раздумий сказал Марысе, что решил пойти на прощание в Петропавловский собор.

   — Я обязан это сделать, — говорил он. — Иначе не буду себя уважать. На Днепре мне спас жизнь Воронцов не ради дружбы со мной, не ради какого-то там офицерского долга, а потому что он глубоко верующий человек. Христианин спас христианина, исполняя долг перед Богом. Сейчас он на фронте — я не могу с ним попрощаться, не могу выразить свою глубочайшую человеческую благодарность. Поэтому я должен пойти в храм, помолиться за него, поставить свечку. Пусть Бог поможет и ему выйти живым из этой ужасной войны. Это займёт у меня не больше часа.

Марыся не возражала.

Леонтий ушёл, сопровождаемый неожиданно поднявшимся сильным ветром, взбудоражившим воду в заливе. На пристани появились торопящиеся пассажиры и среди них почему-то её надоедливый конкурент, с которым все дела уже были покончены.

   — О чём нам говорить, — сказала она ему. — Хлеб давно в трюме. Вот с Витенькой я поговорю. Прощай, мой хороший мальчик. Расти большой, умный и сильный. Я тебя всегда буду помнить и любить. Мы с тобой встретимся, когда ты вырастешь, и я найду тебе самую красивую невесту.

Отец с сыном попрощались и отошли. Их кто-то ждал. Не прошло и минуты, как мальчик снова подбежал к Марысе.

   — Тётя Марина, папа просил, чтобы вы это письмо передали на почту в Константинополе. Он сам забыл вам передать, а теперь стесняется подойти.

   — Хорошо, Витенька. Обязательно передам, — сказала она и положила конверт в сумочку.

Исчез мальчик и его сопровождающие. Марыся ушла в каюту. По почти опустевшей пристани протопали человек шесть солдат контрразведчиков во главе с капитаном, а через несколько минут вышли, ведя под руки испуганную Марысю, вслед ей что-то кричала со слезами Ядвига.

Эту сцену Кутепов увидел в окно и узнал женщину — та самая шпионка то ли польская, то ли большевистская. Приказал, чтобы к нему вызвали капитана, а солдат остановили. Тот явился серьёзный и немного удивлённый успехом своей операции.

   — Знаете, кто я? — спросил генерал.

   — Так точно, ваше превосходительство. Командующий армией генерал Кутепов.

   — Я назначен начальником всей обороны Крыма. Мне подчиняются все войска и вся эвакуационная служба. Поэтому я и вызвал вас. За что арестовали даму?