— Но как же, ваше превосходительство, зерно, хлеб — без этого же армия не может существовать.

   — А по закону, мой милый. По закону. Особое совещание сидит и сочиняет законы. Но их же армия не выполняет. Были решения по ¹/₃ хлеба, ¹/₂ трав, ¹/₆ корнеплодов, закон о посевах на 19—20-е годы... Всё осталось на бумаге. Я сказал Антону Ивановичу, что снимаю с себя ответственность за массовые беспорядки крестьян до тех пор, пока не будет введена земельная реформа. Но он слушает Врангеля. С крестьянством меньше считаться. Принимать меры, не показывать слабость власти. Все реформы можно производить лишь после взятия Москвы. Почему Врангель решает за всех? Почему Деникин его слушает? В результате...

И его рука потянулась к графину с водкой.

Сразу после отъезда командующего Кутепов собрал штабное совещание, без тени юмора заявил:

   — Всё, что говорил его превосходительство Владимир Зенонович, мы должны выполнять беспрекословно. Откройте оперативные карты. Подполковник Ермолин, уточните, пожалуйста, расстояние до Москвы от нашего переднего края. 420 вёрст, или 18 переходов?

   — 605 километров, ваше превосходительство.

   — Подполковник Ермолин рассчитал точно. При подготовке предложений к оперативному плану прошу руководствоваться его данными.

Некоторых посетителей Стефан Вацлавович принимал в Гранд-отеле, в комнате за гардеробом, откуда были выходы и в подвал, и в ресторан, и к чёрному ходу, ведущему в глухой переулок. Посетитель, одетый, как многие интеллигенты, разорённые Гражданской войной: потёртый пиджак, брюки от другого пиджака, разбитые ботинки, оказался в этой комнате, лишь получив надёжные уверения в безопасности, а до этого вёл себя осторожно, звонил, присылал записки, неожиданно появлялся рядом в уличной толпе, в пивных.

   — Где-то раньше виделись? — спросил Стефан.

   — Допрашивал вас в Киеве, в 16-м, по делу о пропаже эшелона с обмундированием. Мало улик... — сказал посетитель, который был наголо обрит, как переболевший сыпным тифом, что подтверждала справка больницы.

   — Улик было мало, а денег много, — засмеялся Стефан. — Что теперь?

   — Ещё месяц назад я был в контрразведке Добрармии. Но почувствовал слежку и ушёл.

   — Что вы принесли нам?

   — Полный список деникинского высшего военного командования с военными и политическими характеристиками. Указано предполагаемое отношение каждого офицера к союзу с новой Польшей.

   — А вы хотите союз? — с хитрой улыбкой спросил Стефан и добавил: — Мы сможем работать с вами, если вы передадите нам вашу тайную агентуру в Красной армии.

   — Она разгромлена. Остались единицы.

   — Давайте эти единицы. Они помогут и нам, и Кутепову. Давайте немедленно. Сейчас. И мы подписываем с вами Соглашение. Вы получаете деньги. Много денег. Списки офицеров потом.

   — Единственный надёжный агент, с которым у меня доверительные отношения, действует как раз на этом направлении. Фамилия: Меженин, шифр: Литератор.

Кутепов, произведённый за успешную Харьковскую операцию в чин генерал-лейтенанта, не забыл наградить своих. Соболь стал полковником, и теперь, если генерал был не на фронте, его день в штабе обычно начинался со встречи с Соболем.

Весёлое утреннее украинское солнце мешало серьёзным разговорам, генерал опускал штору на окне и спрашивал:

   — Где новые сведения о красных?

Соболь виновато вздыхал, объяснял, что в сложных боевых условиях при беспорядочном отступлении противника невозможно составить истинную картину обстановки на фронте корпуса.

   — Одни пленные говорят о подкреплениях, прибывающих в XIII армию, другие — о том, что вся армия отводится в тыл на переформирование. Противник сам ещё ничего не знает о себе. Вот и у нас сложности. Наши войсковые разведчики донесли данные о столкновении между двумя красными частями.

   — Что за столкновение?

   — Эшелон Украинской красной бригады был разгромлен проходившим через станцию полком ХIII армии. Уничтожили секретные документы, порвали портреты революционных вождей, разоружили штабных и командиров, били их прикладами, провозгласив лозунг «Бей жидов и коммунистов».

   — Гидра пожирает сама себя.

   — В корпусе среди офицеров и в штабе армии ведутся всякие разговоры. Особенно после московской директивы. Говорят о претензиях Врангеля. Он очень обижен, что главный удар на Москву поручен нашему корпусу. Когда мы взяли Харьков, он сразу предложил Деникину создать ударную группку для наступления на Москву под его, конечно, командованием. Антон Иванович не принял это предложение, и теперь Врангель везде заявляет, что наш корпус и вся Добрармия не встречают сопротивления «в своём победном шествии к Москве». А его армия, мол, истекает кровью в неравной борьбе, что его солдаты оборванные, босые, простоволосые и голодные, а наши обеспечены всем, одеты, обуты и сыты. О нас ещё говорят, что мы без всяких причин прекратили наступление. Мне передали, что начальник штаба армии Ефимов говорил, что стратегия нашего корпуса его не вполне удовлетворяет. Он считает, что уже могли быть произведены операции с целью захвата ближайших узлов, например, Готни.

Кутепов задумался, почесал бородку.

   — Они не понимают, — сказал он. — Не понимают, что идти вперёд можно только при выполнении двух условий...

Его прервал резкий гудок зуммера — выходить на генеральский телефон разрешалось лишь в экстренных случаях. Кутепов взял трубку.

   — Ваше превосходительство, докладывает капитан Ленченко. Срочное сообщение капитана Большакова из Томаровки. Со стороны дубового леса его атакует неожиданно появившийся Интернациональный полк — китайцы и латыши. Бой идёт на подходах к женскому монастырю.

   — Я же ещё ночью разрешил ему отступить.

   — Они отказываются отступать и защищают монастырь. Большаков только просит дать хотя бы небольшое подкрепление.

   — Что ж. Командиру, отказывающемуся отступать, надо дать подкрепление. А у нас ведь, кроме инженерной роты, ничего нет?

   — Так точно, ваше превосходительство.

   — Передайте начальнику штаба: срочно инженерную роту в Томаровку.

Кутепов положил трубку.

   — Мне можно идти? — спросил Соболь.

   — Подождите, полковник. Нам с вами надо что-то решить. Мы ничего не знаем о противнике — вдруг появляется Интернациональный полк — а они хотят, чтобы я наступал. Идти вперёд можно только при выполнении двух условий: обеспеченный тыл и точные данные о противнике. Тыл я стараюсь укрепить. Приказ по корпусу №100 сыграл свою роль: грабежи почти прекратились. Все поняли, что насилие и произвол будут караться по законам военного времени. С произвольными реквизициями тоже покончим. Никакие политические выступления против нашей армии не допускаются. Части корпуса пополнены, получено новое обмундирование и хороший запас продовольствия. Тыл есть. Но где сведения о противнике? Найдите среди наших офицеров человека, умеющего анализировать и сопоставлять имеющиеся данные. Шахматиста найдите. И пусть он занимается только уточнением положения красных частей и их планов. Дайте ему в распоряжение войсковые разведки полков и дивизий. Пусть даёт им задания, получает сведения и думает. Чтобы я в любой момент знал обстановку на фронте корпуса.

Батарея вела огонь прямой наводкой шрапнелью по бойцам Интернационального полка, скопившимся и окопавшимся на опушке дубового леса. Погода испортилась, заморосил мелкий августовский дождик, над лесом появилась голубоватая мгла. Очередная атака интернационалистов была отбита, Дымников приказал привести в порядок огневые позиции и, набросив плащ, направился к женскому монастырю — всего шагов пятьсот от орудийных окопов.

В крытой сторожке за стеной монастыря майор Бондаренко и ещё несколько офицеров пили из железных солдатских кружек сливки, которые принесла в большом кувшине старая монахиня. Налила и Дымникову, сказала: «Благослови вас Господь, защитников наших». Кроме этой монахини да ещё двух-трёх таких же старух, за все дни стоянки у монастыря не было больше видно ни одной монашенки. Л сливки замечательные: густые, холодные.