К ним приблизился аккуратный унтер-офицер, и Павел сказал:

   — Знакомьтесь, Мария Конрадовна, это мой старший брат, Владимир.

   — Пани Крайская, — представилась Марыся и спросила: — Вместе будем от красных спасаться?

   — Должны отбиться, — не очень уверенно ответил капитан Макаров. — Шкуро уже вышел на боевые позиции. А так, милая пани, война есть война. Ценности компактно, документы — не придерёшься, от своих не отставать.

   — А Леонтий?

   — А Леонтий нас защищает.

   — Но если отступать, возьмёте меня?

Раздался звонок, резкий, как выстрел, и вспыхнула красная лампочка.

   — Генерал, — прошептал Макаров и, сделав знак, чтобы вели себя тихо, взял трубку.

   — Слушаю, Ваше превосходительство. Немедленно прикажу. Через пять минут будет у входа.

Схватил трубку другого телефона.

   — Гараж! Буркина! Тогда любого генеральского шофёра. Лебедев! Чтобы через три минуты машина генерала стояла у парадного входа!

— Володя! Собирай охрану, — сказал он, положив труб. — Чтобы через минуту все стояли у входа. Владимир Зенонович в открытом автомобиле выезжает на прогулку по Харькову. А вы говорите — отступать.

Несмотря на демонстративную прогулку командующего, всё оставалось тревожно неясным. Поздно вечером Марыся оделась попроще, нашла знакомого извозчика и поехала в Садовый переулок, В тех краях её и увидел случайно Лео.

По договорённости в переулке всегда должен был бродить, гулять, сидеть на лавочке с гармошкой, в общем, существовать один из тех, о ком никто не знает.

   — Кого ищешь, бабонька? — спросил Марысю некто в гимнастёрке, сапогах и папахе — будто уже знакомы, тот же, что и всегда, так были похожи эти люди одеждой и незаметными лицами.

   — Да мне бы к рынку.

   — А чего ночью на рынке?

   — Тётка там рядом живёт больная, а я из Лозовой приехала...

   — Да знаю я тебя — с самим Весёлым видел. Сядем на скамеечку пожмёмся, а то ночь прохладная.

Сели. Конечно, облапил — здесь всё приходилось терпеть.

   — Ваши наступают, — сказала Марыся. — Возьмут город?

   — Наши наступают, вот и я наступаю. Не бойсь — я так, поиграть. Руки замёрзли — погреть надо.

   — Что он говорит?

   — Весёлый? Говорит, навряд возьмут — Кутепов, сволочь, старается.

   — Но если возьмут, меня же здесь все знают.

   — Если с теми не успеешь уйти, тогда беги сюда. Только без хвостов.

Утром 14 августа в полевом штабе на станции Ржава Кутепов, прочитав донесение о наступлении красных на фланг и тыл, вышел на наблюдательный пункт на высотке за станцией. Вокруг свита — штабисты, артиллеристы. Майор Бондаренко взял с собой Дымникова, и тот стоял в сторонке, едва не засыпал. Замаскировались здесь хорошо, и прицельных выстрелов красных не было. Солнце поднялось сзади, и офицеры смело смотрели в бинокли, не боясь демаскирующих «зайчиков».

   — Что за деревня перед окопами красных? Кем занята?

   — Колбасовка. Пока нейтральная, — доложил командир корниловцев, молодой изящный полковник Скоблин, который напоминал Дымникову Лермонтова.

   — Немедленно захватить. Занять оборону по северной окраине, вести беспощадный огонь и периодически атаковать. Только один ваш полк, Николай Владимирович, остаётся здесь, лицом к Москве. Дивизия поворачивается кругом и бьёт Селивачева. Ермолин, готовьте приказ. В течение дня разгромить части красной VIII армии, действующие на линии Короча—Белгород. Вам, Скоблин, передаётся бронепоезд «Слава офицера» и артиллерия: марковская батарея, майор Бондаренко. Скоро все мы пойдём туда, — Кутепов показал на север, туда, где Курск, Орел, Москва. — А сейчас еду бить Селивачёва.

Дымников увидел на лице Кутепова прежнюю злобно-злорадную гримасу, а генерал, заметив старого знакомого, обратился к нему:

   — Капитан Дымников, что-то вы опять стали похожи на Дантеса. Стреляйте не в Пушкина, в красных. Против вас бывший русский генерал Геккер[39]. Почти Геккерн. Бейте его.

Скоблин приказал занять оборону и окопаться у села Колбасовка. Начались почти ежедневные и почти безрезультативные бои. Уже на рассвете все деревенские собаки убегали куда-то в степь — знали, что вскоре начнётся пальба. Артиллерия красных била с закрытых позиций и гранатами, и шрапнелью. Бондаренко командовал: «Батарея к бою!», иногда менял позиции. Горели избы, кричали раненые, но главный бой шёл на станции Ржава. Там гремели шестидюймовки красных бронепоездов, расстреливающих «Славу офицера».

Командиры юнкерских батарей придумали план уничтожения красного бронепоезда «Третий Интернационал»: ночь, поставить орудия в кустах вплотную к полотну, а затем расстрелять бронепоезд в упор. Батарею Бондаренко тоже назначили в эту ночную вылазку.

Дымников помнил, что во время последней встречи с Марысей она сказала: «Сделай всё, чтобы уйти с фронта в штаб. Лучше в Таганрог к Деникину. Здесь же война, убивают каждый день. Леончик, ты должен жить».

Приказав солдатам обмотать колеса соломой, он, когда стемнело, повёл первое орудие батареи к полотну в кустарник. Ночь, конечно, спутала ориентиры, но хорошая топографическая память Леонтия не подвела, благополучно миновали яму и сумели хорошо замаскироваться. Капитан привалился к передку, накрылся английской шинелью и, приказав унтеру разбудить его на рассвете, закрыл глаза. «Здесь, милая, — подумал Дымников, — меня не убьют, а ты расскажешь мне, с кем встречаешься в Харькове».

И его здесь не убили. Проснулся он на рассвете, стояла мирная тишина, наполненная щебетанием птиц. Бронепоезд «Третий Интернационал» появился, но, не дойдя километра 2 до своего обычного места, дал один выстрел в сторону белых (причём, снаряд не разорвался) и ушёл обратно на станцию Солнцево. Операция не удалась.

Марыся говорила: «Подольстись к Кутепову. Он падок на это. Пусть переведёт тебя в Таганрог». Однако льстить по плану Дымников не умел. Помогло, что генерал сам приехал после тяжёлого боя.

Из Харькова на тракторах «Лонг Том» привезли батарею английских дальнобойных пушек. Шестидюймовки били по Солнцеву, но вреда вражеским бронепоездам не приносили. Да и обслуживали их какие-то тыловики. Однажды ночью в безлунной и беззвёздной тени вспыхнули злобно яркие гремящие огни артиллерии красных бронепоездов. Она наносила удары по станции Ржава и английской батареи. Та молчала — видно, неопытный расчёт разбежался.

«Батарея, к бою! Передки на батарею! По местам! По-орудийно за мной ша-агом ма-а-арш!» Ещё ездовые не проснулись в сёдлах, а лошади, услышав команду, пошли. Рысью выехали на позицию, и Бондаренко уже командовал: «Прямой наводкой, прицел 20, первому — по правому броневагону, второму — по второму справа... гранатой, до команды «стоп» беглый огонь!»

Шестидюймовые пушки бронепоезда сразу начали отвечать, недолго бы оставалось жить и батареям и капитану Дымникову, но между линией железной дороги и огневыми позициями батарей был небольшой, меньше метра гребень, и морские скорострелки бронепоездов с их большой начальной скоростью и настильностью не могли поразить юнкерские батареи и батарею Бондаренко. Снаряды бронепоездов или попадали в гребень и рвались со страшным грохотом, или перелетали через головы и рвались далеко сзади. Гранаты тем временем одна за одной сыпались на броневагоны. Дымников подошёл к наводчику первого орудия, отстранив его, сказал: «Дай я выпущу снаряд». Его граната врезалась именно туда, куда он хотел, — давно присмотрел командную платформу с людьми, сверкающими стёклами биноклей. На этом бой и закончился. Паровозы задымили, огонь прекратился, бронепоезда ушли на Солнцево.

К вечеру приехал Кутепов. Поздравлял солдат и офицеров и, разумеется, Дымникова. Тот нашёл возможность вставить в разговор восхищенные оценки операций Кутепова. по взятию Харькова и разгрому группы красных войск Селивачева.

   — Наши офицеры, — говорил Леонтий, — считают, что это лучшие операции Добрармии 19-го года. Они войдут в военную историю. Я горжусь, что участвовал в этих боях.