Незадолго до приезда в Таганрог польской делегации Деникин собрал генералов на небольшой ужин для разговора» но не получилось ни ужина, ни разговора. Врангель то ли случайно, то ли демонстративно сел подальше от Деникина и почти все его утверждения подвергал негромкой, но безжалостной критике.

Главнокомандующий отметил только что закончившийся рейд Мамонтова[41] по большевистским тылам.

   — Посеял панику, — говорил Деникин. — Огромные трофеи...

   — Трофеи на 60 вёрст — все донские бабы теперь оденутся в кружевное бельё, — прокомментировал Врангель. — И телеграмму ещё дал: «Посылаю привет. Везём родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей на украшение церквей — дорогие иконы и церковную утварь». Бандит с большой дороги, а не генерал. И не панику наводил, а от Будённого бегал. В своей армии я не потерплю присутствия Шкуро и Мамонтова.

   — Вообще-то мы хотели поговорить о будущей встрече с поляками, — продолжал Деникин, — однако обсуждать конкретные вопросы, связанные с будущими границами, сейчас преждевременно.

   — Какими границами? — в своём стиле пошутил Кутепов. — Варшавскую губернию все знают.

За столом расхохотались.

Врангель тихо сказал:

   — Этот хоть туп, но прям.

   — Однако на Волынском фронте стоят перед красными около 100 тысяч легионеров, — сказал Деникин, — если объединить усилия наших и их войск, разгром большевиков неизбежен.

   — С Колчаком бы объединялся, когда тот был в силе, — вполголоса сказал Врангель, но многие услышали, — так нет — хотелось самому Москву взять. А теперь с полячишками договориться хочет.

— И я считаю, господа, — продолжал Деникин, — что мы встретимся с поляками, как с хорошими друзьями, не затрагивая острых тем.

23 сентября Деникин дал банкет в честь польской миссии. Военную миссию возглавлял бывший генерал русской службы Карницкий, экономическую — бывший польский министр торговли и промышленности Иваницкий.

В польской миссии волнения начались часа за два: костюмы, платья, причёски, места за столом и, главное, тексты официальных выступлений. Марыся несколько раз прочитала текст выступления Карницкого, написанного и на русском, и на польском языках, и всё-таки перед самым началом банкета просмотрела документ ещё раз. Стефан был доволен: «Ты, Марысенька, и сама теперь выступишь, если генерал голос потеряет».

Вспыхнули люстры в банкетном зале, оркестр заиграл встречный марш — из-за неясности политического положения сторон гимны решили не исполнять.

Поднялся благообразный Деникин и в своём неторопливом убедительном стиле произнёс приветственную речь:

   — После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжёлых потрясений мировой войны и общей разрухи два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил. Я от души желаю, чтобы пути наши более не расходились. Подымаю бокал за возрождение Польши и за наш будущий кровный союз!

Карницкий начал ответную речь с такой же высокой ноты, но, вглядевшись в текст, смял фразы, зачастил и сник так же, как его странный недружественный текст:

   — Польская миссия благодарит вооружённые силы Юга России за тёплый приём, — закончил он своё выступление и сел, ни на кого не глядя.

За столами зашумели, задвигались, кто-то хотел встать, но его удерживали — дипломатический скандал. Начальник штаба польской миссии майор Пшесдецкий сказал сидящему рядом Кутепову:

   — Судя по речи Деникина, здесь чествуют союзников, но поляки вам ещё не союзники и, быть может, попали сюда по ошибке.

   — Именно по ошибке, — согласился Кутепов.

Как обычно, выручил оркестр, заиграв старые марши. Стефан, едва не потеряв сознание, искал Марысю. Вытащил её чуть ли не из женского туалета и требовал объяснений: где настоящий текст речи Карницкого? Марыся плакала и ничего не могла объяснить.

Ленин и Дзержинский в очередной раз вели речь о том, что никто не должен был знать, никто не должен был видеть, какие документы лежат перед ними на столе. Сейчас это были карты Западного и Южного фронтов.

   — Я понимаю, что этот срыв и произошёл не без участия ваших людей, — сказал Ленин.

   — У меня там работают несколько групп.

   — Не собираюсь вас хвалить, Феликс Эдмундович, потому что срыва ещё нет. Поляки остались и будут договариваться с Деникиным. Вопрос в том, что они потребуют и что он может дать. Наша задача или, вернее, ваша задача — сорвать переговоры.

   — Поляки потребуют Прибалтику, Минск, Украину до Днепра с Киевом.

   — Пожалуй.

   — Вы правы, Владимир Ильич. Мои люди их настроили. Ведь другая группа, да и сам Пилсудский...

   — Вот, вот. Они не хотят договариваться с Единой неделимой. Это для них синоним той России, которая держала их в Варшавской губернии. Мы договоримся с другой группой, и Пилсудский поддержит договорённость. Поручаю это вам лично и Мархлевскому. Главное условие: никаких письменных документов. Обещайте Пилсудскому всё. «Од мора до мора», как они говорят, но ни слова на бумаге. Джентльменское соглашение. Поляки держат нейтралитет, мы снимаем с Западного фронта все войска. Главное, Латышскую дивизию. Мы получаем 46 тысяч свежего пополнения для удара по зарвавшемуся Кутепову. Возможно, он ещё успеет взять Орел, но это — последние судороги.

Настоящий текст речи Карницкого легко нашли в бумагах Стефана:

«Мы счастливы, что наша встреча кладёт конец исторически ошибочной, надолго затянувшейся вражде двух великих славянских народов. Наше будущее основывается на общности социальных, политических и военных интересов. Начальник нашего государства пан Пилсудский и председатель Правительства Падеревский, напутствуя меня, подчёркивали необходимость создания военного союза между Войском польским и Вооружёнными силами Юга России. Поднимаю бокал за наш будущий нерушимый кровный союз!»

Эту речь напечатали в газетах, переговоры продолжились, но Стефан постоянно чувствовал чью-то крепкую противодействующую руку. Капитан Дымников, друг Марыси, близкий Кутепову человек, а тот каждый день выступает с резкими заявлениями против военного союза. Ведь стоит Кутепову сказать Деникину, что он заключил этот союз — и через две недели белые будут в Москве. Для Май-Маевского можно из Диккенса найти цитату, подтверждающую необходимость союза. Впрочем, он и так согласен с любым решением — лишь бы стол был полон. Врангель ждёт окончательного решения Деникина, чтобы немедленно выступить против.

Произведя самую тщательную проверку, Стефан установил, что пани Крайская была последней, кто держал в руках текст злополучной речи. Значит, ни с ней, ни с Дымниковым говорить об этом нельзя.

Сначала всё обдумать самому. Кому выгоден срыв переговоров? Ленину. Значит, действуют красные, причём действуют методично. Статьи в газетах, резкие высказывания Кутепова, анонимное угрожающее письмо Юзефовичу — всё это направляется из одного центра. Красные не жалеют золота для решения политических вопросов — Стефан же общался лично с Троцким, когда тот был в Харькове. Сорвут переговоры, и кутеповский корпус будет, конечно, разбит — только из ненависти к Врангелю Деникин направил на Москву не барона, а солдафона-недоучку. Рухнет всё. Не бывать Речи Посполитой до Днепра.

С Макаровым тоже говорить нельзя — он друг Дымникова в вообще тёмный человек. Единственным, с кем Стефан мог поделиться сомнениями и опасениями, оставался Рыжицкий.

Разговаривали на улице, прогуливаясь. С моря несло Холодом, и чайки кричали зловеще, словно предупреждала, что никому верить нельзя.

   — Скорее всего действует какая-то подпольная большевистская организация, — сказал Рыжицкий.

   — Но пани Крайская с ними! Она что? Красная?

   — Большевики могут действовать и под польским флагом.