Вольф говорил, что даже долгоживущие Властелины жили одним днем. Подобно смертным, они были захвачены потоком времени. Память их оставалась далекой от совершенства, к счастью для них. Так что, хотя они и подвержены намного большей тоске и скуке, чем так называемые смертные, Властелины не страдали от пресыщения чувств. Самоубийства среди них случались гораздо реже, чем у сравнимой группы людей. Хотя этот факт можно объяснить и тем, что все, кто имел склонность к самоубийству, давным-давно разделались с собой.

Каковы бы там ни были чувства Ананы, она ему их не открывала. Если она и страдала от сексуальной фрустрации, как и Кикаха, то стойко переносила неудовлетворенность. Возможно, идея переспать с низкородным смертным была для нее немыслима. И все же он слышал рассказы о проявляемых Властелинами сексуальных интересах к своим наиболее привлекательным человеческим подданным. Вольф сам говорил, что когда он был Джадавином, то предавался разгулу с прекрасными женщинами многоярусного мира, используя свою неотразимую мощь, чтобы получить все, что хотел.

Кикаха пожал плечами. Ему требовалось поразмыслить о более важных вещах. Проблема выживания перевешивала все прочие.

В последующие два дня им пришлось держаться подальше от каравана из-за того, что охотничьи партии с него широко разошлись в поисках бизоньего, оленьего и антилопьего мяса. И тогда, уклоняясь от охотников, путники чуть не наткнулись на небольшой отряд охотников-саткивлкапов.

Эти были индейцы, разрисованные с головы до ног в черно-белую полоску, с закрученными в спираль длинными черными волосами на макушках и с продетыми сквозь перегородки в носах костями, с ожерельями из львиных зубов на шее, в шароварах из львиных шкур и мокасинах из оленьей кожи. Они проскакали в ста ярдах от Ананы с Кикахой. Но они были поглощены стрельбой по бизонам и в пыли и пылу погони не заметили всадников.

Кроме того, тишкетмоакские охотники гнались за теми же бизонами, но они находились по другую сторону стада, отделенные от индейцев милей почти сплошных тел.

И тогда Кикаха принял окончательное решение. Он сообщил Анане, что сегодня ночью настало время для их плана. Она поколебалась, а затем сказала, что они вполне могут попытаться, что, разумеется, следует использовать любые средства, лишь бы укрыться от Колокольников.

Путники ждали, когда караванщики покончат с жареным мясом, допьют джин и водку и отправятся спать. По обеим сторонам каравана расставили непьющих часовых, но фургоны находились в пределах границ Большой Торговой Тропы, отмеченной резными деревянными изображениями бога торговли, и поэтому торговцы по-настоящему не тревожились о нападении людей или полуконей. Какое-нибудь животное могло забрести в лагерь, гигантская ласка или лев могли задрать коня или даже убить человека, но это было маловероятно, поэтому караулы расслабились и дремали на посту.

Кикаха снял с лошадей всю сбрую и хлопнул их по крупам, чтобы они ускакали, куда глаза глядят. Он испытывал легкое сожаление, поскольку одомашненным животным трудно будет выжить в диких Великих Прериях. Но они подвергались опасности не больше, чем отпустившие их всадники.

Затем они с Ананой, привязав к спинам тюки с водой в бутылях, сушеным мясом и овощами, с ножами в зубах поползли в залитой брызгами лунного света темноте к каравану. Они пробрались незамеченными мимо двух часовых, расположившихся на расстоянии сорока ярдов друг от друга, и направились к огромному десятиколесному фургону, стоявшему двадцатым в колонне.

Они проползли мимо небольших фургонов, в которых храпели спящие мужчины, женщины и дети. К счастью, при караване не было собак, и по веской причине: гепардоподобная пума и ласка любили собачье мясо до такой степени, что все путешественники давным-давно перестали брать с собой собак для путешествия по прериям.

Устроить жилое помещение внутри плотно упакованного груза на нижнем этаже фургона оказалось нелегко. Им пришлось вытащить множество деревянных ящиков и рулонов тканей и ковров, а потом опять разложить их над норой, где они будут проводить свои дневные часы. Извлеченный груз с большим трудом вогнали туда, куда сумели втиснуть. Кикаха надеялся, что когда фургон покинет берег реки, никто не заметит, что расположение вещей изменилось.

У них имелись две пустые бутыли для естественных нужд, а одеяла обеспечили им постель, казавшуюся вполне удобной, пока фургон не тронулся в путь. Рессор у фургона не было, и хотя прерия казалась довольно гладкой идущему пешком, в экипаже неровность почвы становилась весьма ощутимой.

Скрываясь в замкнутом пространстве камеры галеры, Анана жаловалась на неудобство, теперь же она чувствовала себя погребенной под обвалом. Температура снаружи резко поднималась в полдень — свыше двадцати четырех градусов по Цельсию, и тогда они задыхались из-за отсутствия вентиляции и тесноты. Им пришлось сесть и уткнуться носами в отверстия, чтобы получить достаточно кислорода.

Кикаха расширил эти отверстия. Ему очень не хотелось этого делать, так как увеличивалась опасность, что незваных пассажиров обнаружат караванщики. Однако во время путешествия на нижние, грузовые платформы почти не заглядывали.

В первый день им почти не удалось поспать. Ночью, пока караванщики спали, беглецы вылезли наружу и проползли мимо часовых в открытую прерию. Здесь они вымылись в ручье, снова наполнили бутылки водой, справили естественные надобности, которые было невозможно или крайне неудобно справлять в фургоне. Они проделали гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение мускулов, вызванное стесненными условиями, а также тряской и рывками фургона. Это казалось самой наглой выходкой в мире — прятаться прямо под носом тишкетмоаков. Будучи один, Кикаха чувствовал бы себя более комфортно и непринужденно. Анана хотя особенно и не жаловалась, но ее не слишком подавленные стоны и брань порядком надоели ему. В этих тесных, замкнутых условиях невозможно было не прикасаться друг к другу, но она каждый раз реагировала чересчур бурно. Она то и дело приказывала ему оставаться на своей собственной половине «гроба», не трястись или не нависать над ней, и так далее.

Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Колокольников порознь. А если она откажется, то нокаутировать, вытащить из фургона подальше в прерию и оставить там. Временами он даже представлял, как перерезает ей горло или привязывает к дереву так, чтобы ее растерзали волки или львы.

Он сказал себе, что это дьявольский способ начать любовный роман.

Тут он спохватился. Откуда взялись эти слова: любовный роман? Да как он мог влюбиться в такую злобную, высокомерную и смертоносную стерву?

Мог. Как сильно он ни бесился, как ни ненавидел и ни презирал ее.

Кикахе приходилось влюбляться, и не раз — ив том, и в другом мире, но никогда — при таких обстоятельствах. Несомненно, если не считать Подарги, лицо которой выглядело точь-в-точь как у Ананы, и странной, действительно неземной Хрисеиды, его спутница была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо встречал.

Но само по себе это не означало для Кикахи любви. Он, конечно, ценил в женщинах красоту, но имел больше шансов влюбиться в женщину с приятным характером, сообразительную, с чувством юмора, чем в неприятную и тупую красавицу. Если женщина была всего лишь разумно привлекательной или пусть даже заурядной внешности, он мог бы влюбиться в нее, если находил родственную душу. Но Анана была неприятной и безжалостной особой.

Так почему же он испытывал к ней чувство любви пополам с враждебностью?

«Кто знает? — думал Кикаха. — Я-то уж точно — не знаю. И я этому даже рад. Ни к чему знать о себе все и быть легко предсказуемым».

К сожалению, его любовь была, скорее всего, безответной. Анана могла проявить чувственный интерес к Кикахе, но роман оставался бы эфемерным и сопровождался бы презрением. Она, разумеется, никогда не сможет полюбить леблаббия. Если уж на то пошло, Кикаха сомневался, что она вообще сможет полюбить кого бы то ни было. Властелины находились по ту сторону любви. По крайней мере, так говорил Вольф.