— В смысле — я, — уточнил Кикаха.

Клататол кивнула.

— Я не знаю, почему эти люди так сильно хотят заполучить тебя. А ты?

— Я тоже не знаю, — ответил Кикаха. — Могу предположить, но не стану. Мои догадки только собьют тебя с толку, да и излагать их долго. Для меня первое дело выбраться из города и смыться. И вот тут-то, моя любовь, и вступаешь в игру ты.

— Теперь-то ты любишь меня.

— Если бы было время... — ответил он.

— Я могу спрятать тебя там, где у нас будет сколько угодно времени, — заявила она. — Конечно, там есть и другие...

Кикаха гадал, не скрывает ли она чего-то. Он находился не в таком положении, чтобы вести себя грубо, но она понимала только язык силы. Он схватил ее за запястье и резко вывернул. Она поморщилась от боли и попыталась вырвать руку.

— Какие другие?

— Перестань делать мне больно, и я тебе скажу... быть может, тебе скажу. Поцелуй меня, и я наверняка скажу тебе.

Дело стоило того, чтобы потратить несколько секунд, и потому он поцеловал ее. Благовония из ее рта наполнили ему ноздри и, казалось, просочились по телу до кончиков пальцев ног. Он чувствовал легкое головокружение и начал гадать, не заслуживает ли она награды после такой длительной разлуки.

Осторожность взяла верх, он засмеялся и мягко высвободился.

— Ты и впрямь самая прекрасная из всех, кого я когда-либо видел, а я видел многих, — сказал он. — Но по улицам гуляет смерть и ищет меня.

— Когда ты увидишь эту другую женщину... — проговорила она.

Она снова стала застенчивой, и тогда ему пришлось напомнить, что недомолвки будут автоматически приводить к боли. Ее это не возмутило, а даже порадовало, поскольку для нее эротическая любовь включала в себя и определенную долю грубости и боли.

Трое чужаков, которые, похоже, бежали из самых глубин храма Оллимамла, опередили фон Турбата на несколько дней. Они тоже были светлокожими. Одна из них — черноволосая женщина, которую Клататол, очень ревнивая и не склонная кого-то хвалить, тем не менее назвала самой прекрасной из всех, кого она когда-либо видела. Спутниками ее были огромный, очень толстый мужчина и другой, низкорослый и тощий. Все трое носили странную одежду, и никто из них не говорил по-тишкетмоакски. Они разговаривали на вишпавамле — литургическом языке жрецов. К несчастью, спрятавшие эту троицу воры знали только несколько слов вишпавамла, да и те — из ответов мирян во время служб.

Тут Кикаха понял, что эти трое — Властелины. Именно язык Властелинов в этом многоярусном мире считался священным.

Их бегство от фон Турбата указывало, что они лишились собственных вселенных и, спасаясь, укрылись в этой. Но какое отношение мелкий король фон Турбат имел к делам, связанными с Властелинами?

— За эту троицу предложена награда? — поинтересовался Кикаха.

— Да, десять тысяч кватлумлов за каждого, а за тебя — тридцать тысяч и высокий официальный пост во дворце императора. И даже, возможно, хотя на это только намекалось, брак с членом царской семьи.

Клататол замолкла. Ее желудок глухо заурчал, словно предвкушая предложенные награды. Сквозь вентиляционные шахты в потолке слышались слабые голоса. В комнате, где царила прохлада, стало жарко. Из подмышек Кикахи сочился пот, на темно-бронзовой коже женщины поблескивали капельки. Из средней комнаты — кухни, ванны и туалета — доносилось тихое журчание и бульканье воды.

— Ты, должно быть, упала в обморок при мысли обо всех этих деньгах, — проговорил Кикаха. — Что помешало тебе и твоей шайке заполучить их?

— Мы воры и контрабандисты, даже убийцы, но я не предатель. Розоволикие предложили эти... — Она оборвала фразу, увидев, что Кикаха ухмыляется, и усмехнулась в ответ. — То, что я сказала, правда. Сумма, однако же, огромная, но отказаться от денег нас заставила, если хочешь знать, хитрый ты койот, мысль о том, что произойдет после того, как уйдут розоволикие или случится бунт. Мы не хотим, чтобы толпа разорвала нас на куски или подвергла пыткам, считая нас продажными предателями.

— А также?..

Она улыбнулась:

— А также трое беглецов предложили, если мы выведем их из города, во много раз больше того, что предлагали розоволикие.

— А как они это сделают? — подумал вслух Кикаха. — У них на счету нет ни одной вселенной.

— Что?

— Они способны предложить вам что-нибудь осязаемое прямо сейчас?

— На всех были драгоценности, стоившие намного больше обещанной награды, — ответила она. — Некоторые камешки... Ты знаешь, я никогда не видела ничего похожего. Они словно не из нашего мира!

Кикаха не стал объяснять ей, что это выражение являлось правдой в буквальном смысле. Он хотел спросить ее, не имел ли кто-нибудь из них оружия, но сообразил, что если даже у троицы таковое и имелось, то Властелины, разумеется, не станут сообщать об этом своим провожатым.

— А как насчет меня? — осведомился он.

Он не спросил, что предложила троица кроме драгоценностей.

— Ты, Кикаха, любимчик Властелина, так, во всяком случае, говорят. Каждому известно, что ты знаешь, где спрятаны все сокровища мира. Разве бедный человек вернул бы большой изумруд Ошкоацму?

— Розоволикие достаточно скоро забарабанят в твои двери, — сказал вместо ответа Кикаха. — Они перевернут весь этот район вверх дном. Куда мы отправимся отсюда?

Клататол настояла на том, чтобы он позволил ей завязать себе глаза, а потом надеть на голову капюшон. Кикаха вынужден был согласиться. Она удостоверилась, что он в капюшоне ничего не увидит, а затем быстро повернула его дюжину раз вокруг своей оси. После этого он по ее приказу опустился на четвереньки.

Послышался скрежет камня, поворачивающегося на оси, и Клататол повела его по проходу настолько узкому, что он скреб стенки боками. Затем Кикаха встал и, держась за ее руку, поднялся, спотыкаясь, на сто пятьдесят ступенек, прошел двести пятьдесят шагов по слегка наклонной поверхности, спустился на триста шагов по скату и прошел еще сорок шагов по прямой линии. Клататол остановила его и сняла капюшон и повязку.

Кикаха поморгал и осмотрелся. Его привели в круглую камеру сорока футов диаметром, выкрашенную в зеленочерную полоску, с вентиляционной шахтой наверху. На концах укрепленных по стенам факелов корчилось пламя. В помещении имелись кресла из нефрита и дерева, несколько сундуков, куча рулонов тканей и мехов, бочонки пряностей, бочонок воды, стол с тарелками, сухарями, заплесневелым сыром и дыра, выполнявшая функции санузла.

Вдоль стены сидели на корточках шестеро тишкетмоаков. Блестящие черные пряди спадали им на глаза. Некоторые курили сигарки. Они были вооружены мечами, кинжалами и секирами.

В креслах сидели трое светлокожих. Один был низкорослым, тощим как скелет, с наждачной кожей, большим носом и акульим ртом. Второй выглядел человеком-ламантином[22], переваливавшимся через подлокотники кресла водопадами жира.

При виде третьей Кикаха ахнул:

— Подарга!

Женщина была самой прекрасной из всех, кого он когда-либо встречал. Он видел ее прежде. То есть это лицо существовало в его прошлом. Но тело не принадлежало этому лицу.

— Подарга! — снова воскликнул он.

Он заговорил на испорченном ликонском наречии, которым пользовались она и ее орлицы:

— А я и не знал, что Вольф вынул тебя из тела гарпии и вложил твой мозг в тело женщины. Я...

Он замолчал. Она смотрела на него с непроницаемым выражением. Наверное, Подарга не хотела, чтобы другие узнали о ее прошлой жизни в птичьем теле. А он, обычно такой сообразительный, настолько потерял самообладание, что разболтался...

Но ведь Подарга узнала, что Вольф в действительности являлся Джадавином, который три тысячи двести лет назад похитил ее с Пелопоннеса и вложил ее мозг в тело гарпии, созданное в биолаборатории. Когда Вольф предложил Подарге исправить содеянное, она отказалась. Она так сильно ненавидела Властелина, что осталась в своем крылатом теле с птичьими ногами и поклялась отомстить ему.