— И это следует делать всякий раз, ведь мы никогда не знаем, что будет завтра… Я очень тебя люблю, сын! Слушай своё сердце, ладно?
— Ладно… — и глаза его увлажняются — такой же чувствительный и проникающий глубоко, как и его мать.
И уже уходя, я слышу негромкое наблюдение:
— У тебя такой красивый и странный отец!
— Не странный он. Он — хороший, — отвечает мой сын своей юной женщине.
Теперь самое сложное — девочки. Они там же, где и ОНА, а ОНА не должна меня видеть всё по той же причине — прочтёт как самую простую и открытую книгу, всё увидит по глазам и снова остановит. Но не на этот раз, Лерочка. В этот раз я не дам тебе такого шанса. Машину ты не остановишь, а меня тем более.
Валерия открывает мне дверь, но я здороваюсь, не глядя ей в глаза, прячу их и вполне успешно. Она несколько заторможено отвечает мне, где дети, показывая рукой направление — это наша первая встреча после моего неудавшегося самоубийства в джакузи и первая настолько странная встреча вообще. Мы оба, словно две глыбы льда, два человека, настолько далёких, что незнакомые прохожие на многолюдной улице Манхэттена в час-пик более близки, чем мы в эту секунду, но теперь это уже не важно.
Мне нечего ей сказать, и даже простое «Прости» произнести слишком сложно, ведь для этого придётся хотя бы раз взглянуть в её синие глаза…
Magdalene Flowers — Stockholm Syndrome
Я говорю о чём то с дочерьми, кажется, уверяю их в исключительной красоте и особенном уме, повторяю несколько раз, что они лучшие на Земле и признаюсь в том, как сильно люблю их. Целую обеих в лоб, и млею, прикасаясь ко лбу Сони… Говорят, родители любят своих детей одинаково, что они — как пальцы на руке, какого не лишись — больно будет одинаково. Всё враньё! Дети не пальцы, дети — живые существа с мыслями, эмоциями, поступками, улыбками и глазами, теми, которые действительно зеркала души… И Сонины глаза уносят меня в водоворот любви так же, как и Лерины! Лурдес другая: взрывная, эмоциональная, страстная, забавная; Лурдес — душа любой компании, её эпицентр и всеобщий объект обожания, подобно мне, своему отцу. Но нет в ней Сониной глубины, нет той спокойной мудрости в глазах, умения тонко чувствовать и сопереживать, улавливать тончайшие вибрации настроения собеседника… Эти глаза нельзя обманывать, эти глаза невозможно предать. Это Лерины глаза, это Лерина душа, это Лерино потрясающе искреннее умение любить, отдаваясь целиком и без остатка, не думая о тленном, и лишь беспокоясь о чувствах других людей.
Последний поцелуй, последний вдох и запах детской кожи и волос, такой приятный, такой сладкий, растворяющий сердце в щемящей нежности…
Время словно остановилось, прекратило свой ход, всё замерло вокруг, ожидая моего шага…
— Мне пора… — шепчу и получаю поцелуй в губы от Сони.
— Я люблю тебя, папа, — признаётся она.
— Я тоже тебя люблю, Сонечка, и тебя, моя крошка Лу, — снова повторяю сквозь слёзы. — Я всегда буду любить вас, вы всегда будете жить в моём сердце, помните об этом, всегда помните и любите сами, не запрещайте себе, слушайте сердце, оно не обманет…
Выбегаю из дома под проливной дождь… Это не просто дождь, это ураган с порывами ветра, вырывающими у деревьев ветки… До машины добираюсь уже весь мокрый, вместе с зажиганием автоматически запускается и радио, где, словно знак судьбы, AC/DC вопят свой Highway to Hell. Улыбаюсь — мне это нравится!
Трогаюсь, набираю скорость… Конечно, то, что я собираюсь сделать, произойдёт не здесь и даже не в черте города, место в моей голове уже обозначено, и до него примерно час пути, но вопли Бона Скотта вдохновляют меня…
Включаю звук на полную мощность, несусь на запрещённой скорости, но кого волновали бы штрафы на моём месте!?
Не сразу замечаю входящий звонок от Леры, она звонит уже не в первый раз — есть пропущенные, конечно, в таком грохоте не удивительно, что я не услышал рингтона. Вырубаю Бонна, но трубку брать не спешу — отчего то боюсь…
Но Лера настойчива, так настойчива…
Мой палец сам собой касается зелёной кнопки, рингтон умирает, и я слышу тот самый голос, любимый голос, самый сладкий во всём свете, самый желанный, самый звенящий, самый зовущий, он тихо просит меня:
— Останься!
Я отвечаю, говорю правду, признаюсь ей в том, что у меня на сердце:
— Не могу…
Но моя Лера всё уже знает, ведь чувствует же меня, как не прячься:
— Прошу, вернись, останься с нами, переночуй сегодня у нас, потом уедешь, куда захочешь!
Я молчу. Мне нечего сказать… потому что я потрясён, поражён в самое сердце… Господи, откуда она знает? Как?! Как она это делает?
— Прошу тебя, останься с нами! Один раз, сегодня. Обещаю, я ничего не спрошу и ни о чём не буду просить. Только переночуй здесь, под этой крышей! Останься! Останься!
Тишина… Торможу машину, потому что не в состоянии управлять ею, я в вакууме, я в небытие… Словно попал в чистилище, но всё ещё могу вернуться обратно, нужно лишь слушать голос и следовать за ним…
И вдруг слышу слова из песни, той самой… Самые главные слова, те, что однажды уже вернули меня обратно:
— I want you to staaaay…
Она поёт их тихо, голос срывается, он не сильный и не мощный, каким я его знаю, он рваный, он страдающий, он слабый от боли и отчаяния…
И, несмотря на всю решимость, на непоколебимую уверенность в том, что собирался совершить, я не могу его не послушать, этот голос… Не могу ослушаться, не в силах противиться ему, он сильнее меня, сильнее моей личности, моих желаний, моих болей и отчаяния, он сильнее всего и всех, и потому я подчиняюсь:
— Хорошо.
— Слава Богу! — выдох облегчения, и по голосу слышу — её душат слёзы.
А я стою на обочине, не в силах сдвинуться. То, что только что произошло, несёт в себе смысл больший, чем вся моя прошедшая жизнь: мы связаны… Невидимой, неощутимой, неподвластной ничему и никому нитью… Мы принадлежим друг другу так же, как земля и небо, как инь и янь, как свет, вода и воздух являются основой жизни на нашей планете, мы с этим существом — основа жизни друг друга. Ясная, чёткая мысль вдруг появляется в моей голове: я не могу уйти, не имею права — она зависит от меня так же, как и я от неё, мы — одно целое. Чтобы ни случилось, ни произошло, мы — ОДНО…
Моя рука проворачивает ключ зажигания, я всё ещё медлю, но, незаметно для себя самого, толкаю руль влево — машина разворачивается, постепенно набирает скорость, но двигается теперь уже в обратном направлении — я еду домой, ведь дом, это не место, это человек…
Tony Anderson — Ember
Этот бесконечный дождь словно моет нас… Что-то смывает, усердно очищает… Мягко, неспешно, ненавязчиво помогает избавиться от тянущей душу тоски, боли, обид, непонимания…
Так тихо, и так спокойно… Прекрасное мгновение внутренней тишины — все голоса смолкли, терзания замерли, боли утихли…
Так хорошо… Я будто в первозданном вакууме, состоянии замедленного бытия, мир вокруг поразительно ничтожен, не важны ни его образы, ни звуки, ни ускользающее навсегда время…
В комнате уже почти темно. Обнаруживаю, что Леры больше нет рядом, но ощущаю её присутствие. Я чувствую её… Оборачиваюсь и нахожу спящей в приготовленной для меня постели…
И в это мгновение во мне просыпается жизнь, появляются первые ростки человеческих эмоций, они болезненны, но… среди них есть и потрясающе сладкие, влекущие, будоражащие моё сознание, манящие меня обратно, в то пространство, которое я называю своей жизнью… Внезапно понимаю, что хочу… снова хочу жить ради них, этих чувств, ожиданий, мечтаний и снов, хочу вновь и вновь просыпаться с мыслями о ней, хочу, чтоб сердце моё летело, спотыкаясь, навстречу её сердцу, хочу терять рассудок от страсти, тонуть в нежности, выпивать вновь и вновь этот странный, но такой сладкий коктейль одержимости женщиной…
Долго смотрю на неё, на ставшие родными черты лица… Я знаю каждый изгиб на её теле, каждую родинку, каждый штрих, запах кожи, волос, её желания, помню все её жесты, взгляды, тембр её голоса, когда злится, радуется, любит…
