Волосы у Люси были золотые, как солнышко. А глаза — цвета лесных фиалок, тех, что растут в лесной глуши. Легонькая, точно пушинка чертополоха, беспечная, словно жаворонок, — вот какая она была. А поскольку в пятилетней малышке все души не чаяли, то и она, в свою очередь, обожала весь мир. И, невзирая ни на что, Джек просто не мог питать к ней неприязни.

Отец между тем, неуклюже переступая с одной перекладины приставной лестницы на другую, спускался с чердака с Люси на руках — и охота ж ему таскать этакую тяжесть! Девочка-то уже большая выросла! Джек видел, как по лицу отца скользнула тень боли. Но отражалась в нём и радость — радость, что так редко проявлялась в отцовских чертах, когда Джайлз Хромоног глядел на своего единственного сына и наследника.

Джек сбросил одеяла, встал и потянулся, всем телом вбирая новый день. Подобно прочим, спал он в платье, так что проблем с одеванием не возникало.

Он вытащил клок шерсти, затыкающий щель под дверью, и выбрался наружу. Над Восточным морем растекался серый рассвет. Он просачивался на болота и разом, словно обрываясь, гас в темном лесу на западе. Небо было цвета черного льда. Да уж, денек грядет мерзопакостный.

Джек помчался в уборную, подпрыгивая на бегу, чтобы промерзшая земля не липла к башмакам. Бард говорил, что инеистые великаны подстерегают неосторожных путников, дабы заледенить их своим морозным дыханием. Нельзя, никак нельзя засыпать вне дома в разгар зимы, даже если очень хочется. Вот так инеистые великаны тебя и сцапают: нашептывая о том, как тепло будет во сне.

Закончив свои дела, Джек бегом бросился домой, по пути поскользнулся на узкой полоске льда — не заметил впопыхах замерзшей лужицы, — влетел в дверь и потоптался немного у порога, отогревая занемевшие ноги. Изо рта у него валил пар.

— Что, холодно? — спросил отец.

Он сидел у огня, держа Люси на коленях.

— Холодно, как у тролля в…

— Только посмей выругаться! — оборвала его мать.

Джек, усмехнувшись, плюхнулся на свое место перед очагом. Мать протянула ему чашу с сидром, и мальчик с наслаждением принялся греть руки.

— Овцы, небось, ягнятся, — заметил отец.

— Видать, — кивнула мать.

— Обожаю маленьких ягняточек, — проворковала Люси, обнимая ладошками чашу с сидром.

— А всё потому, что не тебе тащиться на луг искать милых крошек, — отозвался Джек.

— Так постановил Господь, — сказал отец. — Адам согрешил, засим все мы ныне вынуждены добывать хлеб насущный в поте лица своего.

— Аминь, — подхватила мать.

А Джек задумался про себя, с какой стати то, что произошло на заре истории мира, до сих пор не дает людям покоя. Сколько, интересно, должно пройти времени, чтобы наказание себя исчерпало? Ну разве не разумно было бы со стороны Господа спустя лет этак с тысячу объявить: «Ну ладно, ладно, хватит с вас. Возвращайтесь в Эдем»? Но вслух Джек этого, конечно же, не сказал. У отца религия — больное место; лучше его не задевать — того и гляди попадет.

Некогда отец мечтал стать священником, но его семья была недостаточно богата, чтобы заплатить аббатству сколько следует. Об этом отец сокрушался и по сей день, тем более что с изувеченной ногой труженику-селянину приходится куда как несладко.

Поездка на Святой остров осталась для отца самым светлым воспоминанием детства. Мальчика повезли туда в надежде на исцеление; и при виде монахов, живущих мирной, безмятежной жизнью, маленький Джайлз преисполнился благоговения. Им не нужно было тащить плуг по каменистой земле, не нужно было рубить лес в жутком темном лесу, прислушиваясь, не подкрадываются ли волки или — того еще хуже! — гоблины: такие, моргнуть не успеешь, сцапают мальчишку и сожрут с потрохами.

Но увы, излечить Джайлза Хромонога от увечья оказалось не под силу даже добрым монахам. Святые отцы сделали всё что могли. Они угощали мальчика мягким белым хлебом и жареной ягнятиной, приправленной розмарином. А еще читали над ним молитвы в часовне с витражным оконцем, что на солнце переливалось всеми цветами радуги.

— Думаю, починю-ка я сегодня крышу амбара, — сказал отец.

Джек нахмурился. Это означало, что неблагодарная работа искать ягнят выпадет на его долю. Мальчик сунул оставшийся с вечера ломоть хлеба в овсянку. Если сухарь не размочить, его попробуй разгрызи. На зубах поскрипывал песок — темные, густо замешенные хлебы, что пекла мать, без песка вовеки не обходились.

— Пап, а можно я посмотрю? — спросила Люси.

— Конечно, родная. Только не сиди под лестницей. Это дурная примета.

«Еще какая дурная — отец, чего доброго, молоток ей на голову уронит», — подумал про себя Джек, но вслух опять ничего не сказал.

— На этой неделе наша очередь кормить Барда, — напомнила мать.

— Я сбегаю, — тут же вызвался Джек.

— Еще как сбегаешь, — хмыкнул отец. — Даже и не надейся увильнуть: ягнята ягнятами, а к Барду сбегаешь как миленький.

«Ну вот, всегда так», — подумал про себя Джек.

Он от всей души предлагает помочь — а отец вечно толкует его слова в худшую сторону. Впрочем, новое поручение Джека так обрадовало, что досаду как рукой сняло.

Мальчик поспешно дожевал хлеб с овсянкой, одним глотком допил горячий сидр — и стал готовиться к долгому дню. Напихал шерсти в свои худые башмаки, чтобы пальцы не мерзли. Обмотал ноги лишним слоем ткани, надел вторую рубашку, а поверх набросил плащ — тяжелый, зато теплый. Пропитанный жиром плащ надежно защищал от дождя. Под конец Джек взвалил на плечи узелок с припасами.

— И смотри не задерживайся, не докучай Барду, — крикнул отец вслед.

Ветер тут же взметнул плащ и набросил его мальчику на голову. Джек выпутался из складок и закутался поплотнее. Под ногами похрустывал иней. Воздух был кристально прозрачен; за лесом, на западе, Джек различал горы, и холодное море — на востоке. На прибрежном утесе притулилась древняя римская вилла, жилище Барда. Ветер трепал в клочки тонкую струйку дыма.

Джек всё гадал про себя, с какой такой стати старик надумал поселиться именно здесь. Дом давно пришел в запустение; сколько ни топи — все равно от промозглой сырости не избавишься. Но может, Барду нравится жить рядом с морем. Оттуда-то он и явился: приплыл на крохотном коракле — сплетенной из ивняка и обтянутой шкурами лодчонке, что подпрыгивала на волнах вверх-вниз, точно детская игрушка. Просто чудо, что Бард добрался до берега живым и невредимым; надо думать, без магии тут никак не обошлось.

Сердце Джека взволнованно затрепыхалось в груди. Он конечно же знал, что его мать тоже умеет творить простенькую магию: это от нее Джек научился разговаривать с пчелами и песней успокаивать испуганную скотину. Но Бард знал заклинания посерьезнее. Ходили слухи, будто он способен свести врагов с ума, просто подув в соломинку. А еще он умел призывать северный ветер и разговаривать с вoронами.

Старик объявился в деревне два года назад — и тотчас же принялся всем распоряжаться, словно у себя дома. В мгновение ока он обосновался на римской вилле, где, словно по волшебству, появились кровать, стол, стопка одеял и добрый запас снеди. Прав его никто не оспаривал.

— Господин, я принес тебе еды, — крикнул Джек, поднимаясь на крыльцо.

И прислушался, не раздадутся ли старческие шаги. И действительно: очень скоро послышались вздох и гулкое постукивание посоха. Бард распахнул дверь — и просиял от удовольствия:

— Джек! Славно-то как!

Вот за это, помимо всего прочего, Джек и любил старика. Тот никогда не ворчал: «Как, опять ты?» — а, напротив, словно бы искренне радовался его приходу.

— Я подогрею сидр? — предложил Джек.

— А! Отменный напиток твоей матери! — одобрительно кивнул Бард. — У нее мудрые пальцы, мальчик. Запомни мои слова.

Сунув кочергу в огонь, Джек плеснул сидра в чашу.

— Я так понимаю, ты нынче утром пойдешь ягнят собирать, — обронил Бард, усаживаясь и вытягивая к огню костлявые ноги. — Ежели хочешь знать, так нынче шесть овец окотилось. Все — на западном пастбище.