Мальчик спустился с обрыва, кое-как добрался до берега и вошел в воду. Можно поплыть туда, где небо сходится с морем, все дальше и дальше, пока не иссякнут силы и он не пойдет ко дну. А тогда тропами, что ведомы лишь душам усопших, он, пожалуй, доберется до Островов блаженных. Там, верно, его уже ждет Бард со своей неразлучной арфой. «Ну здравствуй, сынок, — скажет он. — То-то славный денек выдался». Ох нет, Бард, скорее всего, скажет кое-что совсем другое: «И что это на тебя нашло, парень, сам сбежал, а сестру бросил?»

— Да с ней все в порядке будет, — заверил Джек старика, чувствуя, как у самых ног его вскипают и пенятся холодные бурунчики. — Люси такая милая, что даже викинги в ней души не чают. Торгиль подарит ее самой королеве.

«Правильно ли я расслышал? — уточнил Бард. — Королеве — это, стало быть, тетушке Гренделя Фрит, верно?»

Джек зашел еще глубже. Накатившая волна сбила его с ног, горько-соленая вода залилась в нос. Охранная руна всколыхнулась — и сильно ударила его по губам. Жар ее взбадривал ничуть не меньше холода. Кашляя и отплевываясь, Джек вынырнул на поверхность и побрел к берегу. По телу его растекалось отрадное тепло.

Над головой мальчика в предрассветных облаках кружили ласточки. Одна из них стрелой прянула вниз и пролетела так близко, что успела, повернув головку, заглянуть Джеку в глаза. А затем, быстро-быстро замахав своими остренькими крылышками, снова взмыла ввысь, к подругам.

«Лучшее оружие против смерти — жизнь, а это означает храбрость, а это означает радость», — объяснял некогда Бард.

— Но никто и никогда не говорил мне, что жить окажется труднее, нежели умереть, — буркнул Джек, выбираясь из моря.

И сел на песок — чувствуя, как ласковое солнце понемногу высушивает его одежду.

— Ты, поди, придумываешь, чего бы такого хорошего обо мне сказать? — предположил Олаф Однобровый, плюхаясь рядом, и, зачерпнув горсть песка, принялся счищать кровь с меча.

Джек наблюдал за празднеством викингов с безопасного расстояния — с палубы. Первым делом скандинавы вывалили на песок награбленную добычу — полюбоваться как следует. Серебра выкопали и впрямь немало. Мешки с сушеными бобами и ячменем аккуратно разложили на берегу. Свен Мстительный перекладывал их и так, и этак и, отступая на шаг, оценивал произведенный эффект. Наконец он распределил мешки широкой аркой вокруг серебряного клада, а на переднем плане эффектно расставил мехи с вином. Эрик Широкоплечий темноты, может, и боялся, зато трех оставшихся в живых коров забил без тени сомнения. Эрик Безрассудный выкопал огромную яму — жарить туши.

Самая любопытная находка обнаружилась в тайнике под крышей амбара — множество грязных белых кругляшков. Сперва Джек принял их за незнакомую разновидность хлеба, но воины так возликовали, что сразу же стало ясно: это нечто совсем иное.

— Соль! — заорал Олаф Однобровый, пускаясь в пляс с соляной глыбой в каждой руке.

— Соль! Соль! Соль! — вопили остальные.

Берсерки перебрасывали соляные глыбы друг другу, задерживаясь лишь для того, чтобы лизнуть лакомство.

— Соль! — верещала Торгиль, балансируя с глыбой на голове.

— А чего тут такого особенного? — шепнула Люси, прижимаясь к Джеку.

Мальчик обнял сестренку за плечи.

— Да они же просто сумасшедшие, — отозвался он.

Скандинавы обгрызали и покусывали соляные глыбы, пока усы их не поседели от белой пыли. Обычного человека от такого количества соли давно затошнило бы; вот и Джек втайне надеялся, что викингов вывернет наизнанку, — но не тут-то было. Спустя какое-то время соляное безумие их оставило, и скандинавы благоговейно упрятали свое сокровище в мешки.

Гнилую пищу с корабля повыбрасывали. В мгновение ока на нее слетелась туча чаек — и вороны. Отважное Сердце тотчас же ринулся в драку. Джек сам изумлялся своей способности отыскивать ворона в куче-мале толкущихся птиц, — но Отважное Сердце был проворнее, умнее и… отважнее остальных.

— Небось, теперь улетит восвояси, — вздохнул Джек.

— А вот и не улетит, — возразила Люси. — Его ведь к нам послали с Островов блаженных…

Джек подумал, что птица опустилась на корабль просто-напросто от усталости, — но вслух этого, естественно, не сказал.

Воины пировали весь день. Они жадно уминали жареную говядину и пили сладкое красное вино из таинственной страны под названием Иберия. Они орали песни про богов, которые, похоже, были столь же склонны к обжорству и пьянству, как и их почитатели. В одной пространной поэме рассказывалось о пиршестве вроде того, что разворачивалось перед глазами Джека и Люси. Морской бог Эгир сварил котел пива. И все не только упились в стельку, но и затеяли перебранку с Локи, богом подлых плутней. Локи обозвал Одина лжецом; Один обозвал Локи извращенцем. Тогда Локи сказал, что Фрейя, богиня любви, со страху пускает газы и что Ньерд, бог кораблей, угодил в плен к троллям и те мочились ему в рот, словно в ночной горшок. Каждый новый куплет встречался оглушительными взрывами хохота. От избытка чувств викинги смачно хлопали друг друга по спинам.

— Это какому же народу надобен бог подлых плутней? — подивился Джек.

Вокруг становилось все темнее.

— Да вот этому самому, — зевнула Люси.

Впервые за несколько недель девочка поела досыта и теперь отчаянно клевала носом. Отважное Сердце тоже наелся от пуза; ворон сидел на поручне, закрыв глаза.

— Может, сбежим? — предложила малышка.

— И куда же мы пойдем? — горько отозвался Джек.

— Не знаю… — Люси снова зевнула. — Может, в ту деревню, что они разграбили?

— Все ее жители разбежались.

Джек не стал говорить сестренке, что произошло с людьми Гицура Пальцедробителя на самом деле.

— Они помогут нам, если мы их отыщем.

— Но мы их ни за что не отыщем. Так что лучше засыпай, солнышко.

И Люси послушно свернулась калачиком на груде шкур.

Сгущалась ночь, но разгульному веселью конца-края не предвиделось. Настал черед стихов самых что ни на есть омерзительных; Джек даже порадовался, что его маленькая сестренка заснула. Хуже всех вела себя Торгиль — она изображала Фрейю и вопила: «Ой-ой-ой, как страшно! Как страшно!» — то и дело шумно пуская газы.

— Скоро Олаф потребует свою песню, — прошелестел голос у Джека за спиной.

Мальчик стремительно обернулся: у мачты стоял Руна. Старик был так тощ, что в сгустившихся сумерках практически сливался с мачтой. Отважное Сердце открыл глаза и угрожающе щелкнул клювом.

— Отчего ты не пируешь вместе со всеми? — удивился Джек.

— Кости ноют, — просто пояснил Руна. — Да и грабеж мне больше не в радость. — Он умолк и хрипло отдышался: слова явно давались ему с большим трудом. — Пожалуй, это Драконий Язык во всем виноват. Он был из тех, что умеют любить жизнь. Видимо, он-то и сбил меня с толку…

Джек снова глянул в сторону берега, на пирующих берсерков. Олаф Однобровый изображал из себя влюбленную троллью деву. Отважное Сердце, подобравшись поближе к Джеку, потянул мальчика за рукав.

— Экий у тебя, однако, любимец, — прошелестел престарелый воин. — Драконий Язык, помнится, тоже все разговаривал с воронами.

— Он-то и научил меня этому искусству, — признался Джек.

Какой смысл упускать шанс поднять себе немножечко цену?

— Хороший он был человек, — внезапно сказал Руна. — Совсем не похож на нас, но настоящий воин.

Джек промолчал. На глаза его навернулись слезы.

— Я знаю, что ты не сможешь написать песню в честь Олафа, — едва слышно прошептал Руна. Джек обернулся к нему: фигура старика едва угадывалась в затопляющем судно полумраке. — Драконий Язык так и не научился восхвалять тех, кого ненавидел. Уж слишком честный он был.

— И что Олаф со мной сделает?

С утверждением Руны Джек спорить не собирался. Всякий раз, вспоминая о резне в усадьбе Гицура, Джек чувствовал, как к горлу его подкатывает тошнота.

— Скормит тебя рыбам, — отозвался Руна. — Кроме того, ты нашего языка толком не знаешь. Говоришь ты вроде бы неплохо, но с ошибками.