— Но как можно сражаться с врагом, который заранее знает каждый твой ход? — спросил мальчик.

Ага! Вот тут-то в дело и вступаем мы, берсерки, — самодовольно отозвался Олаф. — Мы, когда на нас «находит», понятия не имеем, что сделаем в следующую минуту. Да мы и потом-то практически ничего не помним. Ётуны не в силах прочесть наши мысли, потому что никаких мыслей в наших головах просто нет!

«Так вот каких воинов имел в виду Бард», — подумал про себя Джек.

И внимательно посмотрел на Олафа. Тот, статный и горделивый, стоял посреди палубы. Ветер раздувал его русую бороду, ерошил кустистую бровь. Олаф был весь исполнен радостного нетерпения — совсем как ребенок на святки. Щеки его разрумянились от холода, ярко-синие глаза возбужденно блестели.

Однако до чего же непросто ненавидеть Олафа, когда он таков! С трудом заставляешь себя вспомнить, что это он убивает монахов и вырезает целые деревни, вплоть до коров и лошадей. Хотя, быть может, он делает это именно потому, что после не может ничего вспомнить. Есть Олаф Добрый, что мастерит игрушки для Люси, а есть Олаф Злой — тот, что, тяжело дыша, стоит на краю обрыва, глядя сверху вниз на беззащитную деревню Гицура.

Однако не следует забывать и о том, что оба Олафа — и добрый, и злой — не то слово как опасны.

— Без берсерков люди никогда бы здесь не выжили, — рассказывал между тем великан. — Ты знаешь, как ётуны называли нас, людей, прежде? «Двуногая дичь», вот оно как! Или еще: «троллья закуска». На первых здешних поселенцев охотились как на скот. Тех, что покостлявее, откармливали в специальных загонах.

Джек неуютно поежился:

— И что, тролли до сих пор такое… вытворяют?

— Ну, сейчас-то это скорее что-то вроде забавы. Теперь-то тролли знают, что мы — люди, а не животные. Молодому троллю не видать татуировки на надбровных дугах, пока он не добудет своего первого смертного. К слову сказать, ему дозволяется сожрать свой трофей… О, гляди-ка! Вон еще наши!

И Олаф указал на пиратский корабль, стрелой вылетевший из фьорда. Три судна из отряда Олафа потеряли друг друга в ходе долгого плавания.

— Держу пари, Эгиль Длинное Копье думает, что мы враги, и приготовился к битве, — со смехом предположил Олаф. — То-то он покраснеет от стыда, когда поймет свою ошибку!

Впрочем, узнав берсерков, Эгиль Длинное Копье сделался, напротив, белее мела. И поспешно проорал извинения.

— С тебя мех вина! — заорал в ответ Олаф.

Похоже, верх сегодня одерживал Добрый Олаф, и Эгиль, нервно теребя в пальцах нашейный амулет, не торгуясь, пообещал великану полный бурдюк.

Дальше корабли поплыли бок о бок. Третий сгинул бесследно. Эгиль прокричал, что, дескать, третий корабль затонул во время шторма. Никто (во всяком случае, среди берсерков) особо не огорчился. Торгиль даже пробурчала, что воинам здорово повезло: пируют небось сейчас в чертогах Эгира и Ран.

— Хотя я бы предпочла Вальхаллу, — закончила она. — Оно куда почетнее…

«Хотелось бы мне, чтобы ты была уже там», — подумал про себя Джек.

Ведь эта девчонка собирается отдать Люси королеве Фрит, тому самому чудовищу, что разъезжает верхом на Маре. Джек вспомнил кошмарное существо, промчавшееся над домом Барда.

«Оно ехало верхом на коне, облаченном в ледяные покровы, — сосульки отламывались и с сухим треском рассыпались по каменному полу. А всадник был темнее неба — его непроглядная чернота словно впитывала, выпивала свет звезд. Его шипастые ноги жестоко стискивали конское брюхо, так, что выступала кровь — белая, сочащаяся жидкость, больше всего похожая на гной».

У Джека даже голова закружилась от ужаса. Он понимал, что верхом на Маре скакала не сама королева, а ее дух. Но если этот дух, даже порастеряв часть своей магической силы по пути из-за моря, кажется настолько устрашающим, то какова же королева вблизи? Джек нашарил на груди охранную руну. Талисман излучал тепло, точно крохотное, но от этого ничуть не менее горячее солнышко.

Может, стоит отдать руну Люси? Если девочка попадет в руки Фрит, руна ей понадобится больше, чем ему, Джеку. Но это означает расстаться с талисманом навеки. Забрать его обратно Джек уже не сможет. Мальчик оглянулся на сестренку: та играла в «детские пряталки» с Эриком Красавчиком. Суровый воин закрывал изувеченное лицо похожими на два окорока ручищами. «Куку!» — пищала Люси, едва тот отводил ладонь. «Хо! Хо! Хо!» — рокотал Эрик Красавчик. Сама Люси из этой игры давно уже выросла, но Джек понимал, что для тупоумного скандинава она в самый раз.

Люси слишком мала, значения руны ей все равно не понять. Девочку заинтересует лишь яркий блеск золота, — а ведь стоит передать талисман, и он вновь сделается невидимым.

— Что это у тебя там такое? — раздался голос Торгиль.

Джек поспешно отдернул руку.

— Ты что-то прячешь. А ну-ка, дай сюда!

Торгиль потянулась к его шее, Джек отпихнул ее. Девчонка тотчас же налетела на него с кулаками, визжа и колотя куда попало.

Джек пытался защищаться, но силы были явно неравны. Торгиль прошла гораздо лучшую выучку и, кроме того, дралась словно одержимая, целиком отдаваясь своей ярости. Миг — и вот уже Джек распростерся на палубе; в ушах у него звенело, из носа лилась кровь. Торгиль, упершись коленом мальчику в грудь, снова потянулась к его шее и…

— Аааай! — взвизгнула она, отпрянув. — Он обжег меня! Он меня обжег!

Тут подоспел Олаф. Он поглядел на кровоточащий нос Джека, на искаженное болью лицо Торгиль. Девчонка подняла руку, демонстрируя квадратной формы ожог.

— Брось его за борт! — провизжала она.

— Сдается мне, ты получила по заслугам, — заметил Олаф.

— Он прибег к колдовству! Так нельзя! Так неправильно!

— Я тебя сто раз предупреждал: не задирай моего раба, — напомнил великан. — За это я накажу тебя. На пиру в честь нашего возвращения есть ты будешь не за хозяйским столом, а у двери, вместе с теми рабами, что почище.

— Это нечестно! Я тебя ненавижу! Я тебя убью! — зарыдала Торгиль.

— Еще одно слово, и будешь есть со свиньями, — отрезал Олаф. — Если парень и воспользовался малой толикой магии, чтобы защитить себя, ну так что ж, на то он и скальд. А теперь ступай на корму и сиди там, пока мы не войдем в гавань.

Торгиль, громко плача, побрела на корму. Джек показал ей язык.

— А ты… — Протянув могучую длань, Олаф рывком поднял мальчика в воздух. — Хватит дразнить ее. Я не потерплю на своем корабле никакого беспорядка — или вы оба станете зубы с палубы подбирать.

Он отнес Джека к мачте и привязал его за шею рядом с Облачногривым.

Остаток дня Джек хмуро просидел под мачтой с веревкой на шее. То и дело он вытирал рукавом окровавленный нос и ощупывал себя, проверяя, много ли получил синяков. Один из зубов расшатался. Люси запретили с ним разговаривать.

К наказаниям Джек привык. А вот мыкаться на привязи, точно дворовая собака, нет. Мальчик остро ощущал унизительность своего положения.

— Тебе-то что, — говорил он Облачногривому. — У тебя мозгов не хватит оскорбиться. Тебе бы лишь овса давали вволю, — а до остального и дела нет…

Облачногривый косил на Джека темным глазом. Ноздри его брезгливо подергивались.

— Вообще-то все здесь неделями не мылись, так что на меня сваливать нечего, — проворчал Джек.

А корабль все плыл да плыл вдоль берега на восток.

На следующее утро викинги столкнулись с первым свидетельством того, что владения короля Ивара уже не за горами. Мимо проплыло массивное, толстобрюхое судно; те, что на нем, подобострастно приветствовали Олафа и Эгиля. Джека от мачты уже отвязали, и мальчик, перегнувшись через поручни, с любопытством наблюдал за происходящим. Судно было доверху нагружено вяленой рыбой. Гребцы на веслах, крепкие и коренастые, заметно отличались от поджарой и мускулистой дружины Олафа.

— Это — кнорр, — объяснил Олаф. — Мы зовем его так, потому что, пока корабль на плаву, шпангоуты его все время противно скрипят — кнорр, кнорр, кнорр. Привыкаешь к этому не сразу; но те, кто плавает на кнорре, уверяют, будто скрип этот подобен музыке. А вон — двенадцативесельная ладья. Тьфу! — Олаф сплюнул за борт в направлении небольшого, но вполне респектабельного суденышка. — По мне, так только младенцам впору. Селедку небось высматривает. Вон, видишь, сети?