— А рабы кому? — полюбопытствовала Дотти.

Женщины выжидательно воззрились на Джека с сестрой.

— Это мой скальд, — гордо сообщил Олаф.

— Ооо! Твой собственный скальд! — воскликнула Дотти.

— Уж кто-кто, а ты его заслужил! — возликовала Лотти.

Они с Дотти были похожи, как два яблока с одного деревца: белокурые, синеглазые, с пухлыми розовыми щечками и округлыми, пышными руками.

А вот третья жена разительно от них отличалась. Лицо у нее было широкое и плоское, а уголки глаз едва заметно приподнимались кверху. Бронзовый оттенок кожи еще больше подчеркивал прозрачную голубизну глаз. Но разница заключалась не только во внешности. Хейди поглядела на Джека, и мальчик почувствовал, как воздух внезапно дрогнул и завибрировал. Дремотное, ленивое тепло накрыло его с головой, и голос Олафа словно затих вдали. Весь мир будто исчез: остались лишь эта странная, смуглая женщина и ее неотрывный взгляд. Затем она рассмеялась — и дремы как не бывало.

— Мне нрааавится этот мальшшик, — проговорила она с сильным акцентом.

— Нет, Хейди, его ты не получишь, — отрезал Олаф.

— Подааарить этого мааальшика не в твоей влаасти, — напевно промолвила Хейди.

— Равно как не в твоей — получить его, женщина. Смотри, я привез тебе горшочки с травами и лекарственными снадобьями, все, что ты просила…

Хейди кивнула, принимая подношение.

— А как насчет дееевошки?

Голос ее звучал низко, с хрипотцой. Люси повисла на руке брата, засунув в рот большой палец. Она неотрывно глядела на пылающий в середине зала огонь, — а сама словно находилась за много миль отсюда, в мире своих фантазии.

— Она принадлежит Торгиль.

— Торгиль?! — хором воскликнули Дотти и Лотти.

— Это ее первая военная добыча, — объяснил Олаф. — Торгиль ужас как ей радовалась.

— Торгиль никогда и ничему не радуется, — возразила Хейди своим тягучим голосом.

— Да, но, как бы то ни было, я не намерен нарушать свои же правила и отнимать у нее добытый в боевом походе трофей.

Джек с интересом наблюдал за тем, как Олаф осторожничает с Хейди. Он не скупился на тумаки для своих воинов, да и на шлепки для Дотти с Лотти, надо полагать, тоже, но эта женщина явно занимала особое положение. Похоже, Олаф ее даже побаивался!

— А что Тоооргилль, — проговорила Хейди, — собирается делать с дееевошкой?

— Отдать ее Фрит.

— Нет! — хором воскликнули прочие жены, и Олаф, словно оправдываясь, развел руками.

— Торгиль хочет вступить в отряд берсерков королевы, — объяснил он. — Она только об этом и мечтает. Я, конечно, могу брать ее с собой в набеги, но зачисляю-то в отряд не я. Подарив королеве Люси, — так, кстати, малявку зовут, — Торгиль добьется своего.

— Дууурно это, — протянула Хейди. — И не то слово как глуупо, о бестолковый скандинав мой. Добром оно не закооончится.

Джек ждал, что Олаф ударит жену, но тот только поморщился.

— Вот только твоей ведьмовщины мне сейчас не хватало, Хейди. Я устал, я грязен как свинья, и все, чего я хочу, — так это всласть попариться в баньке, да вот еще славная бадейка меду пришлась бы куда как кстати.

Слово «бадейка» следовало понимать буквально и никак иначе. Дотти доверху наполнила одну такую из бочонка в кладовых, и Олаф, жадно припав к бадье, пил до тех пор, пока с бороды не закапало.

— Клянусь могучими плечами Эгира, отменный напиток! — воскликнул он. — Медовое вино с собственных полей, что может быть лучше?

Лотти поспешно подала ему хлеба с сыром.

— А знаешь, что полагается к меду? — усмехнулся Олаф. — Граффиск. А ну, подать сюда граффиск!

Лотти сломя голову кинулась к дверям.

— Что за вкусная штука тебя ждет, парень, — пальчики оближешь! — сообщил великан Джеку. — Сколько раз в море мечтал я об этом блюде! Ешь и чувствуешь, что ты на самом деле дома! Ты мне по душе, так что я и тебя угощу.

— Спасибо, — неуверенно проговорил Джек.

Вообще-то он не отказался бы и от хлеба с сыром, да только никто ему не предложил. Внезапно от дверей потянуло непередаваемо отвратительной вонью. Так пахнут неделями не мытые ноги, так несет изо рта, если зубы прогнили, так разит от застоявшейся воды на дне корабля. Джек даже описать эту вонь не взялся бы. Он с трудом удержался, чтобы не выбежать из комнаты куда глаза глядят.

— В дверь танцующей походкой вплыла Лотти с глубокой миской в руках.

— Я свежий бочонок открыла, — прощебетала она.

«Свежий?!» — подивился про себя Джек.

В мерзкой серой жиже плавали какие-то синюшно-лиловатые ломтики: выглядело это блюдо ничуть не менее гнусно, чем пахло.

— Граффиск! — с наслаждением проговорил Олаф.

Он щедро зачерпнул этой жуткой снеди, плюхнул ее на ломоть хлеба и, чавкая, заглотил все до последней крошки. И расплылся в довольной улыбке — аж борода встопорщилась.

— Попробуй.

Он протянул миску мальчику.

— Я… я не голоден, — пролепетал Джек.

— ПОПРОБУЙ!

Джек взял кусок хлеба и самым кончиком окунул его в жижу. И откусил. И проглотил побыстрее — но, увы, недостаточно быстро. Вкус растекся по рту, как растекалась по ногам жидкая грязь, когда Джек в бытность свою в родной деревне чистил по утрам хлев. Мальчуган стремглав кинулся к двери, сложился напополам, и его вывернуло наизнанку.

— Ха! Ха! Ха! Ха! Brjostabarn! — оглушительно захохотал Олаф.

Вторя ему, звонко засмеялись жены и дети. Спустя какое-то время Хейди сжалилась над мальчиком и принесла ему чашу воды.

— Это его любимая шуутка с чужакааами, — проговорила она.

Джек, спотыкаясь, побрел обратно в залу. Наконец-то он понял, что означает слово «граффиск»: «могильная рыба», то есть мертвая, гнилая…

— Когда у нас нет соли, мы делаем граффиск, — пояснял Олаф, аккуратно подбирая тошнотворное месиво куском хлеба. «А ведь оно ему и в самом деле нравится», — с изумлением подумал Джек. — Бывает, натолкнешься на косяк сельди — тысячи и тысячи сельдей! — такое множество, что аж море бурлит. Бросишь секиру в воду, а она и не тонет. Тaк вот! Везем, как водится, сельдь домой. А дальше-то что? Съесть можно ровно столько, сколько влезет, не больше. Если идут дожди, остальное не засушишь. Вот мы и кладем рыбу в бочки и зарываем бочки под землю. И ждем много месяцев. Рыба выдерживается, как хороший сыр. Лиловеет. Пахнет все аппетитнее. Чем дольше ждем, тем вкуснее она становится.

— А почему вы ею не отравитесь? — полюбопытствовал Джек, думая про себя: «Чтоб вам и впрямь всем передoхнуть».

Олаф, усмехнувшись, похлопал себя по животу.

— Мы, скандинавы, народ крепкий. Не то что саксы…

В этот момент в дверях показался Болван: дескать, баня готова. Великан встал, стряхнул с бороды крошки и пошел за угрюмым рабом.

А Джек присел рядом с Люси. Девочка завороженно глядела на пылающий в центре зала огонь.

— Люси?

Нет ответа.

— Люси?!

Он завладел рукой сестренки. Девочка казалась до странности отрешенной — словно находилась где-то далеко-далеко отсюда.

— До чего же красиво, — прошептала она, не отрываясь глядя на огонь.

Подошла одна из дочерей Олафа и спихнула Люси со скамьи.

— Эй ты, полегче! — закричал Джек.

— Жабья Морда, — фыркнула дочка Олафа, — вот как я тебя назову. Жабья Морда! Сейчас моя очередь давать имя рабу.

— Отстань от него, — велела Хейди, что неслышно, как волк, подошла сзади.

Девчонка послушно отступила. Джек усадил сестренку обратно на скамью. Люси по-прежнему неотрывно глядела на пламя, словно ничего и не случилось.

— Что с ней такое? Она больна?! — взмолился Джек, думая про себя: «Она безумна?»

— Ее дух отлетееел, — объяснила Хейди. — Отлетееел и блуждает где-то в иных мееестах — приятных, я полагаю.

— Отец ей все, бывало, рассказывал, будто она — похищенная принцесса, — признался Джек, отчасти приободрившись. — Говорил, что в один прекрасный день ее отыщут верные рыцари и увезут обратно в родной замок. Боюсь, Люси ему поверила.

— Я такое виидела, и не раааз, — подтвердила Хейди. — В моей земле зимы длиинные, теемные. Так что люди отпускают дуууши на волю, чтобы с ума не сойти. Души блуждааают по свету, а с приходом веесны возврааащаются.