В середине, прямо под проломом, царил хаос: кошмарное месиво из обломков дерева, щепок и сучьев. И все было залито кровью! С одной стороны распростерся медведь с проломленной бревном головой. С другой стороны, истекая кровью, лежал Олаф. Ноги его были перебиты, на руках и груди зияли страшные раны. Но он был жив и даже приветственно поднял руку.

Джек осторожно спустился вниз. По крайней мере, эта часть завала казалась достаточно надежной. Пещера заполнилась целиком, так что больше бревнам падать было некуда.

— Ты меня слышишь? — спросил мальчик.

— Слышу, — голос Олафа звучал сипло: видимо, пострадал он куда серьезнее, нежели казалось на первый взгляд. — Торгиль? — прохрипел великан.

— Она лодыжку сломала. Вроде бы, все.

— А медведь?

— Мертв.

— Хорошо, — кивнул Олаф.

— У меня есть снадобье, унимающее боль. Руна дал, — заторопился Джек. — Я оставлю его тебе, а сам сбегаю на корабль.

— Только зря время потратишь, — отозвался великан.

— Вовсе нет! Руна — целитель. Эрик Красавчик и Эрик Безрассудный донесут тебя до берега.

— Я умираю, — прошептал Олаф, и Джек понял: это правда. Слишком уж он изранен. К тому времени, когда его доставят на корабль, — даже если предположить, что Олаф переживет ядовитый луг, — будет слишком поздно.

— Ну хотя бы макового соку выпей.

— Выпью малость, — согласился Олаф. — Это поможет мне дождаться… дождаться Торгиль.

Джек протянул ему склянку. Великан проглотил несколько капель и жестом отослал мальчика прочь.

Джек помчался назад к Торгиль, но по пути увидел лежащего в грязи Отважное Сердце. Ворон хлопал здоровым крылом и пытался взлететь.

— Отважное Сердце! — закричал Джек.

Он осторожно поднял птицу и увидел, что, хотя правое крыло и повреждено, серьезно ворон не пострадал. Грязь смягчила падение.

— Я тебя здесь не оставлю, — пообещал Джек.

Наконец он добрался до Торгиль: та тоже пыталась подняться, невзирая на боль в искалеченной ноге.

— Я знаю, как монахи лечили ногу отцу, — сказал ей мальчик. — Я могу обездвижить твою лодыжку, зажав ее между досочек. Будет больно, зато кость срастется правильно. С отцовской ногой ничего не вышло только потому, что за нее поздно взялись.

Собирая палочки и отрывая от плаща длинные полоски ткани, Джек говорил и говорил без умолку, скорее чтобы успокоиться самому, нежели ради чего другого.

— Сейчас я завяжу тебе ногу по-быстрому, а потом получше сделаю. Олаф хочет тебя видеть. Нам надо поторопиться.

При упоминании Олафа Торгиль впервые выказала некоторые признаки интереса.

— Он умирает, — проговорил мальчик, с трудом сдерживая слезы, — но медведя он убил.

Трясущимися руками Джек покрепче стянул девочке лодыжку и помог ей подняться. Торгиль хватала ртом воздух, цеплялась за него, подскакивала на здоровой ноге. С каждым прыжком она все крепче стискивала зубы. Для Джека этот путь оказался особенно утомительным, потому что в придачу к Торгиль на шее его в мешочке болтался еще и Отважное Сердце. Они медленно добрели до завала. Там все пошло значительно проще: вверх по бревнам Торгиль смогла ползти на четвереньках. Джек глядел и диву дивился. На ее месте он бы уже стонал в голос. Сломанная лодыжка наверняка болит так, что свету белого не взвидишь…

Наконец они добрались до провала и спустились вниз. Олаф слабо улыбнулся.

— Торгиль, дочь Олафа, — тихонько проговорил он.

— Что ты сказал?! — охнула Торгиль.

— Я нарек тебя своей дочерью, — промолвил Олаф. Благодаря болеутоляющему говорить ему явно стало легче. — Я сказал об этом Скакки и Хейди перед уходом.

— Н-но я н-не хочу жить б-без тебя, — зарыдала девочка.

— И это вся твоя благодарность? Меня призывает Один. Я уже вижу валькирий: они ждут меня на холме.

— Я умру вместе с тобой! Пусть меня принесут в жертву, как мою мать!

— Нет! — взревел Олаф и тут же захлебнулся кашлем.

Он сплюнул: на бороду брызнула кровь.

— Нет, — уже тише повторил он. — Не для того я спас тебя от Торгрима. Ты с честью выжила в этой битве. Ты должна идти вперед. Наш поход еще не закончен.

— Н-но я хочу ум-мереть…

— Ан не удастся! От сломанной лодыжки еще никто не умирал.

Торгиль разразилась рыданиями и принялась раздирать себе лицо ногтями. Джек силой отвел ее руки в стороны.

— Ты, Джек, забери шахматную фигурку Горной королевы, — приказал Олаф. — Она в моей походной суме. Солнечный камень — это для Скакки. Молот Тора — для тебя, Торгиль, дочь сердца моего.

Джек послушно отыскал все три вещи. Молот Тора оказался маленьким серебряным амулетом: многие скандинавы носили при себе такой же.

Какое-то время Олаф молчал, тяжело дыша. Джек предложил ему еще болеутоляющего снадобья, но великан отказался. И кивнул на Торгиль:

— Ей оно больше понадобится…

День угасал; солнце свершало по небу предначертанный путь. Во тьму оно канет на какие-то краткие три-четыре часа. Олаф беседовал с Торгиль, с каждой минутой слабея все больше и больше. Джек горестно наблюдал. Теперь, когда битва не на жизнь, а на смерть осталась позади, он смог трезво оценить ситуацию. Почти все запасы провизии погребены внизу, под обрушившимся завалом. Достать их возможным не представляется. Перед ними — три дня пути к чертогу Горной королевы, хотя теперь, когда Торгиль ранена, этот путь может растянуться на неделю, а то и дольше.

А за неделю драконица переварит лося.

Тем временем, чем станут питаться они? Дальше в долине ничего не растет. Так что придется им поголодать. Как только они доберутся до ледяной горы — если тролли, конечно, не изрубят их в капусту раньше, — им придется просить Горную королеву, чтобы та помогла им отыскать источник Мимира. В том случае, если она сама знает, где это…

А после им еще предстоит возвращаться назад — тем же путем, в том числе и через луг, заросший ядовитыми цветами. И успеть надо к празднику сбора урожая, чтобы не дать Фрит принести Люси в жертву.

Не слишком ли много всего? Джек понурил голову.

Лишь перевязывая лодыжку Торгиль, мальчик несколько отвлекся от горестных мыслей. Когда он взялся за ее ногу, девочка побелела как полотно, однако не издала ни звука. Потом он достал из походной сумы Олафа немногие оставшиеся припасы. Джеку было ужас как стыдно забирать что-то у человека, который был еще жив. Но великан заверил, что это более чем разумно.

— Единственное, чего бы мне хотелось, так это погребения, достойного героя, — вздохнул он.

Джек выпрямился.

— Но у тебя будет погребение, достойное героя, господин, — с жаром воскликнул мальчик. — При тебе твой меч и твой лук со стрелами. Нам с Торгиль они все равно не пригодятся. Мы же даже поднять их толком не можем. А у ног твоих лежит поверженный троллий медведь. Ни у кого такой жертвы не было, даже у Торгрима. Что еще лучше, я научился у Барда призывать огонь. Когда… когда придет время, я подожгу завал. Ни у кого на свете не было такого погребального костра! Его увидят из самой Вальхаллы. А когда я вернусь, я сложу про тебя песнь, что переживет века!

Глаза великана вспыхнули радостью.

— Моя слава бессмертна, — прошептал он.

— Еще как бессмертна, — подтвердил Джек. — А хочешь, я спою ту песнь, что исполнял в чертоге короля Ивара?

— Да, будь добр, — прошептал Олаф: солнце клонилось к горизонту, и воин, казалось, угасал вместе с ним.

Джек встал и вновь запел стихи Руны, и звучали они еще великолепнее, нежели прежде:

Когда Джек упомянул могильщиков Одина, Отважное Сердце высунулся из мешочка и тихонечко каркнул. А Джек все пел и пел; и голубое небо постепенно темнело до густой синевы. Поднялся ветер и застонал, точно плакальщицы, над поломанными стволами завала.