Мне не хочется смотреть ей в глаза, в такие же лживые, как и те слова, которыми она разбрасывалась в тот вечер, говоря что оставит свою идиотскую идею с лишением невинности. И ладно бы с парнем, с которым встречается, или испытывает хоть что-то большее, чем симпатия. Но с Котовым…Придурком каких поискать. Человеком не имеющим ни моральных принципов, ни чести, ни достоинств, только гниль, там где должна быть душа. Брезгливые следы самовоспитания и абсолютный дефицит “присутствия” родительской теплоты взрастили монстра.

— Это последняя капля. Больше не жди, что я впрягусь за тебя. Достала. Слышишь? — с удовольствием встряхиваю беспечную дурочку. — Достала. Понятно тебе? — ору в голос, не осознавая, слышит ли она меня вообще, у меня-то давно в ушах лишь шум, соперничающий с бешеным пульсом. — Ищи нового идиота на должность мальчика на побегушках.

Не сумев побороть соблазн, кидаю злой взгляд на ее лицо, заглядывая в чертов омут зеленых глаз с мокрыми ресницами. Это то ли дождь, то ли слезы катятся по ее щекам к блестящим, чуть приоткрытым губам.

Тело бьет мелкая дрожь, рядом с Марго оно беспрерывно сбоит. Дышится рядом с ней не так, как обычно: очень шумно, судорожно, будто при каждом вдохе целиком и полностью легкие наполняются ее запахом, близостью, навязчивой… маниакальной потребностью чувствовать тесный контакт с ней.

Кончики холодных пальцев скользят по бровям, бережно подбираясь к саднящей ране на лбу, заставляя меня зажмуриться, от такой нежности в каждом движении Маргошиных рук.

— Прости, малая, — рвано выдыхаю, прерывая ее несмелый поцелуй, до адской боли заглушая желание продолжить начатое, понимая, что ни к чему это все… Ни к чему..

Марго

Лежу и смотрю в потолок, не понимая как можно исправить свою жизнь, но при этом не наломать дров?! Последнее время у меня с этим жуткие проблемы. Я вляпываюсь в истории по самые уши, причём свои и чужие, не прилагая особых усилий. Вокруг меня сплошное болото. Бесконечные попойки изредка сменяются трезвыми днями, тогда в квартире царит другая атмосфера: знакомая, родная и наполняющая моё существование смыслом. Но сейчас я слушаю завывание отчима, который налакавшись в очередной раз, старается спеть матери, но вместо мелодичной серенады, выходит пьяный вой. Уши давно успели свернуться в трубочки от пения непризнанного певческого таланта.

Одному Масику хорошо, тёплый комочек мирно посапывает у меня на груди, спрятав мордочку в неглубокое декольте. Истинный мальчик по достоинству оценивает женские прелести, а его мурчание теперь для меня единственная услада.

— Ри-итка-а, — горланит мать и меня коробит от этого варианта имени. Или может всему виной мерзкий прокуренный голос некогда самой лучшей мамочки? — Оглохла, что ли? Иди открой.

Действительно, жаль что не оглохла и не ослепла до кучи, а лучше и сгинула бы вовсе, на радость родне. Так бы и повод новый нашёлся — пить по утрате.

Кто-то продолжает стучать в дверь: активно, немного требовательно, привлекая теперь уже и моё внимание. Нехотя перекладываю котенка на кровать, вступать в открытую конфронтацию с опустившимися местными жителями — это большая драма. Проще немного поработать швейцаром.

Визитер меня напрягает более, чем предполагалось, а я абсолютно не настроена выслушивать безгранично бесполезные оправдания, поэтому предпринимаю попытку захлопнуть дверь. Но моей ленивой реакции в противовес стоит излишняя наглость, а на пути к цели появляется носок кроссовки.

— Ногу убери, — пока еще просто словесно предупреждаю я. — Или хочешь, чтобы я Рогозину позвонила? Он уже вашему семейству как личный цербер.

— Рит, у меня проблемы. Помоги, пожалуйста!

Умоляющая интонация звучит вполне искренне, с заметным надрывом, но вспомнив кто передо мной, а главное чей он брат, в моем милосердном сердце с треском захлопывается дверь, пуская трещину по вечно мешающему мне жить альтруизму.

— Сам себе помоги.

Вытолкать незваного гостя не получается, он с упорством бульдозера прет вперед и навалившись всей своей массой, практически вваливается в квартиру. Суетливо поправляет задравшийся край футболки, смотря на меня умоляюще своими жгучими карими глазами, выискивая хоть толику сострадания в моем скучающем выражении лица.

— Мать в загуле…

— Сочувствую, — перебиваю Юрку, не давая закончить, нервный смешок издевательски вырывается помимо моей воли. — Моя в запое, обнимемся? — шуточно развожу руки в приглашающем жесте обняться, как ни странно сосед моего веселья не разделяет.

— Дашка в ванной закрылась, рыдает там часа два уже. Просит таблетки, говорит ей плохо, — не сдерживая беспокойства в голосе, он почти не дыша вводит меня в курс дела, кратко освещая проблему. — А хрен его знает, вдруг травануться решила.

— Не мудрено, — грустная всепонимающая улыбка кривит мои губы, и я рада бы ошибаться, но увы семейные трудности у нас зеркальные, в таких условиях мрачные мысли, как рой пчелиный могут довести до сумасшествия.

— Мелкие сказали, что она бинты какие-то выбрасывала…все в крови. Но сама вроде цела. Хотя… я не видел ее, она мне не открывает.

— Ладно, пошли.

Дашка уж точно, не причем, что у нее два старших брата, и оба не дружат с головой, разве что только с нижней. В прихожей у Котовых, увы, не пусто и ладно бы только мелкие зрители в ожидании развязки, сидели под дверью в ванную комнату, так еще и Пашка.

— Опаньки! — звонко икнув, Паша запрокидывает голову, старательно фокусируя прищуренные глаза на мне. — Какими судьбами? В честь чего это мажорская подстилка пожаловала в обитель униженных и оскорбленных?

Кивок в мою сторону, сползающая улыбка и бешеный взгляд, наполненный то ли ненавистью, то ли желчью. Я сейчас для Паши очередной раздражитель, как и яркий свет, бьющий по глазам от включённого светильника.

— Завались, оскорбленный, — Юрка небрежно пинает ногу брата, чтобы тот поджав её под себя, дал нам пройти. — Ты обещал, что не будешь вести себя как придурок, — пропустив меня вперед, склоняется к брату, хватая его за шиворот. Тот в ответ нагло цокает языком, расслабленно повисая в руках своего воспитателя, потеряв точку соприкосновения со стеной и когда Юра разжимает кулаки, он вновь гулко ударяется спиной, рвано выпуская стон. Тесная комнатушка тут же заполняется тугим запахом перегара.

— Пусть проваливает, от нее воняет — продажностью.

Через силу игнорирую провокацию, ссорится бесполезно, поговорю с Дашей, ради самой девочки, а не в угоду Юре, хотя по нему как раз таки заметно беспокойство за сестру. А попугай, орущий мерзости, всего лишь избавляется от яда, который сочится из его уязвленного чувства собственного достоинства.

— Заткнись, — раздраженно закатив глаза, Юрке приходится прикрикнуть, да так, что мелкие сразу бросаются наутек, боясь прочувствовать на своих шкурах гнев старшего брата.

— Оставь его, мне плевать. Правда, — отмахиваюсь я, как-то не особо уверенно. — После гнилых поступков, поганый язык как-нибудь переживу. Сходи в магазин и аптеку.

Юрка долго смотрит поверх очков, недоумевающими глазами, не особо понимая моей неуместной просьбы.

— Купи чего-нибудь сладенького. А в аптеке обезболивающие и прокладки, на две капельки думаю хватит. Надеюсь с Дашкой именно то, о чем я…

— Ты сдурела? — повышает тон Юра, перебивая, словно я сказала что-то мерзко обвинительное. — Ей всего двенадцать.

— Иди, Юр. Мальчика-колокольчика не включай, это физиология.

На самом деле, особо четкого плана я не имею, да и тема весьма щекотливая, о таком обычно мамы рассказывают, но я старательно держу марку, говоря вроде с сознанием дела. Натянув улыбку, как некую маску, я довольно-таки настойчиво стучу по плохо выкрашенному дверному наличнику.

— Даш, это Маргоша…соседка. Откроешь?

Раздаётся короткий щелчок и передо мной открывается дверь, не широко, а совсем немного, так чтобы в образовавшееся отверстие смогла протиснуться рука, и она мне кажется настолько бледной, что я уже сомневаюсь в предположительно поставленном диагнозе.