Намеренно игнорирую помощь Макеева, жёстко ухватившись за предложенную братом руку, выпрямляюсь неловко и иду в спальню. Лёшка укладывает меня на единственное спальное место — расправленный полуторный диван. А влажно поцеловав в висок, сбегает на кухню.

Весь остаток вечера они пьют. Вначале разговаривая на повышенных тонах, что-то бурно обсуждая, затрагивая темы денег и Лешкиных боёв, а после вовсе стихнув.

Изображать спящую даже не приходится, совсем не до этого мне. Когда Макс валится на диван вместе с пьяным Лёшкой, я успеваю вовремя отскочить на безопасное расстояние. Вклиниваться между двух парней на крошечном диване в поисках места ночлега не имеет смысла, да и слушать раскатистый храп в мои планы тоже не входит.

Я иду на кухню, движимая зверским чувством найти что-нибудь съестное, а встретив идеальную чистоту на столе, сглатываю голодные слюни. В холодильнике пусто, лишь бутылочка питьевого йогурта и несколько кусочков яблочного штруделя. Не густо, но чем богаты.

Усевшись поудобнее за стол, подобрав под себя ноги, вижу краем глаза, как появляется нарушитель не только моего уединения, но и спокойствия.

— Угостишь? — садится рядом со мной на свободный стул, кивая на тарелку с единственно оставшейся сладостью. Дёргает бровью в ответ на моё решительное нет, но не расстраиваясь, а наоборот хитро улыбаясь. — Тогда приятного.

Но пожелание становится комом посреди горла, мешая проглотить откусанный кусок, зажатого мной же пирога, от которого он всё же умудряется отломить краешек и съесть, как можно быстрее.

— Так значит ты теперь с Леськой?

Задаю вопрос из чисто женского любопытства, но при этом боюсь услышать ответ из-за того, что он может своим содержанием ковырнуть, и очень болезненно. Поднимаю голову, делая это немного нервно и закусывая щёку изнутри, готовясь услышать откровение. Но Макс, робко, почти неуверенно кивает в ответ, словно признание ему даётся с большим трудом. А может просто я сама наивно навыдумывала робость Макеева?!

— Бред какой-то, — фыркаю, непонимающе хлопая глазами. Как такое возможно от полной неприязни к Леське докатится до любовной с ней связи?

— Почему же бред?

Заметив моё негодование, оживляется, облокачивается на стол, приближаясь ко мне так близко, что дыхание, наполненное ароматом корицы и коньяка щекотно пляшет на моих губах. Гад просто издевается, или же практикует на мне элементы обольщения.

— Да потому что вы оба размениваетесь на совершенно ненужные вам отношения, — страшно признать, но укол ревности добирается до цели, вонзаясь в самую мякоть сердца, там где чудесным образом просыпаются иные чувства к Максу.

— Маргош, это не отношения. Это просто секс, — легким касанием подушечки пальца смахивает что-то с моих губ, незатейливым действием заставляя затаить дыхание. — У тебя весь рот в пудре, — похотливо ухмыльнувшись, облизывает палец, а у меня мурашки от близости с ним, от того как он дразнит…нагло…нарочно, убивая на корню желание его оттолкнуть. — У нас с Лесей обоюдное удовлетворение физической потребности столь приятным для организма способом.

Брезгливо сглатываю слюну, вдруг представив во всех красках, как они обоюдно удовлетворяют друг друга. Тошно от одной только мысли об этом. А вот от того что он сейчас рядом, а не снова с ней, тело наполняется приятной негой, прокатываясь по коже неким триумфом.

До изматывающей дрожи мне хочется коснуться Макса, но я всего лишь скольжу взглядом по его густым волосам, по лицу, по рельефным скулам и слегка впалым щекам, на фоне которых чётко очерченные губы, смотрятся просто завораживающе. Спускаюсь ниже к его выступающему подбородку с ямочкой, придающей ему особую привлекательность.

— Ты не представляешь, как я за вас рада, — шепчу прямо ему в губы, давясь диким желанием прикусить ему язык, чтобы он не трепал им больше. — И еще. Я не спала с Котовым, — целую ту самую волевую бороздку на подбородке, отчетливо слыша, как Максим шумно сглатывает. — Кошмарных тебе снов, Макеев.

Марго

Вручив ключи и вверив мне съемную квартиру в полное распоряжение, Лешка оставляет меня одну. И теперь он отсутствует несколько дней. Словно скрывшись ото всех, не выходит на связь, и сам не звонит, и чаще обычного его номер заблокирован.

Выработанный с годами безусловный рефлекс реагировать стрессом на такого рода исчезновения брата — подстёгивает, всё чаще накручивает и не даёт нормально спать. Дурные мысли то и дело лезут в голову, зато прекрасно вытесняют из неё Макеева, ведь тому там совершенно не место. Давно нужно стать реалистом и не пытаться верить, надеяться и ждать участи современной золушки, которую взяли из прогнившей "хрущевки" и отнесли на руках в сытую жизнь.

Разный статус и мы с ним неровня, хоть нас и тянет друг к другу как намагниченных, питать пустые иллюзии чревато сильнейшим разочарованием и болью там, где по истечению времени чувства уступят место банальным жизненным устоям.

Телефон прерывает тоскливый поток размышлений, коротким звуком пришедшего сообщения:

"Собери свои вещи, мы едем на море"

Набирать сейчас номер брата, все равно что играть в дартс с завязанными глазами — малоэффективно, поэтому я просто следую инструкции, сразу же отправляясь домой.

Когда после третьего стука ничего не происходит, я берусь за вытянутую дверную ручку, совсем новую, чересчур гладкую и плавную, играющую на контрасте своей идеальностью с дверью, видавшей лучшие времена. Получается очень забавно. Есть мать, но я видимо ей не нужна. Есть дом, но вход в него мне запрещен. Адреса, явки, пароли сменили без меня, вместе с замками, подведя жирную черту под возможностью вернуться в квартиру, хотя бы за вещами, ведь ничего другого в этих четырех стенах я не имею.

Нервно сжимаю пальцами холодный металл, чувствуя как сама наполняюсь прохладой от зашкаливающей ненужности, глотая горечь обиды и полного бессилия хоть что-то изменить. А всего-то можно начать с малого, попробовать пристроить старый ключ, авось повезет.

И в этот раз мне действительно везет, ключ со знакомым скрежетом поворачивается в замочной скважине, отсчитывая три щелчка, за которыми следует мой облегченный выдох. Значит просто заменена ручка, а не весь замок в целом.

К продолжающемуся удивлению, квартира встречает меня чистотой, без привычной затхлой вони, с аккуратно расставленной обувью в прихожей и развешенной верхней одеждой. Разительные перемены встречаются на каждом шагу, укореняя в душе такое светлое, долгожданное облегчение, что я слегка умалишенно улыбаюсь своему отражению в надраенном до блеска зеркале.

На кухне прибрано так тщательно, что меня начинают терзать смутные сомнения, а в ту ли квартиру я вломилась? Бегом несусь в спальню, подмечая еще с порога, что и мою комнату постигло нашествие клининговой компании, которая преобразила и без того идеальный порядок. Зарождающаяся эйфория от разительных перемен нехотя сменяется необходимостью собраться как можно скорее и убраться до прихода основных жильцов.

Большая спортивная сумка Леши, явно не вместит мое нажитое имущество, поэтому решено взять пока самые нужные вещи, за остальным я вернусь с помощником уже после отпуска. На дно сумки летят самые ходовые элементы летнего гардероба, туда же ветровка, джинсовая куртка и спортивный костюм. За увлеченной возней я не сразу замечаю, что больше не одна, легкий шлейф свеженького перегара безошибочно наводит на мысль кого принесла нелегкая.

— Что дядь Петь, мать наконец-таки попёрла? Навела порядок в квартире, выкинула хлам вместе с тобой.

И не думая прятать полнейшее пренебрежение, бросаю оскорбительный вызов, не поднимая головы, не удостаивая даже мимолетным взглядом собеседника, решившего себя вдруг оправдать.

— Нет. Я устроился на работу.

— Ага, подзаборным сомелье? — делаю ехидное замечание, поражаясь тому, как от гадких слов разливается тепло на душе. Оказывается хамство иногда дарит моральное удовлетворение.