Эх, самому бы выжить.

– Ты что там возишься?! Копай резвее! – Это тот самый охранник. Ишь, за автомат хватается. Да по фигу на него.

«Как же ту девчонку звали в Питере? Нет, не помню, – отвлекался мыслями о прошлом Алексей. – Вот кого я, наверное, зря забыл. М-да. А ведь остались бы вместе, наверное, она бы и оттаяла. Может, и я бы здесь не оказался».

– …Ты что, не слышишь, баран!

«Да пошел он. Как же ее звали? Блин, а ведь красивая была».

– Да я тебя… – вскрикнул мент и спрыгнул в бурую жижу рядом с Алексеем.

Лопата взлетела и, описав полноценный круг, обрушилась на голову мента. Но не расколола ее, а лишь, скользнув по ней, вошла в плечо и, пропоров и одежду, и кожу, проломала ключицу. Алексей, как во сне, ничего не понимая и ни о чем не думая, резко дернул лопату на себя, и охранник, дико визжащий и дергающий курок поставленного на предохранитель автомата, повалился в грязь под ноги Алексея. Лопата совершила еще один круг и перебила шейные позвонки у барахтающегося в жиже милиционера.

Застрекотал автомат охранника, стоящего у далекого дерева. Фонтанчики грязи с шлепаньем запрыгали рядом с Алексеем. Стас упал. Упал и Петр. Красная краска уже подкрашивала бурый цвет жижи под ногами в еще более грязный и противный. А Алексей стоял с лопатой в руках, застрявшей в шее мертвого охранника. Наконец, когда упал на спину и Самсон, прошитый тремя пулями, Алексей нагнулся и потянул за ремень автомат, которым еще недавно ему угрожали. Медленно. Как все медленно… А быстрее не получается. Вот автомат в руках. Рычажок, как учил Мялов, на автоматическую стрельбу. Приклад в плечо.

Ствол задрало вверх, и ни одна пуля так и не задела стреляющего в него охранника. Да и не нужно это было. Из траншеи выкатился вал человеческого прилива и, накатив на охранника, накрыл его. Кажется, подобное происходило по всему фронту работ.

Никто никогда не считал штрафников, даже они сами себя с определенного момента не считали, но зато доподлинно известно, что сорок пять охранников были буквально изрублены лопатами. Спаслись только трое. Они успели добраться до города и сообщить о том, что заключенные подняли бунт.

Из гаражей мэра вырвались три «Урала» с тремя взводами милиции и с надрывным ревом помчались по свободным улицам к окраине. Когда они прибыли на место, там находились только те, кто никуда не хотел сбегать и, собственно, в расправе не участвовал. Только треть из них не была на месте расстреляна в горячке. Их загнали в загон и, оставив охрану, бросились в погоню за беглецами.

До самой ночи шла охота на заключенных. А наутро послали тех, кто не сбежал, собирать под конвоем трупы. Похоронили найденных быстро сами заключенные. Благо опыт по рытью канав они приобрели неплохой…

Подвал был не менее сырым, чем траншея. Алексей, голодный и промерзший, сидел, нахохлившись и завернувшись в тряпки, оставшиеся от бомжей из прошлой жизни, пытался согреться. Ночь позволила ему пробраться в город и не нарваться на патрули, по случаю бунта разъезжавшие до утра. К обеду голод стал невыносим. Адская боль резала желудок и заставляла корчиться, тяжело с перерывами дышать. Он не помнил, как смог подняться и выползти из подвала. Спотыкаясь и теряя намотанные на него тряпки, он проковылял почти квартал, не привлекая к себе внимание только слепых. Он почти дополз до пункта отоваривания карточек и там поник на асфальт безвольной плюшевой игрушкой.

С трудом перевернувшись на спину, он посмотрел в небо и начал молиться. Вместе с уносящейся к небу молитвой уходила и боль, и жизнь…

Кругозор превратился в маленькое пятнышко на темном фоне. Но оно вдруг резко тоже исчезло, и голос небес спросил:

– Дантес?

Приходил в себя Алексей тяжело. Он просыпался, когда его кормили, пил жижу и тут же, выблевывая ее, отрубался. Но снова его вырывали из небытия и, напоив, укладывали. Несколько раз его атрофировавшийся желудок удержал-таки влитое в него, и это дало толчок на поправку.

Однажды он проснулся и понял, что уже не уснет. Рядом никого не было, только из другой комнаты раздавался шум – глухое позвякивание и плеск.

Алексей оглядел комнату и удивился ее чистоте и нарядности. Занавески, растянутые по углам, открывали чистое окно с множеством цветов на подоконнике. На полу ковер, такой, как у него висел на стене в комнате. Там… в прошлой жизни… в Питере. Стенка была тоже словно из мебельного салона в его родном городе. Точно такую он видел когда-то. Непонятно, до чего могли довести его такие воспоминания, если бы он не закашлялся. Плеск где-то в квартире стих, словно прислушивались именно к его харкающим судорогам. Он успокоился, и вскоре плеск и позвякивание возобновились. Напрягая непослушные мышцы, Алексей сначала приподнялся на локте, а потом и сел, свесив ноги на нагретый солнцем ковер. Он смог подняться и, придерживаясь за мебель и стены, дошел до выхода из комнаты. Вышел в коридор и пошел на чуть слышимый из-за стука крови в висках шум. Попал он в кухню.

Она сидела перед ведром с парящей водой и перемывала в нем посуду. Споласкивая в другом ведре, ставила чистые тарелки и кружки на стол, а приборы – в большую вазу, для этого и предназначенную. Она сразу заметила его, но только улыбнулась, не прекращая мыть посуду.

– Оденься, – сказала она, ставя очередную тарелку в стопку. – Ты еще болеешь. Нечего стынуть.

Алексей стоял в одних плавках, причем совершенно теперь осознавший, что плавки не его.

– Там на стуле твоя одежда. И еще то, что Ханин тебе передал.

Продравшись сквозь очередной кашель, Алексей спросил:

– Ханин?

Она кивнула и пояснила:

– Друг. Мой и Антона.

– Антон? – не понимал Алексей.

– Мой близкий друг. Очень близкий… – пояснила она, опять улыбнувшись. – Иди оденься. Потом я тебе помогу выйти на улицу. Тебе надо ходить. А сегодня тепло.

Он непростительно долго одевался, запутавшись в вещах, не помня, где его, а где «новое». В конце концов он натянул свои джинсы, застиранную теплую тельняшку, а поверх рубашку из хлопка. Босой, он снова появился в кухне, и Алина, одобрив, пошла на балкон и принесла ему носки.

Вскоре они уже сидели на скамейке возле подъезда. В шагах пяти от них горел костер, на котором грела воду какая-то девочка лет десяти. Рядом с ней крутилась мелкая черная собачонка, забавно виляя хвостиком и все норовя попасть под ноги девочке.

Алексею было стыдно перед сидящей так близко к нему девушкой. Она его второй раз спасает, а он даже ее имени не помнит. Откинувшись на спинку, она смотрела на него, а он, согнувшись, страдая от своих мыслей и держа в руках железную кружку с бледным чаем без сахара, которым его угостила девочка, глядел на асфальт весь в трещинках, словно кожа старика. Он не знал, с чего начать разговор. Ну не спрашивать же ее, как зовут. Невольно горько улыбнувшись, он наконец спросил:

– Давно я у тебя?

– С того дня, как ты сбежал, – с мягкой улыбкой ответила она.

Алексей вздрогнул. Она и это знала. А если не только она?

– Это давно было?

– С полмесяца уже… – кивнула девушка.

– Меня ищут?

– Именно тебя – нет. Но ищут… Тех, кто в город проник, – сказала она. – Тебе еще чаю налить? Катя нальёт, если хочешь.

Алексей взглянул в кружку и, отхлебнув, покачал головой. Девочка возле огня делала вид, что не слышит разговора.

– Вы меня не сдали… – утвердительно сказал он.

Девушка пожала плечами и ничего не ответила.

– Но как же вы меня кормили? – недоумевал он.

– В каком смысле?

– Ну, карточки… они же ограничивают… Вы от себя, значит, отрывали, – ему стало еще больше стыдно.

А девушка только улыбнулась и сказала ему на ухо:

– Антон и Ханин имеют право выхода за город. Им двойные пайки полагаются. Да моя одна. Так что у нас было пять паек на четверых. Кое-что меняли. Например, тушенку на молоко. Тебе молоко нужно было, чтобы кашу варить. На воде оно, сам понимаешь, не то. Ну, лекарства иногда доставали. А так… Ханин много чего контрабандой протащил. Он очень с тобой хочет поговорить, и я его сегодня обрадую. Ты не бойся, он хороший человек. Он старший лейтенант. Военно-морской офицер. Он сюда роту курсантов дотащил, считай, на своих плечах. И только одного потерял… Он правда хороший.