«Пусть так. Но разве все это — к лучшему?» — Наивный вопрос. Покоящийся на «линейной теории прогресса», как последовательного перехода со ступеньки на ступеньку в обитель всеобщего сладенького благополучия. Это опять — отрыжки веселого просветительства 18 века…
«Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы — самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий» (К.Леонтьев).
«Жизнь происходит от неустойчивых равновесий. Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни. Но неустойчивое равновесие — тревога, «неудобно мне», опасность. Мир вечно тревожен и тем живет… Какая же чепуха эти «Солнечный город» и «Утопия»: суть коих вечное счастье. Т. е. окончательное «устойчивое равновесие». Это не «будущее», а «смерть»«(Розанов. «Опавшие листья»).
Еще древние — Платон, Аристотель — учили о «круговороте государственных форм». Пусть этот круг — не порочный. Пусть это — спиралеобразное восхождение. Но его критерием и целью все же не могут быть, разумеется, наивные сказки о золотом веке.
Им позволительно противопоставить любопытное пророчество Герцена о «третьем тоне всеобщей истории»:
— Основной тон его мы можем понять и теперь. Он будет принадлежать социальным идеям. Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущей, неизвестной нам революцией…Вечная игра жизни, безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение, corsi e ricorsi[211] истории, бесконечный круговорот жизни…
IV. Спорная аксиома[212]
(По поводу возражения г. А.Витлина на мою трактовку проблемы демократии)
Все мы — русские интеллигенты — поколениями воспитывались в атмосфере безоглядного почтения к формально-демократическому символу веры. Он даже стал для нас в конце концов какою-то «аксиоматической истиной», догматической «очевидностью». Вот почему вполне естественны и представляют собой общественный интерес недоумения г. Витлина по поводу моего «Шестого Октября», этой мнимой очевидности противоречащего. Предвидя подобные недоумения, я недавно сопроводил помянутую статью дополнительными «фрагментами» (см. с. 272 наст. книги). Чтобы не повторяться, к ним я и отсылаю читателя. Остается добавить лишь немногое. И то не столько о самой теме, сколько «по поводу» нее.
Прежде всего — о «черных тучах густой, удушливой пыли», носящихся вокруг нас. Неужели не очевидно, что никто иной, как именно век демократии родил эти черные тучи? Именно этот скептический, критиканский и в то же время глубоко наивный век вырвал из душ людей вековую ограниченность, опустошил душевную стихию, изуродовал человека. И это уродство хорошо заметно со стороны: вспомните характерный отзыв Рабиндраната Тагора о современном европейце:
— Когда развитие умственной и физической силы человека значительно опережает развитие его нравственной силы, то он становится иногда карикатурой жирафа, голова которого непомерно выступает из его туловища, сохраняя с ним лишь очень слабую связь. Эта ненасытная голова с ее мощной челюстью пожрала все верхушки деревьев, но пища слишком поздно проникает в пищеварительные органы, и вследствие этого сердце стало малокровным.
«Благо народа — сумма благ всех его членов». Пусть так. Но, во-первых, нужно установить самое понятие «блага». Во-вторых, «благо народа» и «воля народа» — понятия далеко не совпадающие.
«Малокровное сердце» заставляет искать «благо» в царстве материальных, грубо утилитарных оценок. Поистине, евангельский «соблазн хлебами» есть лейтмотив эпох исторического декаданса. Но чем победоноснее этот соблазн, тем дальше прельщенные им от подлинной удовлетворенности. Не единым хлебом будет жить человек. И хлеб ему «приложится» только тогда, когда жив и бодр его дух.
Благо народа — и не в утехах власти. Опыт античного мира и нынешнего века согласно свидетельствуют, что само по себе непосредственное участие народных масс в государственном управлении отнюдь не повышало «суммы благ» всех членов народного целого.
В одной из своих речей (против Сервилия Рулла) Цицерон очень сочно обрисовал печальную судьбу Греции, ставшей жертвой демократических увлечений. «Там все дела решаются на опрометчивых и увлекающихся собраниях… Уж я не говорю о нынешней Греции, давно расстроенной и парализованной своими парламентами (suis consiliis), но даже и та великая старинная Греция, блиставшая некогда своим богатством, могуществом, славой, и она погибла именно от этого зла, от неумеренной свободы и необузданности дебатирующих заседаний. Рассаживались точно в театре неопытные люди, ни в чем не осведомленные, невежественные, и результат был тот, что они поднимали ненужные войны, ставили во главе государства беспокойных честолюбцев и изгоняли из общины заслуженных людей» (цитирую по «Очеркам истории Римской империи» проф. Виппера). Что же удивительного в том, что знаменитый английский историк Маколей, касаясь этой же проблемы, высказал в письме знакомому американцу (1857 г.) следующее характерное пророчество, правда, пока еще не сбывшееся:
«Одно из двух: или какой-нибудь Цезарь или Наполеон сильной рукой заберет бразды правления, или наша республика подвергнется грабежу со стороны варваров ХХ века, такому же ужасному, какому подверглась Римская империя со стороны варваров V века. Разница будет только в том, что гунны и вандалы появились извне, а ваши хищники будут порождены в вашей собственной стране вашими же учреждениями. Мое давнишнее убеждение, — что чисто демократические учреждения таковы, что должны рано или поздно уничтожить либо свободу, либо цивилизацию, либо то и другое вместе» (курсив мой. — Н.У.).
Есть над чем задуматься. Есть основание проверить многое, что на первый взгляд представляется аксиоматичным.
«Воля народа» — зыбкое, шаткое, неуловимое понятие. Как поймать ее, определить, выразить? Выражала ли волю русского народа черновская учредилка? Шевельнул ли пальцем «народ» в ее защиту? Кто «народнее» — Керенский или Ленин? Нитти и Факта, или Муссолини? Кто был «народнее» в 1907 году — И.Г. Церетелли, или П.А. Столыпин? Кто лучше выражал волю французского народа 18 брюмера: Бонапарт, или разгневанные им, в окна спасавшиеся депутаты? Как отнесся к этому разгону «державный хозяин» Франции, французский народ? — «В кабачках со смехом говорят — констатирует современник, — что прыгающие забияки напоминали собой водопады Сен-Клу»…
Да, вопрос о «воле народа» гораздо сложнее, чем его себе и нам представляли наши деды и отцы. Народ редко бывает правоверным демократом. Нельзя заставлять его непрерывно «властвовать», хотя бы против его собственной воли. Нельзя за «народом-самодержцем» отрицать суверенное право добровольно «уходить в отставку» (термин славянофилов), как ушел в отставку русский народ на триста лет после 1613 года…
Но, отойдя от формального участия в правящей власти, «народ», конечно, всем существом своим творил свою историю, свою судьбу. Петр Великий, 1812 год, Пушкин — разве это не подлинные народные явления, хотя первый рожден не четыреххвосткой, второй не дебатировался в парламенте, а третий был продуктом «николаевской России»…
«Народные благородные умственные и деловые силы» для своего проявления отнюдь не нуждаются непременно в условиях европейской государственной жизни последнего века. И откуда известно, что можно проводить знак равенства между этими светлыми силами и «первосвященниками парламентаризма»? Нужно отряхнуть от своих ног этот эгоцентричный европеизм, взглянуть дальше него и шире него.
Впрочем, самая проблема кризиса демократии — проблема не русская, а чисто европейская. Ибо Россия до сего времени, как известно, не знала формально-демократического строя.
