Любопытно, сохранил ли теперь этот профессор свою светлую веру в возможность социологических предсказаний (помню споры свои с ним на этот счет)?.. Впрочем, писали, что он уже умер…
«Скажем Европе, — восклицал с трибуны высокого собрания Иснар, — что десять тысяч французов, вооруженных мечом, пером, рассудком и красноречием, в состоянии, если их раздражат, изменить поверхность земного шара и привести в трепет всех тиранов на их глиняных ногах». «Везде, где только существует трон, — добавлял Геро-де-Сешель, — у нас имеется личный враг».
А говорят, что французская революция была только национальной, чуждалась «мировых (или, тогда, европейских) устремлений»… Великое недоразумение! Французский патриотизм, как ныне русский, разгорелся уже в процессе самой революции, как результат революционных войн… Аналогия несомненна — вплоть до знаменитого тезиса Бриссо: «владычества народов не могут связать трактаты тиранов»… Помнится, об этом была прекрасная статья И.С.В. в московском журнале «Накануне» (весна 1918).
А теперешние французы обижаются, когда сравнивают большевиков с революционерами 93 г… Какая узость!
Помню, сидел как-то в казенной пермской столовке. Кругом за столиками — красноармейцы, комиссары, чрезвычаевцы (из «батальона губчека»)… Украдкой всматривался, запоминая… Вспомнились невольно парижские музеи революции. «Тип якобинца» отошел в историю, ярко запечатленный, отлившийся в чеканные формы. Так и здесь. «Тип большевика», — несомненно, столь же отлился уже. Что-то общее было в них всех. В массе. Выражение лиц, стиль одежды, манера держаться… Жуткий, страшный тип. Но — чувствуется сила, своеобразие, главное воля. «Программа двадцатого века», — как «89» и «93» были программой девятнадцатого.
…Потом тоже будут показывать в музеях восковыми фигурами.
Бунт славянофилов против Петра основан на великом недоразумении. Петр не убил (и не хотел, и не мог убить) русского духа, а лишь создал более совершенные, приспособленные внешние формы его проявления. Хомяков понимал это лучше своей школы, называя петровский переворот «страшной, но благодетельной грозой».
Русская культура не погасла, а расцвела с «петербургским периодом». Само славянофильство есть его продукт.
…Только бы Россия была мощна, велика, страшна врагам. Остальное приложится.
Мы (в большинстве) завидуем нашим потомкам. — Потомки наши будут завидовать нам. Каждый час нашей эпохи будет жеваться до исступления.
Великая Россия творится в великих потрясениях. Антитеза Столыпина «снята». Кому нужна Великая Россия, тот должен принять и великие потрясения. Чем скорее будут они приняты, тем они скорее кончатся.
«Революция имеет два измерения: длину и ширину; но не имеет третьего — глубины» (В.Розанов).
Это потому, что революция — вся в движении, вся в действии. «Некогда как следует подумать». Она бьет ключом дерзновения, ее практика — ее теория. Ее принципы — боевые лозунги, она, как Ницше, «философствует молотом». Она интересна и своеобразно привлекательна лишь своим бурным процессом, но осуществись в точности до конца ее канонизированные стремления — ее «плоскостное» очертание выявилось бы во всей своей очевидности.
Вот как, по свидетельству г. И.Минского, определяет состояние нынешней России недавно приехавший оттуда известный поэт, конечно, противник большевизма: «Дело в том, что Россия — вся Россия целиком — тронулась с места и куда-то помчалась. И куда бы она ни мчалась — в бездну ли, или к новой жизни, — сила полета и опьянение полетом остаются те же»… Вихрь полета, столь пророчески почувствованный Гоголем в «птице-тройке»…
Однако придет время и этот размах будет углубляться. Раскроются подпочвенные токи. Остановится чудная тройка; спустятся сумерки, и вылетит, шумя крыльями, сова Минервы. Пробьет час торжества третьего измерения — «глубины». Завершится великий период. Круг революции замкнется… реакцией… Творческой реакцией духа.
Кстати, о. г. Минском. Теперь вот он в Париже пламенно обличает «кошмары большевистской мистерии», «оголенный материализм разгулявшихся рабочих и крестьянских аппетитов», и всем, волнуясь, задает «неизменный вопрос: долго ли продержатся большевики?»
А между тем как сейчас вспоминаю не менее пламенные его строки 1905 года. Помню, гимназистом шестого класса читал их в «Новой Жизни» рядом с фельетоном Горького об интеллигенции. Читал, не скрою, с чувством отвращения и неприязни (даже и тогда не был революционером и социалистом):
Чего бы, кажется, пенять на судьбу! Мечты сбылись. «Пришел настоящий день», выглянуло красное солнце. И, однако, — испугались, ужаснулись, открещиваются: «долго ли продержатся?» Всеми ногами опрометью бегут вместе с «хозяевами» от желанного «пира». Да, бухали в колокол, не посмотрев в святцы. «Накликали — и под печку».
…И еще почему-то доселе считается хорошим тоном ругать Гершензона за его знаменитую фразу в «Вехах» об интеллигенции, народе и власти. Помните: «каковы мы есть (предреволюционная интеллигенция, У.), нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом — бояться его мы должны пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»… Свершилось.
Мережковский очень метко уподобляет большевиков марсианам из «Борьбы миров» Уэльса. В самом деле, это словно существа с другой планеты. С особыми чувствами, особым восприятием жизни. Особенно это разительно на фоне чеховской России, после всех этих тихих, мягких, хрупких людей, полутонов, полутеней… И после упадочного мещанства двадцатого века, предвоенных героев Саши Черного, дикарей высшей культуры…
(Бальмонт)[336]
И вот железные чудища, с чугунными сердцами, машинными душами, с канатами нервов: «у меня в душе ни одного седого волоса» (Маяковский). Куда же против них дяде Ване или трем сестрам?..
Куда уж нашим «военным» фронтам против них, против их страшных рефлекторов, жгущих конденсированной энергией!
Разрушат культуру упадка, напоят землю новой волей — и, миссию свою исполнив, погибнут от микробов своей духовной опустошенности…
Ренан о социалистах: «После каждого неудачного опыта они начинают снова: «не добились решения — добьемся!» Им в голову не приходит, что решения не существует. И в этом их сила».
Да, конечно. Но в этом же и их слабость.
