Дело, которое предстояло сыну старого Нострадамуса, было ужасным, но он не дрогнул. Не прошло и получаса, а Рено уже вылез наружу и сел на кладбищенскую траву. Симон, посмотрев на него, увидел, что молодой человек бледен так, словно он мертвец, вышедший из этой разверстой могилы. Старый слуга даже заглянул в нее на всякий случай, но увидел только тщательно закрытый гроб.

Дав себе несколько минут передышки, Рено снова взялся за работу: ему надо было засыпать могилу землей и вернуть на место каменную плиту. Когда они выходили с кладбища, небо уже начинало светлеть. Ни юноша, ни слуга его покойного отца не сказали за все это время ни слова. Вернулись домой. И молодой человек, который не позволил себе и минутной слабости, пока выполнял свою чудовищную задачу, едва войдя к себе в комнату, потерял сознание.

Когда Нострадамус благодаря заботам Симона пришел в себя, он сразу же заперся. И только после этого вынул из-под рубашки сохраняемый у сердца пергамент… Тот самый пергамент, который он нашел под одеждой, надетой на отца в день его похорон.

Свиток был запечатан черным воском.

Нострадамус положил его перед собой на стол и часа два просидел без движения, глядя на пергамент и не решаясь даже сломать печать.

— Здесь ваша последняя воля, — шептал он. — Отец, отец, я подчинюсь вашей воле. Здесь ваш приказ. Я выполню его. Пусть даже за это придется отдать свою жизнь и свою душу.

После этого он еще довольно долго просидел молча, в раздумьях, и если бы кто-то увидел бы юношу в это время, то такая глубокая задумчивость могла бы и напугать стороннего человека. Наконец недрогнувшей рукой Нострадамус сломал печать… Развернул свиток и жадно впился к текст глазами… На пергаменте было начертано всего несколько строк. Вот они — воспроизведенные насколько можно точно:

«Нострадамус, перед тобой — воля Нострадамуса, и пусть проклятие одиннадцати прошедших веков падет на тебя, если ты не исполнишь его так, как надо. Одиннадцать твоих первых попыток в течение веков оказались тщетными, потому что тебе не хватало Воли. Если ты наконец станешь сильнее Смерти и Страха, двенадцатая попытка приведет тебя к триумфу. Для этого в тот самый день и тот самый час, когда тебе исполнится ровно двадцать четыре года, будь у Сфинкса и пройди сквозь его грудь. Когда ты станешь спускаться в недра земли, ты должен иметь железное сердце, пламенный дух и алмазную душу. Когда ты наконец окажешься перед Загадкой, подчини ее волю своей Воле. И Загадка откроет тебе самую великую тайну».

Строчки, подобно огненным змеям, плясали перед глазами молодого человека. Облокотившись на стол, подперев голову руками, Нострадамус читал и перечитывал начертанные рукой отца слова, и каждое из них отпечатывалось в его мозгу, чтобы остаться там навеки. Но смысл! Он неясен! Как же расшифровать тайный смысл этих роковых строк, за что ухватиться?

— Что же это за одиннадцать попыток, которые я сделал в течение веков? — шептал молодой человек, вглядываясь в черные буквы. — Я сделал их… Века… Значит, я жил в предшествовавшие эпохи? Я?

А Сфинкс? Что это за Сфинкс, в грудь которого я должен проникнуть? Кто эта Загадка, которая должна открыть мне великую тайну, и где она находится? А ведь нужно, чтобы моя воля оказалась сильнее ее воли! В какой точке земного шара мне следует спуститься в недра земли? В тот день и в тот час, когда мне исполнится двадцать четыре года, я должен оказаться перед Сфинксом… Значит, у меня есть всего три месяца, чтобы понять, в чем состоит последняя воля отца, и спуститься в недра земли…

В течение месяца могучий ум бился над разрешением казавшейся на первый взгляд совершенно неразрешимой проблемы. Нострадамус проводил целые ночи на кладбище, перед могилой отца, а целые дни — запершись в лаборатории старого ученого. Это было похоже на затянувшуюся страшную битву. И вот однажды, впервые после того, как молодой человек узнал о смерти Мари, лучик радости коснулся его израненной души: ему показалось, что он нашел ответ!

В этот же самый день, не желая больше терять ни минуты, он пустился в дорогу, запасшись золотом. Он верхом добрался до Марселя и нанял там легкую неаполитанскую тартануnote 11. Когда фрахт был оплачен за два месяца вперед, когда корабль вышел из гавани и, расправив крылья-паруса, понесся вперед, подобно быстрой морской ласточке, когда с берега он уже мог показаться лишь черной точкой, висящей между лазурью моря и лазурью неба, капитан подошел к нанимателю и спросил:

— Так куда же мы идем, ваша милость?

— В Египет, — ответил Нострадамус.

Преодолевая обжигающие пески, по египетской пустыне размеренным шагом шел человек.

На горизонте показалась цель его пути. Человек ускорил шаг, походка его стала более твердой, лицо запылало от жары и волнения. Не только взглядом, но всем своим существом он был устремлен к невиданно огромному, чудовищному сооружению, фантастический силуэт которого уже вырисовывался на бледном небе.

Этим чудовищным сооружением был Сфинкс.

Этим человеком, идущим к Сфинксу, был Нострадамус.

Сфинкс стоял перед Великой Пирамидой в Гизе. Чудище улыбалось застывшими губами и глядело каменными глазами на смельчака-одиночку, идущего под яркими звездами в торжественной тишине, в величественном спокойствии громадного пространства.

Нострадамус подошел к Сфинксу за несколько минут до полуночи. Он обшарил колосса жадным взглядом и при свете звезд обнаружил бронзовую дверь между передними лапами чудовищаnote 12.

Несколько мгновений он простоял, потерявшись в головокружительных мечтах, одинокий в этот таинственнейший из таинственных часов, с беспредельностью позади себя и Сфинксом перед собой… Но быстро опомнился, подошел к двери и кулаком постучал. В мертвой тишине пустыни отчетливо прозвучали три удара: два сразу, один за другим, и один — чуть позжеnote 13. Дверь сразу же открылась.

Нострадамус почувствовал, что его пробирает дрожь, доходя до самых глубин души. Но тревога никак не отразилась на его лице. Он неторопливо вошел внутрь Сфинкса, и, едва он переступил порог, бронзовая дверь за его спиной с грохотом закрылась. Нострадамуса окутал мрак, потом внезапно откуда-то пролился ослепительный свет. Молодой человек огляделся и увидел, что находится в огромном зале, по всему периметру которого были расположены саркофаги из отполированного камня.

Он быстро пересчитал их: двенадцать захоронений.

Он двинулся вперед и, когда подходил к центру зала, увидел, как гранитная крышка над одной из могил медленно-медленно поднимается. За ней — другая, третья… И вот уже все двенадцать саркофагов открылись. Огромные каменные плиты встали торчком, движимые неведомой силой. А когда это движение свершилось, из одного саркофага вышло нечто — человек? призрак? — потом то же произошло с соседним захоронением, и так из всех двенадцати разверстых могил медленно поднялись тени…

Нострадамус почувствовал, как холодный пот, выступив у корней волос, скатывается по его лицу. Но он стоял неподвижно, так неподвижно, будто сам превратился в каменного сфинкса. Двенадцать призраков двинулись к нему из разных концов огромного зала, окружили его.

— Нострадамус, — сказал один из них, — значит, ты все-таки пришел к нам в двенадцатый раз за двенадцать веков? Хватит ли у тебя сейчас душевных сил, которых тебе не хватало в течение одиннадцати прошедших веков?

Нострадамус ответил — без всякой дрожи в голосе:

— Надеюсь, что хватит. Но, прежде чем начать разговор с вами, я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос, чтобы прояснили ту часть моей жизни, которая мне непонятна.

— Говори! — сказал призрак.

— Вы сказали, что я здесь двенадцатый раз за двенадцать веков. Следовательно, я прожил уже тысячу двести лет?