— Продолжай, продолжай, Сент-Андре… Твое предложение начинает интересовать меня…

— Черт возьми! Я был в этом уверен! — обрадовался маршал. — Послушайте меня, сир. Я знаком с Роншеролем больше двадцати лет. Не стану говорить, насколько он тщеславен. Помимо этого, у него, пожалуй, не найти ни одной страсти. Это человек из мрамора, нет, скорее отлитый из бронзы. Ничто не способно вывести его из себя. Это ужасный человек, сир. Но одна слабость у него все же есть. И потому — хочу, чтобы вы поняли это, сир, — ему легче своими руками заколоть кинжалом собственную дочь, чем увидеть ее вашей любовницей. Этот железный человек однажды плакал у меня на груди из-за того, что Флориза подхватила лихорадку. Он спалил бы Париж дотла, лишь бы его дочь не пролила ни слезинки, понимаете? Значит, вы должны понять, как ревностно он ее охраняет.

— Продолжай, продолжай, друг мой…

— А теперь, сир, вам следует узнать, что однажды во дворе дома Роншероля состоялось сражение между его людьми и молодым парнем, который вроде бы дрался, как лев, и который, когда его схватили и заперли, сумел каким-то волшебным образом улизнуть из темницы.

— И как же его зовут? — спросил король.

— Сир, его имя — Руаяль де Боревер.

— Как? Тот самый молодец, который так славно отделал твоего сына?

— Тот самый, сир, тот самый, кого вы несколько минут назад приказали повесить. Кроме того, вам следует знать еще вот что: этот негодяй сумел произвести на одну женщину столь живое и неизгладимое впечатление, что она, как подозревают, помогла ему бежать после того, как он был арестован во дворе дома великого прево.

— Что же, она влюбилась в этого юного героя?

— Очень может быть, сир! Во всяком случае, именно это заподозрил ее отец. Потому что эта женщина, вернее, эта молодая девушка — Флориза де Роншероль, Ваше Величество…

Король глухо выругался. Он побледнел. Его обычно тусклые, бесцветные глаза запылали. Губы задрожали.

— Как только этого Боревера поймают, — пробормотал он, — пусть скажут мне: я сам хочу увидеть его на виселице!

— Будьте уверены, сир… Нет смысла объяснять вам, в какое бешенство пришел от всего этого великий прево и как ему было больно… Ему куда приятнее было бы видеть свою дочь мертвой, чем потерявшей голову от любви к разбойнику с большой дороги. К висельнику. Из такого положения есть только один выход: замужество. Роншеролю известно, насколько горда и чиста его дочь. Он знает, что, поклявшись перед алтарем в верности одному человеку, она никогда не отдастся другому и во что бы то ни стало сдержит свою клятву. Роншероль опасается всего — стыда, смерти, катастрофы, — пока Флориза остается девушкой, способной на любой каприз. Но как только она станет замужней женщиной, ему не о чем будет тревожиться. Вот почему он предпочитает остаться с разбитым сердцем, разлучившись с той, кто ему дороже жизни, с той, кого он хотел бы всегда держать подле себя… и беречь, как самое драгоценное из всех сокровищ мира!

Король помрачнел. Страсть, видимо, подтолкнула его к каким-то странным подсчетам. Он нахмурился, он напряженно размышлял, иногда цедя сквозь зубы обрывки фраз, отдельные слова, которые, впрочем, были скорее всего понятны маршалу. Потому что тот наклонился к уху монарха и прошептал:

— Сир, верность Флоризы не вызывает сомнений. Когда она выйдет замуж, нам можно больше не опасаться, что ее сердечко взволнует кто-то другой. К тому же, и Боревер будет уже давно качаться на веревке. Но верность Флоризы не должна обескураживать нас самих: разве впервой нам преодолевать сопротивление?

— Да уж, — улыбнулся совершенно успокоенный король, которому, наверное, очень понравилось, что его поняли без каких-либо объяснений. — Отлично. Я хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее.

Сент-Андре быстро обернулся и сделал знак Роншеролю. В ту же секунду король покраснел до ушей, потом так же резко побледнел, вскочил со своего места и рухнул обратно в кресло, тяжело дыша: Роншероль приближался к нему об руку с Флоризой…

Все собравшиеся с восторгом смотрели на красавицу девушку и так шумно выражали свое восхищение, что музыкантам пришлось остановиться. Придворные стали подходить ближе.

Король трепетал. Диана де Пуатье во все глаза глядела на приближающуюся Флоризу: так заходящее солнце могло бы изучать восходящую с другой стороны горизонта незнакомую звезду, еще ярче сияющую и куда более светлую и лучезарную, чем оно само. Екатерина вся дрожала: ее заставляло испытывать все муки ада это проклятое чувство, терзающее королев точно так же, как обычных женщин, и именуемое ревностью. А Мария Стюарт просто восхищалась, как восхищается истинный поэт и художник при виде совершенного творения господня.

— Сир, — сказал, подойдя к королю, Роншероль, и в голосе его прозвучало отчаяние высшего самоотречения, — не соизволит ли Ваше Величество разрешить мне представить мою дочь, невесту благороднейшего виконта Ролана д'Альбона де Сент-Андре? Мы просим Ваше Величество удостоить благословения этот союз, который составит счастье двух семей.

Он испустил тяжелый вздох и замер, не способный больше выдавить из себя ни слова.

— Подойдите, виконт! — приказал король тоном непередаваемой угрозы. — Мадемуазель, — продолжал он (и голос его дрогнул), — я счастлив дать вашему отцу разрешение на брак, о котором он просит. И я обещаю возложить на вашего супруга миссию, которая лучше всего скажет о моем к нему доверии. — Ролан чуть не упал на колени. — Что до вас самой, мне бы хотелось обеспечить вас приданым. Идите, господа, и пусть эта свадьба состоится как можно скорее.

Сказав это и не обратив внимания на то, как поспешно все отступили назад, Генрих II умолк: скорее всего, потому, что силы его были на исходе. В ту же минуту Флориза быстро сделала два шага вперед и прошептала:

— Сир…

Договорить она не смогла. Девушка упала без чувств на руки великого прево, который, отмахиваясь от предложений помощи, бережно поднял дочь и отнес в карету.

— Вот видите, сир, — шепнул в ухо королю Сент-Андре, — насколько мало нам опасен муж нашей прелестницы? Я абсолютно убежден, что нашел верный и надежный путь к успеху Вашего Величества…

А ведь тот, кто произнес столь постыдные слова, был отцом будущего супруга Флоризы!

Когда переполох, вызванный всем происшедшим, немного утих, Генрих II огляделся по сторонам, и взгляд его заиграл лихорадочным весельем. Брюске — а он ни на минуту не терял из виду своего хозяина! — сразу же воскликнул:

— Вот те на! Генрих, ты собрал нас всех здесь, заставляешь нас бодрствовать, мешаешь отправиться спать, и все это — под тем предлогом, что король колдунов, епископ черной магии, великий Нострадамус, явившийся сюда прямиком из Аравии, осчастливит двор своими предсказаниями! Валуа, я желаю послушать Нострадамуса! Подать сюда Нострадамуса! Немедленно подать сюда Нострадамуса!

Лицо короля омрачилось, и он посмотрел на Сент-Андре, как бы напоминая, о чем они договорились в отношении колдуна. Шут перехватил этот взгляд, в котором сверкнула вспышка дикой ненависти, взгляд, похожий на смертный приговор, и вприпрыжку приблизившись к Нострадамусу, несколько раз перекувырнулся прямо перед его носом.

— Остерегайтесь! — прошептал он во время одного из кульбитов. — Король желает вам смерти, причем жестокой. А мне почему-то, сам не знаю почему, не хочется, чтобы вам причинили зло!

— Спасибо, господин Брюске, — сказал Нострадамус так проникновенно, что шут еще больше разволновался. — Сир, — обратился маг к королю, — я только что поблагодарил вашего посланника, предупредившего вашего покорного слугу о том, что вы меня призываете.

Толпа снова прихлынула к креслу короля и образовала вокруг Генриха и мага широкий круг. На лицах придворных читался страх, смешанный с восхищением и жгучим любопытством.

— Сударь, — сурово произнес Генрих II, — раз уж вы претендуете на то, что все на свете знаете, скажите, что через неделю случится с вами самим.